— Да ну! — ядовито сказал Пром. — А не тебе ли пришлось драться зубами и ногтями, когда дела твои шли как нельзя хуже? А скажи, что станется со скромным и слабосильным бергенцем, ежели его то и дело станут обмеривать да обвешивать на жизненном пути?

Знаменитый музыкант улыбнулся этой купеческой метафоре и украдкой взглянул на хрупкого мальчика с задумчивым, отсутствующим взглядом.

Он снова обратился к Прому:

— Ты большой шутник, дядюшка Юхум, но то, о чем ты говоришь, отчасти верно.

— Отчасти? — вскричал Пром. — Нет, не отчасти, а всё как есть чистая правда! Да вот у нас в городе, разве мало отличных музыкантов? А ведь кормятся-то нашими подачками!

— Это не их вина! — взорвался Уле, совершенно забыв о фру Григ и маленьком Эдварде. — Позор городу, где музыканты вынуждены бедствовать!

— Позор? — негодующе воскликнул Пром, увлекая Уле Булля в угол, подальше от рояля. — Никакого позора! Тем, кто уже прославился, мы оказываем почет и поминаем их в торжественных речах. А до остальной голытьбы нам дела нет.

Александру Григу, который тайком наблюдал за женой, показалось, что друг его немного переборщил. У хозяйки дома был удрученный вид, а мальчик нервно сжимал кулаки. Но всё-таки купец был доволен, что его собственные доводы звучат столь убедительно и в устах Прома.

Фру Григ решительно направилась к Уле. Она видела, что многие из гостей готовы наброситься на своего знаменитого земляка с расспросами и разговорами, как только Пром отпустит его. А ведь завтра Уле уедет, и бог знает, когда снова вернется в Берген.

Пром заметил ее. Он стал еще красноречивее говорить об исполненной лишений судьбе музыкантов. В конце концов он сказал:

— Здесь, в Норвегии, мы держим музыкантов в черном теле, пока они не прославятся на весь мир. Стало быть, им надо иметь железное здоровье, чтобы вынести это. Помни, Уле, какую ты берешь на себя ответственность, увлекая кого-нибудь на этот путь.

Уле Булля всего передернуло, и он сердито ответил:

— У тебя вместо сердца приходо-расходная книга!

— Да, уж я знаю разницу между дебетом и кредитом, — сказал Пром. — А вот ты-то не знаешь. И я не на последнем счету в городе.

— Ну, а мое имя с уважением произносят во всем мире! — гордо сказал Уле Булль.

— Это ни к чему, если его не произносят с уважением в банке!

— О ты, прозаический Берген! — сказал Булль. Только и разговору, что о деньгах.

Пром покачал головой.

— Ты поражаешь меня, Уле. Неужто ты забыл своих земляков? Разве ты не знаешь, что бергенцы держат деньги в банке, а поэзию — в ящике стола?

Уле Булль рассмеялся. Он положил руку на плечо купца Прома и добродушно сказал:

— Ты, как всегда, прав, дорогой друг. Это я, видно, сошел с ума.

— Ну вот с этим согласен! — без обиняков ответил Пром.

— Нет уж, не мне решать чью-либо судьбу в этом городе здравомыслящих торгашей.

Пром гордо кивнул. Уж теперь-то Александр Григ отблагодарит его! Но для верности он еще добавил тихо:

— И не забивай своими фантазиями голову маленького Эдварда. Из него выйдет дельный конторщик!

— Быть может, ты и прав, — задумчиво ответил Уле.

В это время до их слуха донеслись слабые звуки рояля. Уле насторожился. Рояль звучал всё громче. Прозрачная нежная мелодия заполнила гостиную. Наивностью и чистотой повеяло от этой музыки. Уле Булль вмиг оказался в ее власти. Он совершенно позабыл о своем споре с Промом.

Маленький Эдвард играл свои сочинения и свои вариации на тему Моцарта. Уле Булль медленно подошел к роялю и встал у мальчика за спиной. Все гости расступились. И когда Эдвард кончил играть, знаменитый скрипач бережно взял ноты и стал перелистывать их. Затем он обернулся и поглядел на окружающих так, словно видел их впервые.

— Кто сказал, что маленький Эдвард должен стать конторщиком? — загремел он, и медные блюда на стенах дружным хором ответили ему.

— Не я! — быстро ответил Пром, который славился среди купцов своим уменьем предвидеть поворот событий.

— Мальчик будет композитором! — решительно сказал Уле Булль. — И не возражайте мне. Он прославит родной город, и его имя будет звучать во всех торжественных речах!

Маленький Эдвард стал композитором. И кто знает, может быть, не случись этого события и не прозвучи его сочинения однажды на званом вечере в родном доме, он действительно сделался бы «дельным конторщиком», потому что торговцем омарами он уже не стал бы наверняка.

Чековая книжка и любовь

(Перевод Л. Брауде)

Юхум увидел ее впервые в субботний вечер на холме Санктхансхойген. Там были танцы, костры, пирожницы, а от веселья дым шел коромыслом. Она стояла возле самой площадки, и казалось, что всё ее прекрасное тело дрожит от желания пуститься в пляс. Она притопывала в такт музыке. Но каждый раз, стоило кому-нибудь приблизиться и пригласить ее танцевать, она удрученно мотала головой и отказывала, глядя на мать. Та стояла тут же рядом, гордо задрав тройной подбородок. Верхний этаж ее тела, утопавший в жиру, был крепко перетянут. Глаза смотрели весьма настороженно, а на лбу залегли глубокие морщины.

— Ты не вздумай вертеться здесь, милая моя Ане, — время от времени повторяла она. — Ты слишком хороша для этих мужланов. Чего только я не делала в свое время, чтобы выбиться в люди! И ни в коем случае не верь кавалерам, с которыми встречаешься на танцах. Я-то знаю, о чем говорю! Хотя твоего отца я как раз здесь и встретила, но он сдержал свое слово. Нынче таких уж больше нет. Молодежь теперь вконец испорчена. А все обещания мужчин — один обман, поверь мне, доченька. Кто-кто, а я знаю их с молодых лет!

Юхум покрутился возле них. Девушки красивее и нарядней Ане он в жизни не встречал. Нынче вечером — или она, или никто! Вдруг ему в голову пришла счастливая мысль. Он подошел к палатке, где продавались пирожные, и сказал Петрине-пирожнице:

— Послушай-ка, Петрине, хочешь оказать мне услугу потехи ради? А?

Немного погодя к толстухе подошла Петрине и сказала, что у той из-под платья торчит нижняя юбка. После чего фру, сразу же утратив свой горделивый вид, побежала в кусты, чтобы привести себя в порядок.

Тут рядом с девушкой откуда ни возьмись, словно из-под земли, вырос Юхум. Он отвесил ей самый изысканный поклон, а когда выпрямился, Ане увидела стройного и статного юношу с развевающимися волосами. Юхум отлично умел кланяться. Немало времени он потратил, чтобы выучиться этому.

— Я не знаю, можно ли мне, — сказала она, закусив губу.

— Зато я знаю, — ответил Юхум с улыбкой фавна, беря ее за руку и выводя прямо на танцевальную площадку. — Меня зовут Юхум Хиириксен, — добавил он, обхватив рукою ее стан. От одного этого прикосновения его сразу бросило в жар. — А как тебя зовут?

— Меня зовут всего-навсего Ане Клойсен, — робко ответила девушка, опустив из скромности свои огромные голубые глаза.

Не успела Ане опомниться, как уже была в кругу танцующих. А тут она позабыла и о матери и о позднем времени, потому что танцы были для нее совершенно непривычным праздником. Ей ведь никогда не разрешали водиться с простонародьем. До «благородных» же она не дотянулась, и поэтому, при всей своей цветущей красоте и молодости, девушка продолжала оставаться комнатным растением. Теперь она забыла все наставления матери и так кружилась в танце, что шелестевшие юбки веером разлетались вокруг нее. А Юхум ухитрялся танцевать так, что стоило толстой матроне в поисках дочери проплыть с одной стороны площадки, как он и Ане, надежно укрытые плотной массой танцующих, танцевали уже совсем в другой стороне. Под конец фру с развевающимися лентами шляпки скрылась где-то в поле, чтобы взглянуть, не отправилась ли Ане домой. А Юхум и Ане увидели ее лишь в тот момент, когда она вынырнула у проезжей дороги. Но тут снова заиграла музыка.

Несколько минут спустя Ане меланхолически сказала: