Будучи городским жителем, Юрка слабо разбирался в устройстве крестьянских изб. Но ему достало смекалки сообразить, что полицай собирается возвратиться в избу не «парадным подъездом», а как раз через пристройку. Пройти черным ходом, о котором Сергей с Хромовым могли и не догадываться. И тогда… Страшно представить, чем могло обернуться внезапное появление неучтенного планом операции вооруженного человека.

У Юрки четкий приказ: внутрь ни при каких обстоятельствах не заходить. Значит, полицая надо попытаться задержать, остановить здесь, на улице. Но как? Вот и Чапаев настоятельно просил не шуметь. А звук выстрела в тишине разлетится на всю округу. Что же тогда делать? Что предпринять?

Полицай подходил все ближе, а решения у Юрки так и не было.

Правда, был вальтер.

— …По совокупности перечисленных преступлений против мирного советского населения, за измену Родине, — хладнокровно, неэмоционально Хромов завершал оглашать приговор скулящему на полу старосте, — за пособничество фашистам, по приговору трибунала партизанского отряда имени товарища Сталина, по законам военного времени, Корж Павел Фадеевич приговаривается…

— Нет! Пожалуйста, я прошу вас! — Истерично рыдая, Корж обхватил Хромова за ноги. — Я ведь не по доброй воле. Они меня… Если бы я не согласился, они бы мою семью… Вы понимаете? Я не… Они…

Брезгливое все это время выражение лица Сергея внезапно сменилось гневливым: не желая более наблюдать за этой омерзительной сценой, он подскочил к старосте.

Схватив за копну сальных рыжих волос, рывком запрокинул голову:

— Говоришь, семья у тебя? А семью Анисимовых — двое стариков и трое детишек мал мала меньше помнишь? Вижу, по-омнишь! Так вот, Клава Анисимова… Да-да, не удивляйся, жива она. Просила тебе, гнида, персональный привет передать. Па-аалучай, расписываться необязательно.

Ровно тем же отточенным движением, что и десять минут назад, Лукин, словно псу, перерезал старосте горло.

А в следующую секунду за спинами партизан грянул одиночный выстрел.

Почти синхронно обернувшись, они уткнулись взглядами в стоящего на пороге горницы неучтенного полицая с автоматом.

«Все, амба! Как же глупо подставились!» — схожая по глубине и безнадеге мысль промелькнула в мозгу у каждого.

Но полицай зачем-то сделал ненужный шаг вперед, странно выгнулся всем телом, посмотрел на них словно бы недоуменно и рухнул лицом вниз. Ноги его в заляпанных глиной сапогах вздрогнули, подогнулись, да так и застыли неподвижно.

А следом из сеней в горницу шагнул Юрка.

Ствол дымящегося вальтера, который он продолжал сжимать в вытянутой правой руке, ходил ходуном.

Первым из состояния оцепенения вынырнул Лукин.

Нервно сглотнув, он расплылся в глупой кривой ухмылке и сипло протянул:

— Ну ты, брат, выдал. Стране уголька.

Теперь очнулся и Хромов.

Он молча подошел к Юрке, молча же забрал вальтер, после чего не сильно, но ощутимо заслал пацану в челюсть. Сопроводив такую свою реакцию сердитым, почти злобным:

— Молокосос! Понабрали в отряд!

Далее, в развитие мысли, последовало вычурное ругательство.

С трудом устоявший на ногах Юрка обалдело уставился на дядю Мишу, сдерживаясь, чтобы не зареветь. Во рту отчетливо почувствовался солоноватый привкус крови из разбитой губы. Но было не столько больно, сколько невыносимо, смертельно обидно. А самое главное непонятно — за что с ним так поступил человек, за которого он, Юрка, не раздумывая, отдал бы жизнь?

Лукин деликатно отвернулся от воспитательной сцены и уперся глазами в женщину, о которой они за всей этой кутерьмой едва не позабыли.

Сергей подобрал с пола свой нож.

Решив, что пацан за сегодня и без того достаточно нахлебался неприятных эмоций и шокирующих впечатлений, упреждая Хромова, скомандовал:

— Васька! Выйди, на крыльце обожди. Нам тут с Михалычем надо… Выйди, короче.

Дважды упрашивать Юрку не пришлось. Ему и самому сейчас нестерпимо жаждалось глотнуть свежего холодного воздуха. А заодно — спрятать от старших слезы, которые все-таки проступили.

Дождавшись Васькиного ухода, Лукин, скрипя половицами, прошел в спаленку, и женщина, интуитивно догадавшись о намерениях партизана, заблажила истошно:

— Не-ет! Умоляю вас! Не надо!

— Отставить! — гаркнул за спиной Хромов.

А затем, почти просительно добавил:

— Оставь ее, Сережа.

Лукин возвернулся в горницу, подошел вплотную к старшему и, горячась, зашептал сердито:

— Ты чего, Михалыч? Эта тварь с полицаями хороводы водит, за жратву ноги раздвигает. А может, и еще чего похуже.

— Ты же всех обстоятельств не знаешь, Сережа, — хмуро отозвался Хромов. — Может, ей деваться некуда было? Вот и дед Митрофан говорил. Силой ее Корж взял.

— Вариант куда деваться есть всегда. Пошла бы к колодцу, да и… Нет, я не понимаю, Михалыч, ты ее что — жалеешь?

— Да не в жалости дело.

— А в чем?

— Боюсь, не поймешь ты.

— А чего это ты меня с ходу в придурки определил? Ты толком объясни, а там поглядим.

Хромов ответил не сразу. При иных обстоятельствах он нипочем не стал бы рассказывать Сергею своей истории. Но сейчас понимал, что любые другие, с ходу сочиненные, доводы на того не подействуют.

— Понимаешь, на моем персональном счету столько душ загубленных, что, захоти я начать отмаливать, весь остаток жизни пришлось бы башкой в пол стучать. Причем загубил как злодейских, так и безвинных. Но вот одна женщина убиенная на душе, если, конечно, есть у меня душа, без малого год камнем виснет.

— Что за женщина?

— Была у меня незадолго до начала войны история нехорошая. В Ленинграде. Когда пришлось эту самую женщину собственноручно ликвидировать.

— За что?

— В том-то и дело — ни за что. Скажем так: за дурость напарника. Красивая была баба. Вернее — женщина. Детишек двое сиротами остались. Вот я и гадаю: ну как, если ту, ленинградскую невинную, на эту, нынешнюю грешную, сменяю, может, какое-никакое облегчение мне наступит?

Лукин прокашлялся, собираясь с мыслями, и крайне недовольный — и собой, и командиром, буркнул:

— Я, Михалыч, в высоких материях ни фига не смыслю. Потому — поступай как знаешь.

С этими словами он сгреб в кулак ремни трофейных автоматов и вышел из горницы. Пару секунд спустя следом за ним, бросив женщине короткое «живи», двинулся и Хромов.

На крыльце их дожидались Битюг с Юркой.

— Ну как оно? Нормалек?

— Более-менее, — неопределенно пожал плечами Лукин.

— А вы чего с пустыми руками-то?

— Почему с пустыми? За один визит тремя шмайсерами разжились.

— А хавчик? — забеспокоился Битюг. — Там наверняка хавчика до фига осталось. Михалыч, я метнусь?

Хромов посмотрел на часы.

— Валяй, на все про все — минута.

— Я мухой.

И Битюг азартно кинулся в хату.

— Покурить-то успеем, Михалыч? — пытаясь снять проскочившую промеж троих оставшихся искру, спросил Лукин.

— Кури, — разрешил Хромов. — Я не хочу.

— Понятно. Ну, пионерам, при всем желании, не предлагаю. Васька?

— Что?

— Расскажи, как ты такой знатный пистолет надыбал?

— Нашел.

— О как? И где?

— В лесу.

— И давно нашел?

— Давно.

— И с тех пор ни разу никому не засветил, не похвастался? Ай, молодца.

Сергей пытался незамысловато балагурить, хоть это было и не в его характере.

— Ты вот что, брат, ты почаще в лес ходи. Может, в другой раз еще какое оружие сыщешь. Скажем, пулемет ручной нам бы совсем не помешал. Или, к примеру…

Из дома донесся истошный, душераздирающий женский крик, от которого вздрогнули даже бывалые Хромов с Лукиным. Но, едва начавшись, тут же и оборвался, словно захлебнулся.

Из сеней выкатился довольный Битюг с основательно набитым сидором, позаимствованным у Коржа. Тому все равно уже без надобности.

— Порядок в танковых войсках.

— Что ты с ней сотворил?