– Но это хуже, чем безумие! – крикнул наконец Брендон, почти грубо отталкивая от себя девушку. – Мы ведь никогда, никогда не можем принадлежать друг другу!

– Нет, – ответила Мэри, с отчаянием тряхнув головой, тогда как слезы снова брызнули из ее глаз, – нет, никогда!

Упав на колени, Чарльз еще раз приник к ее рукам, а затем вскочил и сломя голову кинулся к двери. Слова Мэри еще раз наглядно показали ему непроходимую пропасть, которая сверху казалась еще глубже, чем снизу. Тут оставалось одно: спасаться бегством!

Вернувшись в свою комнату, Чарльз принялся метаться взад и вперед в страшном волнении.

– Дурак, дурак! – вопил он. – К чему я взвалил себе на всю жизнь такую смертную муку? К чему я прибыл к этому двору? О, Боже, сжалься надо мной, сжалься надо мной! – и Брендон кинулся на свою кровать, закрыв лицо руками.

Брендон боролся с собой, стараясь внушить себе твердое решение немедленно уехать в Бристоль, чтобы там дождаться отплытия судна. Быть может, в Новой Испании ему будет суждено хоть отчасти возродиться к радостям жизни!

К сожалению, Чарльз не мог исполнить это намерение из-за турнира в Ричмонде, где ему непременно надо было присутствовать. Тем не менее он не хотел выходить из своей комнаты, чтобы не видеться с девушкой, сводившей его с ума. Ему казалось, что будет гораздо лучше и умнее уехать, не простившись с ней.

«Если я еще раз увижу ее, то пойду на убийство, даже если это будет только самоубийство!» – сказал он себе.

Я слышал, как всю ночь напролет он метался на кровати, а утром он был бледен и имел очень несчастный вид. Его решение уехать, не видевшись с Мэри, было теперь крепче, чем когда-либо. Однако Провидение и судьба решили иначе.

Сначала Мэри вздыхала, не видя Брендона, потом начала плакать, а в конце концов стала раздражаться. Правда, рассудок подсказывал ей, что так будет лучше, но страстное желание видеть Брендона становилось все настоятельнее. Даже сознание разделявшей их пропасти притупилось у нее, и, как справедливо говорила Джейн, неудовлетворенное желание Мэри стало мукой для окружавших ее лиц.

Вечером третьего дня Мэри послала за Брендоном, но Чарльз ответил коротенькой запиской, что не может и не хочет прийти. Он знал, что стоит ему еще раз увидеть Мэри, и он не уедет в Новую Испанию, а останется в Англии, чтобы безнадежно любить и в результате сложить свою голову на плахе. Уже теперь ему нужно было призывать всю свою силу воли, чтобы не отказаться от плана отправиться за море. Брендон был на границе предела самообладания и, умея разбираться в самом себе, отдавал себе отчет в том, что не следует делать.

Зато принцесса Мэри, никогда не занимавшаяся мудрым самопознанием, не могла оценить мотивы Брендона и пришла в необузданную ярость от его ответа. Злоба и уязвленное самолюбие заслонили в этот момент всю ее любовь: она непрестанно твердила себе: «Я ненавижу этого негодяя! О, стоит только мне вспомнить, как далеко я зашла!» – и при этом слезы раскаяния и стыда градом катились у нее.

До тех пор пока Мэри была уверена, что подарила свою любовь человеку, который платил ей той же страстью, она была рада и горда содеянным, но теперь стала сомневаться и сочла себя обманутой. Ей казалось совершенно ясным, что никакая сила не могла бы удержать Брендона вдали от нее, если бы он питал к ней те же чувства, что и сама она. Поэтому она в конце концов пришла к убеждению, что Чарльз просто пренебрег ею. Воспоминание, что ей пришлось просить его признаться ей в любви, и мысль, что все авансы были сделаны ею самой, усиливали ее подозрения, и она без сомнения считала, что ни с одной женщиной во всем мире никогда не поступали так скверно, как с ней.

А ко всему этому переговоры о браке Мэри с престарелым королем Людовиком XII получили огласку при дворе. Разумеется, саму Мэри даже и не спрашивали, и, по-видимому, на этот раз Генрих решил поступить по всей строгости: по крайней мере при дворе открыто говорили, что теперь просьбы и ухищрения Мэри останутся безрезультатными, и это опасение начала разделять и она сама.

Принцессе была ненавистна даже одна мысль об этом браке, но она ни с кем, кроме Джейн, не делилась своими чувствами, приберегая силы к решительному моменту. В первый раз за всю свою жизнь Мэри была вырвана из обычной безоблачности и поставлена лицом к лицу с тяжелыми заботами. И самым невыносимым во всем этом была неизвестность!

В это время в Биллингсгейт-Уорде, самом мерзком квартале Лондона, поселился астролог и предсказатель Грауч, стяжавший широкую известность несколькими прорицаниями, чудесным образом буквально сбывшимися. Побывать у этого Грауча было уже давно заветной мечтой Мэри. Ее интерес к кудеснику был подогрет главным образом тем, что король Генрих VIII крайне сурово относился к посещениям аристократией Грауча, и, например, леди Честерфильд и леди Ормонт, представительницам весьма почтенных семей, был безжалостно закрыт доступ ко двору, как только стало известно, что они украдкой ходили пытать свою судьбу.

То, о чем мечтала прежде Мэри только из любопытства, стало теперь для нее важнейшим вопросом. Действительно, ей было крайне важно узнать, удастся ли ей отговорить своего брата короля от его брачных проектов и как ей взяться за это дело, чтобы склонить его отказаться от мысли видеть ее французской королевой. Но еще важнее было для нее, пожалуй, узнать истину о чувствах Брендона. Поэтому Мэри решила тайно навестить Грауча.

Я узнал это от Джейн, которая, встретившись со мной однажды утром, сказала с озабоченным видом, что они с Мэри отправляются в Лондон за покупками, остановятся в Бридуэл-хаусе и вечером отправятся к Граучу в Биллингсгейт. Мэри вбила себе это в голову, и Джейн не могла отговорить ее.

Двор оставался в Гринвиче, в Бридуэле не было никого, и потому Мэри думала, что, переодевшись продавщицами фруктов, они легко смогут выполнить свое намерение. Между тем даже для мужчины было бы немалой смелостью отправиться после наступления темноты и без спутников по лучшим кварталам Лондона, не говоря уже о Биллингсгейте, этом гнезде мошенников и головорезов. Но Мэри не отдавала себе отчета в опасности и, как всегда, не желала слышать никаких возражений. Она пригрозила Джейн жестокой местью, если та выдаст ее секрет, и Джейн от страха была совсем несчастной. Но, несмотря на страх перед Мэри, она все же попросила меня тоже отправиться в Лондон и без ведома принцессы пойти на некотором расстоянии следом за ними во время их путешествия к Граучу. Однако мне было невозможно исполнить эту просьбу, так как я должен был в этот вечер присутствовать в своей должностной роли на балу в честь французского посольства, явившегося для переговоров по поводу брачного проекта. Мэри категорически отказалась присутствовать на этом балу, и ее своевольное упрямство очень раздосадовало короля.

Однако я предложил Джейн послать вместо себя Брендона, который больше подходил к роли защитника, а кроме того, предложил, чтобы Чарльз взял с собой еще кого-нибудь. Но Джейн из опасений гнева Мэри и слышать не захотела о последнем, так что мы уговорились, что Брендон отправится один.

Джейн успела перед отъездом сговориться с Брендоном, и было решено, что Чарльз притаится у ворот, через которые девушки выйдут из Бридуэла. Мэри собиралась отправиться с наступлением сумерек и вернуться еще до ночи.

Так Брендон и сделал. С наступлением темноты он спрятался за группу вековых деревьев и стал ждать. Ввиду того, что лондонские горожане отнюдь не исполняли закона, предписывающего зажигать огни у домов, было темно, хоть глаза выколи. Вдруг Брендон различил в слабом свете угасавших сумерек герцога Бэкингемского, вышедшего из ворот вместе с одной из прислужниц принцессы.

– Да, ваша светлость, – сказала служанка, – вот через эти ворота они и собирались уйти. Если вы спрячетесь, то можете выследить их. Только я не знаю, куда они хотят идти; я лишь случайно услыхала, что с наступлением сумерек они тайком выйдут из дворца, – и, сказав это, девица шмыгнула обратно.