Купец Григ, стоя перед зеркалом, тяжело вздохнул и быстро завершил свой туалет.
— Да, да, да! — пробормотал он. — Но всё же, когда наступает засуха, то скучный водоем оказывается надежнее самого веселого ручейка. Ни за что не допущу, чтобы маленький Эдвард пустился странствовать по пустыне, именуемой искусством… Нет, он будет, так же как и я, торговцем омарами! Не правда ли?
Изображение в зеркале кивнуло ему в ответ. А купец продолжал еще более горячо:
— Нет, разрази меня гром, ежели мой Эдвард станет музыкантом и будет терпеть нужду, лишения и невзгоды, которые всегда сопутствуют судьбе этой братии. Верно?
Изображение в зеркале снова энергично кивнуло.
Купец Григ отвернулся к окну, взял понюшку табаку и задумчиво погладил себя по подбородку. Нет сомнения, что у жены его с этим вечером связаны какие-то планы. Она хочет, чтобы Уле Булль познакомился с мальчиком и послушал его игру на фортепьяно. Но, слава богу, чутье преуспевающего купца и на этот раз не подвело хозяина дома. Он предусмотрительно пригласил в гости ядовитого шутника и острослова Юхума Прома, который заранее был посвящен в суть дела. Ему-то и надлежит ринуться в бой за судьбу маленького Эдварда. Но в гостиной, как будто, уже собираются гости? Хозяину показалось, что он слышит скрипучий голос Юхума. Да, так оно и есть. А затем раздалась отрывистая речь этого неугомонного англичанина, который всюду сует свой нос и непременно хочет везде побывать — то карабкается в горы, то мчится во весь дух с откоса и, основательно разбившись, всё-таки незамедлительно отправляется ловить форель.
Александр Григ поспешил вниз. Теперь Юхуму предстоит затеять спор с Уле Буллем и раззадорить его до такой степени, чтобы тот позабыл и о мальчике и о хозяйке дома, этой очаровательной маленькой интриганке. О, за это Григ готов даже простить Юхуму его мошенническую проделку с рыбой прошлой осенью!
Не успел хозяин дома войти в гостиную, как сразу почуял опасность. Жена с мальчиком уселась около самого рояля! Итак, бастионы готовы к бою… Маленький Эдвард заметно нервничал из-за того, что находится в одной комнате со своим божеством Уле Буллем. Фру Григ улыбаясь беседовала со старой болтливой тетушкой. Но сегодня изящная фигурка жены выражала упрямство и вызов. Муж невольно улыбнулся. Вот уж поистине напряженный момент. Он пробормотал: «Что ж, посмотрим!» — и принялся обходить гостей, громко провозглашая: «Добро пожаловать!»
Уле Булль уже развлекал гостей разговором и, кажется, отлично чувствовал себя в роли хозяина дома. Его оглушительный хохот сотрясал медные блюда на стенах. Они звенели, словно колокола, предвещая борьбу не на жизнь, а на смерть. Похоже, что так оно и есть.
— Ты уже выработал какой-нибудь план? — тихо и взволнованно спросил Григ Юхума, наклонясь к нему.
— Этого я бы не сказал, — сухо ответил Пром. — Однако долговязый скрипачишка уже начинает меня раздражать. Он и слова не дает вставить в разговор! Такого со мной еще в жизни никогда не бывало. Но ты сделал бы доброе дело, если б спас меня от этого дурня-англичанина с его записной книжкой. А вот и он, легок на помине! Помилуй меня, боже! Если он еще хоть раз скажет мне «господин директор», я просто лопну от злости, ей-ей!
Жизнерадостный субъект в платье английского покроя алчно набросился на достопочтенного купца Юхума Прома: в одной руке он держал карандаш, словно фехтовальщик шпагу, а в другой — объемистую записную книжку. Англичанин нацелился острием карандаша в тощую грудь Юхума.
— Много ли дождей выпадает летом в Бергене, господин директор? — спросил он, держа наготове записную книжку. — Что вы об этом думаете, господин директор?
С минуту Пром шевелил губами, а затем ответил тем вкрадчивым голосом, которого особенно боялись его друзья на бирже:
— Да уж измеряем мы, можно сказать, с большой точностью. Вот однажды так за день целую бочку нахлестало. Она стоит у меня в саду, господин Сэссекс. Так, кажется, вас зовут?
— Don’t matter[45], — ответил англичанин и принялся усердно записывать что-то в свой блокнот. — Целую бочку!
— Ей-богу, всё это чистая правда! — сказал Пром с ангельским выражением лица. — Запишите хорошенько. Пусть почитают об этом в Лондоне… А вот один бергенский весельчак, который клялся, что отродясь не говорил ни единого слова неправды, рассказывал мне такую историю: давным-давно, когда на свете еще и зонтиков-то не было, на небе появлялось три, а то и четыре радуги зараз. А по большим праздникам так даже пять!
— That’s impossible, — сказал англичанин, опуская записную книжку. — Это совершенно невозможно, господин директор.
— Да, пожалуй, — согласился Пром. — А когда все радуги соединялись, то с неба лил красный, синий и зеленый дождь. Это, знаете, даже бергенцам показалось в диковинку. Чудеса, да и только! Пропечатайте об этом в своей книге.
— Непременно, господин директор! — воскликнул англичанин, продолжая усердно записывать.
— А вы знаете, ведь у нас есть еще два вида дождя: большая изморось да малая изморось, — сказал Пром.
— И какая же между ними разница?
— Да вот такая, что при большой измороси человек быстрее промокает и схватывает простуду, — авторитетно заявил Пром. — В Бергене простуду схватывает больше людей, чем на всем белом свете. А вас она не мучит?
— О нет, нет, господин директор!
Юхум Пром шумно вздохнул, закатил глаза и только после этого снова обрел душевное равновесие.
— Я не директор, я купец! — сказал он.
Как раз в это время к ним подошел Александр Григ и, расточая любезности, увел англичанина с собою. Молниеносный взгляд Грига Пром воспринял как отчаянный сигнал тревоги. Он обернулся, и его чуть не хватил удар. Долговязый Уле оживленно беседовал с фру Григ, а рука хозяйки дома уже тянулась к нотам, лежавшим на рояле. Это были композиции маленького Эдварда. Готовясь ринуться в бой, Пром выпрямился, поправил шейный платок и, приблизившись к Уле, ткнул его в бок пальцем.
Уле Булль повернулся к Прому, и рука фру Григ, готовая взять ноты, осталась лежать на крышке рояля.
— Здравствуй, здравствуй, дорогой друг! — сердечно проговорил король скрипки.
— Спасибо на добром слове, — холодно ответил Пром. — Долго же ты на сей раз околачивался в чужих землях.
— Да, — сказал Уле Булль, возвысив голос, — но поездка моя была сплошным праздником. Это было нечто незабываемое.
— Уж ты мастер расписывать! — насмешливо сказал Пром.
Уле Булль разразился хохотом, от которого гости похолодели.
— Наконец-то я слышу недоброе шипение своих земляков, — сказал он весело. — Ах, эта благословенная бергенская злость, как мне ее недоставало! В ней есть что-то приятное для меня. Странствуя по свету, я совсем забыл, как душен и тесен мирок, в котором живут наши бергенские сплетники, и меня, словно раненое животное, потянуло к родным местам. Люди искусства всегда чувствительнее, чем обыкновенные смертные.
Он резко повернулся к фру Григ:
— Покажите-ка мне сочинения мальчика.
Но Пром опередил его.
— Верно, дорогой Уле! — громко сказал он. — Видишь, теперь для тебя наш город и тесен и мал. А что ожидало бы тебя, ежели бы ты не прославился, а остался обыкновенным музыкантом? Нужда, убожество: скиллинг там, скиллинг здесь… Вот ты купаешься в славе да золоте, а можешь ли ты гарантировать хотя бы кусок хлеба тем, кто пойдет по твоей дорожке? Да и потом, дано ли тебе решать, выйдет из человека музыкант или нет, и вмешиваться в его судьбу, не разобравшись в сути дела?
Уле Булль задумался.
— В твоих словах есть доля правды, — неуверенно проговорил он.
Фру Григ хотела что-то сказать, но Пром не дал ей вставить ни слова. Он решительно продолжал:
— Вес в обществе, солидная фирма, чутье коммерсанта — вот о чем должны мечтать бергенцы. Ты думаешь, у всех такая здоровая глотка, как у тебя? А ведь без нее музыканту так же не обойтись, как купцу или маклеру.
— Нет, милый друг! — запальчиво возразил Булль. — Музыкант пробивает себе дорогу не глоткой и не локтями, а своим талантом, своим искусством!
