«Пункт 2. Академия обязуется:

2.1. Уладить все проблемы, возникающие с семьей и государством у иномирных курсантов: инсценировка смерти, подделка документов о переезде в другой город (страну), оплата кредитов (если таковые есть). Необходимое подчеркнуть, в противном случае выбор способа урегулирования ситуации предоставляется исполнителю…»

Словно прочитав на моем лице растерянность, Троя, протягивая карандаш, пояснила:

– Либо твоим родственникам скажут, что ты уехала в Китай на десять лет по обмену, и оттуда будут регулярно присылаться деньги, твои фотоснимки в обнимку с Буддой, либо «твое» тело найдут в ближайшей подворотне. Но последнее при живых родственниках делать не советую, этот способ хорош, если тебя дома никто не ждет.

Взяв у преподавательницы карандаш, я решительно подчеркнула «подделку документов», ну не хотелось мне расстраивать маму и папу. Пусть я и живу далеко от них, но это не повод организовывать им внеплановый инфаркт.

«2.2. Академия берет на себя все расходы по материальному обеспечению Курсантки: одежда, обувь, учебные материалы, питание.

2.3. В случае успешного выполнения учебного плана Академия обязуется выплачивать денежную стипендию в размере 10 золотых за месяц обучения.

2.4. Академия предоставляет перенос из Внешнего мира одного личного предмета (на выбор Курсантки) в комнату проживания оной…»

О, какой интересный пункт! Но уточнить все же нужно.

– А что, вообще любую личную вещь перенесут?

К этому времени уже вернувшийся Арвенариус сосредоточенно избавлялся от мелкой травы на небольшом клочке земли, примерно два на два метра. Если растительность оказывалась большой, сорной и плотно засевшей, то декан с пыхтением, ручками выпалывал ее из земли.

Зачем это было ему нужно, оставалось пока непонятным, но мой вопрос отвлек его от странного занятия.

– Любую, но только одну. Если ты скажешь перенести шкаф, мы перенесем, но без содержимого. А то были уже хитрые.

– А домашнее животное подходит под характеристику личного предмета?

Декан аж кустик полыни из рук выронил.

– В смысле?

– У меня кот остался, перенесите его сюда, пожалуйста.

По лицу Преображенского побежала эмоция негодования, видимо, живность еще никто не просил переносить, но тут же он расслабился и неожиданно согласился.

– Следить, кормить, поить сама будешь. Если он сбежит или его сожрет какая-нибудь горная тварь, это будет твоей проблемой.

Меня такие угрозы не могли напугать, Лорда Оттона Штрауса фон Мурза, думаю, тоже. Большой, пушистый, рыжий, беспородный, наглый кошара являлся жестоким образцом истребителя крыс, грозой дворовых собак и похитителем сердец всех местных кошечек. Будучи животным на свободном выгуле, пропитание кот себе находил сам, очень часто уходил в загул на неделю, а потом возвращался тощим, с разодранным ухом, долго лакал воду из мисочки и, довольный жизнью, засыпал на моей кровати. Согнать грязного ободранного Лорда Мурза было невозможно, поэтому оставалось только смиренно менять постельное белье и ждать следующего кошачьего загула.

– Мне однозначно кота, судя по всему, это самое ценное, что у меня осталось в том мире.

Арвенариус лишь пожал плечами, мол, у каждого свои заскоки, и продолжил дальше пропалывать полянку.

Вообще, в скромной комнатушке, которую я снимала поближе к месту работы, еще оставался ноутбук, маленький ламповый телевизор и старенький диван. Но в выборе между этими вещами и котом с огромным перевесом победил кот. И я отчего-то была уверена: животное путешествие перенесет отлично и еще благодарным мне останется…

В итоге через полчаса, согласившись с условиями договора и оставив по капельке крови внизу свитков, мы продолжали наблюдать за сельскохозяйственным произволом, который творил Преображенский на полянке. Троя на эту ручную прополку смотрела равнодушно, видимо, потому, что так и нужно. Потому и мы втроем вмешиваться не спешили и глупых вопросов не задавали. Зато познакомиться успели.

Полненькую звали Кристиной Волковской, а разноцветную – Беловой Анфисой. Как я и предположила, моя спасительница оказалась жительницей Заполярья. Хотя даже там бывает более-менее теплая погода, в день, когда ее выдернули из нашего мира, как назло, шел снег и завывал сильнейший ветер, поэтому одежда на девушке была такой странной для моего столичного взгляда. Анфису же «Хоттабыч» выкрал с кладбища. Бродила одинокая девушка-неформалка среди могилок, размышляла о вечном, а тут дедок-академик, откуда ни возьмись, со странным предложением:

– Тебе грустно и одиноко в этом мире?

Вот если честно, я бы после такой фразы от незнакомца на кладбище в обморок упала, но Анфиса томно вздохнула, поправив разноцветные волосы, и согласилась:

– Угу… Одиноко…

– Пошли тогда со мной, я покажу, где весело, – предложил дедок, протягивая руку.

Но Анфиса дурой не была, она проверила нож, лежащий в одном кармане, газовый баллончик в другом, и только после этого согласилась:

– Веди, дядя, пускай будет весело!

А потом вспышка, и знакомая всем троим комната. Только в отличие от меня ни Анфиса, ни Кристина по книжкам не лазили, они сразу начали военные действия против заперших их людей. И первая протаранила окошко берцами уже в течение десяти минут, а вторая через полчаса, и только я еле-еле уложилась в норму. Чувствую себя туповатой, но ничего, не всем же сразу звезды с неба хватать!

А тем временем Арвенариус закончил с полянкой и теперь критически осматривал девственно пустой квадрат земли без признаков растительности.

– Всегда бесил этот способ перехода! Нет, чтобы выжечь эту траву ко всем чертям! Так нет же, надо ручками, чтобы потом следов не отследить было до Академии… – бубнил он. – Все, дамы, объявляется построение внутри этой фигуры и пятиминутная готовность к телепортации.

А дальше дежавю: вспышка, искорки, ощущение потери тела, опять полет, и прибытие к месту будущего прохождения обучения, с наэлектризованными, растрепанными во все стороны рыжими волосами!

Все! Вот я и пришла! Прячьтесь в картошку, накрывайтесь свеклой! Я СТАНУ ОФИГЕНСКОЙ ФРЕЙЛИНОЙ!

Ректор Филоний Милонский величественно уселся в свое кресло. Одной рукой он оперся на подлокотник и, устало уложив подбородок на ладонь, медленно обвел кабинет тяжелым взором. В приличном обществе такая поза обозначала бы неуважение и пренебрежение к собравшимся, но в сплоченном сотнями лет преподавательском коллективе Академии и не такое видели за столь долгий срок. Чего только стоила выходка жеманной Терции, когда двадцать лет назад, напившись после очередного выпускного у аналитиков, она, надышалась одним из забористых зелий Глеба и отплясывала канкан всю ночь напролет на ректорском столе. Снять ее оттуда не удавалось никому, мужчин она к себе не подпускала, а Троя Александровна искренне веселилась и хохотала, глядя, как напыщенная преподавательница этикета, фанатка Блока, мечтающая о балах в стиле Наташи Ростовой, высоко задирает ножки и обнажает перед всеми вышедшие сто лет назад из моды розовые панталончики.

Вот и сейчас Милонский в очередной раз рассматривал преподавательский состав Высшей Военной Академии Магии и в глубине души поражался, как все эти люди вообще могут чему-то научить.

Взять хотя бы Глеба. Даже несмотря на его физическое присутствие на педсовете, толку от преподавателя уже не было. Великий, для своего столетнего возраста, знаток ядов и магических зелий, брюнет и мечта девичьих грез находился в очередном коматозно-творческом припадке. И дня не проходило, чтобы в своей лаборатории он, надышавшись вреднейшими испарениями, не отправлялся разумом путешествовать по никому не ведомым мирам, писать стихи, орать песни и рассуждать о вечном и жизненном. Вот и сейчас, проведя утренние лекции у третьих курсов по любовным зельям, а у четвертых – по замедленным ядам, Глеб задумчиво, с остекленевшими глазами записывал в блокнотик стихи о великой и яркой любви, которая всегда убивает. Временами он тяжело вздыхал, грыз карандашик и продолжал творить дальше. Отпускало Глеба только утром, после восьми часов полноценного сна, в этом случае трезвого сознания преподавателю хватало на проведение нескольких лекций ровно до обеда, а потом его снова накрывало.