И вдруг сельдь повернула и исчезла у них на глазах. Компаньоны лишь почувствовали, как какая-то огромная тяжесть потянула их лодку и стала раскачивать ее из стороны в сторону. Вода в заливе заколебалась, словно в гигантской чаше, и на гребне волн замелькала серебристая рыба, еще не попавшая в сеть. Не в силах человеческих было удержать эту огромную тяжесть. Три могущественных туза сидели в лодке и глядели на богатство, на которое уже давно перестали надеяться. Сельдь скопилась у самых берегов, а затем с неимоверной быстротой повернула в сеть. И тут рыбаки взялись за неводы. Первый невод заколебался, точно вымпел на свежем ветру. Сельдь напирала. Множество рыбы шевелилось на поверхности, напоминая бурный кипящий поток. Давление усилилось, и невод стал подаваться назад, пока не натолкнулся на следующий барьер. Два других невода также выгнулись полумесяцами, и Мусебергет чуть не задохнулся от страха. Сельдь всё прибывала. Никто не шевелился. Все словно окаменели. И вот два невода стали медленно подаваться к третьему барьеру, который по приказанию Единорога был поставлен снаружи.

Ульрик кусал ногти. Кристафер вспомнил об ошибке, которую он допустил по отношению к какому-то бедняку, и дал обет немедленно ее исправить, как только вернется к себе в банк.

А сети уже были натянуты, будто тетива на луке, — вот-вот лопнут. Но они выдержали. И снова в них устремилась сельдь, навстречу массе сельди, пытавшейся вырваться на свободу. Всё кругом снова закипело.

Мусебергет облегченно вздохнул. Ульрик оставил в покое свои ногти, а Кристафер тотчас забыл свой молчаливый обет. Мусебергет решил, что обязательно приобретет новые сети.

По их подсчетам, здесь было не двадцать гектолитров, а все тридцать! Вот это улов! И вдруг Кристафер начал петь, Ульрик — притопывать в такт ногой, а Мусебергет заржал, точно жеребец. Они хлопали Единорога по плечу и снова и снова повторяли, что прощают ему все его проделки, которыми он изводил их в течение двадцати лет, если не больше! У него хороший нюх на сельдь, и он — верный друг. Хотя, с другой стороны, он, конечно, исчадие ада. Это они признавали единодушно.

Никто не встретил их у лодочной пристани. Они выбрались на берег и пошли в дом Тьодолфа. Всюду была тишина. В постелях лежали Тьодолф, Мария и дети. Все они спали, широко открыв рты. Старший мальчик лежал поперек постели, уткнувшись головой в одеяло, ноги его были согнуты и прижаты к спинке кровати, а в кулаке он сжимал березовую ветку. Единорог так и не смог разжать его руку. Он бережно повернул мальчика на постели, чтобы ему было удобнее.

Гостям пришлось самим согреть себе кофе и улечься на полу. Печь, наполненная торфом, была раскалена…

С тех пор Тьодолф Йормвикен стал свободным человеком. Получив свою долю улова, он поселился в более подходящем месте и завел себе бот и рыболовные снасти. Теперь он залезал в долги в лавке с таким же достоинством, как и те рыбаки, которые пользовались доверием.

Мусебергет, Кристафер и Ульрик заработали много денег на улове, так что это была во всех отношениях радужная история. Но, увы, ничего радужного на свете не бывает…

Дело в том, что на следующее утро после этого богатого событиями дня сельдь появилась как раз в том самом месте, где и предполагал Мусебергет. Ее было необычайно много. Некоторые старики утверждали, что ничего подобного они в жизни не видывали.

Фрахтовое судно, которое укрылось от шторма за мысом Калвен, попало в огромный косяк сельди; рыба отдыхала, перед тем как войти в фьорд. «Там было не менее ста тысяч гектолитров», — говорил шкипер этого судна. А уж он-то не лгал: это был старый, опытный моряк.

Фьорд был весь забит сельдью. Косяки стояли здесь долго, а затем потянулись к югу, на радость тамошним морякам, глаза которых покраснели от тревог и бессонных ночей. Но Мусебергет, Кристафер и Ульрик не разделяли этой радости. Стало быть, их гениальный план был бы осуществлен, если бы не появился из-за Калвена Единорог на своей остроносой лодчонке. Так вот почему он так торопился! Он, видимо, по приметам знал, что сельдь скоро будет здесь. Говорили, что у Калвена она так и кишела!

Мысль о потере огромной прибыли выводила их из себя. Дело дошло до крупной ссоры. Зачем Мусебергет составил договор, не посоветовавшись с ними? Но Мусебергет нашел достойный ответ на эти инсинуации.

И не успели они оглянуться, как Кристафер уже затеял жестокую тяжбу с Ульриком, Ульрик с Мусебергетом, Мусебергет с Кристафером. При этом они обменялись такими «любезностями», что никакое сотрудничество их в дальнейшем стало невозможно. Рухнула вся система с пониженными расценками. Теперь они ненавидели друг друга. Однако существовал человек, которого они ненавидели еще больше. Это был Единорог. О если бы они могли упрятать его под замок! Счастью их не было бы границ. Этой последней проделки они ему уж никогда не забудут!

Когда Единорог пришел, чтобы получить свои деньги, они встретили его молча, сощурив глаза. Никто из них не протянул ему руки, никто не пригласил сесть. Он стоял у порога, а компаньоны молча и презрительно глядели на него. Но прежде чем уйти. Единорог обернулся и спокойно сказал:

— Я с вами согласен. Лучше быть одному, чем в плохой компании…

И на прощанье так хлопнул дверью, что большой портрет, изображавший Оскара II с супругой, свалился на пол.

Заколдованная шхуна

(Перевод Л. Брауде)

«Терпение и молчание — единственное право бедняков, хотя им не возбраняется постоять за себя языком», — говорил, бывало, Морской Волк.

Чуть южнее города Бергена среди голых прибрежных шхер лежит чудесный цветущий остров. В стародавние времена славился он своим картофелем. На этом острове жил некий рыбак. Веселого задора и стойкости в несчастье было у него хоть отбавляй, а в придачу к веселому нраву — еще целая куча ребятишек. Их у него росло душ восемь, мал-мала меньше! Рыбак и его семья жили в страшной бедности, но переносили ее с большим достоинством.

И лишь один-единственный раз ни находчивость, ни веселый нрав не помогли рыбаку выпутаться из беды. И вот об этом-то и пойдет речь.

Сиверт был невысок ростом, тощий и узкоплечий, с непомерно длинной шеей и огромным кадыком. Но как он пел! Люди, знавшие толк в этом деле, поговаривали, что в Сиверте пропадает великий певец. Был он темноволосый, с крупным носом, резко выступавшим над небольшим круглым подбородком, а под ним намечался какой-то уж очень забавный второй подбородок. Всё это придавало лицу Сиверта выражение лукавого озорства. Да он и был озорником! Пушистые светлые усы казались фальшивыми по контрасту с его темной гривой.

Всем было невдомек, как случилось, что красавица Дорди Ельмеланн вышла замуж за этакого бедолагу. Но непохоже, чтобы она в этом раскаивалась. Родом она была из зажиточной семьи, владевшей и усадьбой и рыбным промыслом; жили они что твои богачи — на городской манер. Братья надули ее, лишив наследства и вообще всего, что ей причиталось по родительскому завещанию.

Но Дорди только смеялась, а Сиверт сочинил о ее братьях забавную историю, которая обошла всё побережье и прижилась повсюду, где только она пришлась к месту. Ведь таких случаев встречалось немало и на самом побережье и дальше в горах, — пожалуй, там еще больше.

Перелистывая в один прекрасный день толстую конторскую книгу, купец Рейнерт Мусебергет обнаружил, что долги Сиверта записаны на целых двух страницах. А подсчитав всю сумму, он пришел в ужас. Попробуй взыщи с Сиверта такой долг, даже в рассрочку! Да, плакали кровные денежки Мусебергета! Всякому, кто знал нрав купца, было яснее ясного: эта потеря подействует на него как самая тяжкая болезнь. Негодуя на это упущение в своих денежных делах, которые были для него дороже сердечных, Мусебергет заподозрил во всем третью дочь Сиверта, нареченную диковинным для тех краев именем: Ауроника. Эта девушка торговала в его лавке, и за ней увивались не только все местные молодые люди, но и сам Мусебергет. Однако весь его интерес к ней испарился, словно роса под лучами солнца, как только ужасное подозрение закралось в его уязвленное сердце. Отныне лишь здравые, деловые размышления лишали его ночного сна. Да к тому же здоровую оплеуху никак не примешь за дружескую ласку! И Мусебергет не мог взять в толк, какого черта он, после того случая в каморке Ауроники, еще отпускал в кредит товары ее отцу. А хуже всего то, что Сиверт получил в кредит сети и всю рыболовную снасть. Уж это было из рук вон плохо!