Отец закрыл глаза, все мышцы лица ослабли – оно будто обвисло.

Лана рассказала Денни правду: она была уверена, что мама погибла в аварии, однако на самом деле все было не так.

Мать ушла от них, вернулась на родину. В Англии она была ужасно несчастна, пока не познакомилась с доктором-греком в больнице, где работала. Когда у него закончился контракт, мама, умолчав о том, что бросает семью, уехала с ним в Афины.

– Я пытался тебе сказать, – едва сдерживая слезы, говорил отец, – но ты была слишком маленькая, не понимала. Иногда я вставал утром, а ты спала на коврике у двери – ждала, когда она вернется.

В итоге отец решил, что им с дочерью нужно начать жизнь сначала, поэтому они переехали в Бристоль, в таунхаус на той же улице, где через несколько лет поселилась Китти.

– Когда в первый учебный день я отвел тебя в школу, учительница попросила немного рассказать о себе. Знаешь, что ты сказала, Лана? Что тебе четыре года[1], что твой день рождения в августе и что у тебя нет мамы, потому что она улетела на небеса. Я был в ужасе, я понятия не имел, откуда ты это взяла, но учительница уже гладила тебя по руке со словами: «Мама наверняка наблюдает за тобой с небес». И тут ты просияла, хотя не улыбалась уже несколько месяцев. Поэтому… я не поправил тебя, – признался папа.

Он просто промолчал, и с того момента лжи становилось все больше, и в итоге она стала похожа на правду. Когда позже Лана спросила, как умерла мама, отец придумал историю про автомобильную аварию.

Мать Ланы ни разу не позвонила и не написала им из Греции. Судя по всему, когда Лане было шестнадцать, она приезжала. В тот момент Ланы не было дома, и отец объяснил бывшей жене, что дочь считает ее погибшей – и что он не готов раскрыть правду, если она не собирается поддерживать с Ланой постоянные отношения. Мама расплакалась и сказала, что ее новый муж до сих пор ничего не знает о Лане. И снова их оставила.

– Я бы никогда не узнала правду, – сказала она Денни, – если бы не нашла то письмо от поверенного, в котором сообщалось, что мама умерла два года назад. – Лана покачала головой. – Я столько лет горевала, а она была жива. И отец знал…

Когда Лана договорила, во рту пересохло, а мышцы в ногах заболели.

Денни внимательно смотрел на нее, не отводя глаз.

– Мне очень жаль, – искренне произнес он.

Прежде Лана делилась своей историей лишь с одним человеком, с Китти, и теперь, рассказав такое Денни, вдруг почувствовала себя беззащитной. Она отвела взгляд, посмотрела наверх. Глядя на океан звезд, чувствуешь незначительность своего бытия – ты всего лишь крупинка, плывущая в океане. Лану успокоила мысль о том, что все эти размышления, занимающие ее голову, на самом деле не имеют никакого значения.

Дыхание постепенно успокоилось, с каждым выдохом вода то покрывала грудь, то отступала. Интересно, здесь глубоко? Метров тридцать, а может, шестьдесят? В темноте под ними покачивались водоросли и мягкие кораллы, кормились и спали рыбы, закрывались на ночь раковины.

Лана вновь взглянула на Денни: тот по-прежнему смотрел на нее. Волосы прилипли к голове, на руках поблескивал лунный свет.

– Что ж, вот моя история, – притворно веселым тоном сказала Лана. – А какая у тебя?

Денни едва заметно напрягся, лег на спину и раскинул руки в стороны, море поддерживало его вес.

– У меня ее нет, – сказал он в небо таким же тоном.

Лана сжала губы. Странное ощущение: она будто потеряла что-то, не успев обрести.

Морской спасательный центр расположен в торговом порту, чуть в стороне. Лана заезжает вслед за контейнеровозом и останавливается у заброшенного дома с плоской крышей, но не выходит из машины. Она слишком крепко держала руль, и от этого теперь болят запястья.

Лана сама не знает, зачем приехала. Что делать дальше? Просто она не могла больше сидеть дома и ждать. В галерее оставила начальнику записку с извинениями и поехала сюда, слушая по дороге радио – вдруг будут новости.

Лана сидит в машине. В неподвижном автомобиле чувствуешь себя защищенной: внутри тепло, никакого ветра. На яхте все по-другому, всем телом ощущаешь стихию: каждый порыв ветра, вздымающиеся под тобой волны, обжигающее кожу солнце. Море требует постоянного внимания.

На соседнем сиденье стопка старых блокнотов и три тупых карандаша. Иногда по выходным Лана, ничего заранее не планируя, садится в машину, едет вдоль побережья и останавливается там, где захочется. Затем перебирается на пассажирское сиденье и, положив блокнот на колени, часами рисует.

Лане вспоминается школьный класс рисования, где она засиживалась за заляпанной красками партой. Сквозь высокие створчатые окна просвечивало солнце. В классе рисования можно было скрыться от остальной школьной жизни, скучной и предсказуемой. В отличие от Китти, Лана изо всех сил старалась завести друзей. Другие девчонки дразнили ее из-за странноватых туфель, густых янтарных волос и ярких шерстяных колготок, которые она надевала в «День без школьной формы». Денег у отца было немного, так что гардероб Ланы состоял из вещей, которые она покупала в благотворительном магазине в городе, куда они с папой выбирались раз в месяц.

В классе рисования было уютно. Он был полон цвета, шума и тепла, там всегда фоном играло радио и пахло скипидаром, кофе и известкой от дешевой краски. Лана сидела рядом с Китти на высоком деревянном табурете и слушала бесконечную болтовню подруги, рисовавшей узоры из розовых и фиолетовых завитушек.

Миссис Дано, учительница рисования, как-то попросила Лану после урока задержаться. Лане тогда было четырнадцать. Все занятие она водила по листу бумаги обломком угольного карандаша, не обращая никакого внимания на натюрморт с весами, который надо было нарисовать. Ни один набросок не получился, и Лана бросила все листки в мусорную корзину, а когда прозвенел звонок, перекинула сумку через плечо и тяжелым шагом направилась к выходу.

– Лана? – позвала ее миссис Дано. Учительница стояла у раковины и отмывала заляпанные краской стеклянные баночки. – Задержись на минутку.

Поймав взгляд Китти, Лана закатила глаза и остановилась, прислонившись к стене.

Как только все вышли, миссис Дано отставила в сторону банки, вытерла руки о фартук, а затем пошла в угол класса, достала три смятых комка бумаги и положила их на парту перед Ланой.

– Можешь развернуть?

Стиснув зубы, Лана взяла один комок. Бумага шуршала, как сухие листья. Она развернула рисунок: на нем изображены окна в кабинете рисования, посередине – резкий, сердитый штрих углем, разорвавший страницу.

Миссис Дано показала пальцем в левый угол рисунка, на солнце блеснуло ее кольцо с аметистом.

– Смотри, как свет здесь проходит сквозь стекло, – сказала учительница. – У тебя здорово получилось. И здесь тоже. – Она провела пальцем вниз. – Хотя нет, тут не совсем верно. Сбилась перспектива, но если просто… – Миссис Дано достала из кармана фартука угольный карандаш. – Если сделать вот так, – продолжила она, проведя линию по листку, – и не сильно давить на карандаш, добавляя тень, то будет отлично.

С помощью одного штриха рисунок изменился. Миссис Дано оперлась руками о край парты.

– Больше не выкидывай рисунки, Лана. В несовершенстве есть своя красота. Не забывай об этом.

Лана кивнула. Она встала с табурета, и его деревянные ножки заскребли по полу.

– И еще кое-что. – Лана обернулась. – Если захочешь, приходи сюда порисовать в обеденный перерыв. – Миссис Дано посмотрела ей в глаза. – У тебя талант. Мне хотелось бы, чтобы ты его развивала.

Лана вышла из класса, щеки горели от радости. Подслушивавшая Китти ждала ее за дверью. Она взяла подругу за руку, переплела ее пальцы со своими.

– Я знала! – зашептала Китти. – Знала, что твой талант заметят.

Хватит сидеть в машине, надо идти. Лана делает глубокий вдох и выбирается наружу. На асфальте блестит пятно бензина. Ветер раздувает платье, отчего кажется, будто белые птички на нем машут крыльями и парят по зеленоватой ткани.