Приближалось рождество. В это время вся прислуга оказывалась в доме крайне необходимой, и особенно кормилица, пользовавшаяся, в силу своего положения в семье, всеобщим уважением.
И вот случилось так, что самая молодая из всех кормилиц Бергена взбунтовалась под самые рождественские праздники. В течение нескольких дней Сара взбудоражила весь город до такой степени, что перепутались все представления о правах прислуги и господ.
Дело было так: какая-то баржа с дровами, побывавшая во фьордах, прибыла из Мере в Берген. С этой баржей Саре был доставлен горячий привет от мужа и разные неприятные вести о постигших хозяйство стихийных бедствиях. Плохо уродился хлеб, сгорело сено. Они лишились многих овец и свиней, которых продавали обычно в городе по четыре кроны за голову. Кроме того, нашелся еще во фьордах какой-то купец. Он с помощью ловкого поверенного, продувного крючкотвора, пытался прогнать мужа Сары из дома и усадьбы. А тому ничего лучшего не пришло в голову, как послать жене весточку о случившейся беде. Видно, Сара была главой семейства.
Всё это рассказала она Вейдеману. И не просто рассказала. Она попросила его о помощи.
Собственно говоря, этого ей делать не следовало. Она получала хорошее жалованье, и ее очень уважали. Что еще могла требовать простая служанка? Вейдеман легко мог бы ей помочь, ему даже хотелось помочь кормилице. Но тогда о его поступке пронюхали бы другие купцы, а благодеяния, оказываемые прислуге, шли вразрез с принципами богачей. И кто его знает, к чему бы всё это привело. Ведь Вейдеман был знаком с крючкотвором поверенным и не желал с ним ссориться. Поэтому он наотрез отказался помочь Саре и предложил на выбор: либо она спокойно остается на рождество в Бергене и занимается своим делом, как другие кормилицы, либо на барже из Мёре отправляется подобру-поздорову домой. Вдобавок он сделал ей отеческое внушение о ее долге и ответственности по отношению к господам. Свои советы он обильно подкрепил цитатами из премудрости, преподносимой обычно детям. И потом: как быть с малышами, если она поедет домой спасать имущество?
— Детей я возьму с собой, — решительно заявила Сара. — Здесь на рождество они будут заброшены. И потом, как я поняла, у меня на рождество будет столько других хлопот, что вряд ли найдется время пестовать бедных малюток. Детям будет лучше в Йольстере, чем здесь, на улице Страннгатен. Там они будут в безопасности от холеры, которая, может, затаилась на любом корабле и не разбирает ни богатых, ни бедных.
Тут Вейдеман и его жена оба разом встали. Они заговорили, перебивая друг друга. Ей дается неделя на размышление… и… вот бог, а вот порог! Театральным жестом они указали ей на дверь. Но на Сару это не произвело ни малейшего впечатления.
Она спокойно сказала:
— Когда я ходила к колодцу Биспебрённен, чтобы принести воды для поливки гороха, я встретила старшего лекаря Даниельсена. Он считает, что разумнее всего забрать детей с собой, если только я буду держать их всё время в каюте, пока мы не прибудем на место.
— А, так ты хочешь, чтобы весь город совал нос в наши домашние дела? — зарычал Вейдеман, захватив такую большую понюшку табаку, что остатки просыпались на его сапоги. Он был страстным любителем нюхательного табаку.
— Не весь город, а только умные люди. — Сара выпрямилась.
— Неделю на размышление! — заявил Вейдеман, хлопнув крышкой табакерки. — Неделю! Поняла? А теперь — вон! Вон! Ступай с глаз долой! Иди к себе наверх! Чтобы глаза мои не видели тебя до самого обеда!
Однако Сара и не подумала опрометью выскочить из комнаты, как делали обычно другие слуги Вейдемана, когда хозяин бывал не в духе. Она стояла, перебирая черные ленты, а потом тихо и настойчиво сказала:
— Как бы господин Вейдеман не раскаялся в своих словах и не просчитался, не ставя ни во что мнение горожан! У нас в городе проще простого стать козлом отпущения. Уж что-что, а это-то мне хорошо известно!
Вымолвив эти слова, Сара, словно настоящая дама, выплыла из комнаты.
Молва о дерзости Сары облетела весь город в тот час, когда почтенные хозяйки распивали кофе, и стала буквально притчей во языцех. Слава богу, что речам этой девчонки, этой ничтожной служанки, не нужно придавать значения. Но дело кончилось тем, что все эти мадамы и фру, откушав кофе с сахаром (сахар свешивался на веревочке с потолка, и они энергично его сосали по очереди), подобрали свои юбки и бросились домой. Им не терпелось излить раздражение на своих кормилиц, которые обычно на рождество бывали для них самыми надежными помощницами. Кормилицы присматривали за детьми и были всему дому голова, когда гости напивались и приходилось укладывать их в постель. Кормилицы же улаживали вспыхивавшие в доме незлобивые свары и любовные ссоры, грозившие большими неприятностями. Раздосадованные мыслью о возможности потерять своих незаменимых во время рождественской суеты помощниц, все эти мадамы и фру стали страшно придирчивы.
Ну и досталось же им потом!
Во время наступивших затем раздоров забылись даже старые семейные распри. Небывалое событие, если не считать 1814 года[38]. А то, что ненависть этих семейств друг к другу еще сильнее вспыхнула после окончания истории с кормилицами, уже совсем другая история.
Старший лекарь Даниельсен из городской больницы, получивший всемирную известность за свои фундаментальные труды о проказе, был заядлым ненавистником рождественских пирушек. И он как раз целиком и полностью поддерживал Сару. Климат Йольстера был гораздо здоровее сырого бергенского. А кроме того, любой корабль мог завезти в Берген холеру.
Люди останавливались на улицах, чтобы посудачить. Даже самый серьезный коммерческий разговор они ухитрялись сдобрить разнообразными и яркими новостями на извечную тему о кормилицах. Все только и говорили о них…
Но скажем сразу же: чувствам достойных и уважаемых бергенских кормилиц, которые привезли в город обломки традиций старого норвежского матриархата, был нанесен почти смертельный удар, — удар по тем самым чувствам, которые давали им силы обречь себя на добровольное изгнание из дому. Правда, у всех, кроме Сары, дела обстояли вполне благополучно. Им не угрожал никакой поверенный, и никакие вести из родных мест не лишали их сна. Но они хорошо понимали Сару. Да к тому же, ведь речь шла и об их собственном достоинстве.
Каждый день всё больше и больше кормилиц, как бы случайно, встречалось в центре города, на площади Торгалменнинген. И говорили они только о Саре. Она получила от своих хозяев уже новое, еще более строгое предупреждение. Времени оставалось совсем мало. Что-то надо было предпринимать, и как можно скорее!
И вот в городе с ясного неба вдруг грянул гром.
В этот день на бирже[39] в Брюггене собралась целая толпа купцов, облаченных в высокие цилиндры. Вдруг один из этих цилиндров начал медленно отрываться от табакерки. Видимо, что-то привлекло внимание его владельца.
На площади перед церковью св. Николая появилась кормилица с ребенком на руках. Она, вероятно, уже прогулялась по улице Эврегатен и возвращалась домой. Но почему-то, пройдя Брюгген, она направилась в Старый город, в Дрегген[40]. Ах, вот что! Должно быть, ей поручили показать юного отпрыска рода какой-нибудь тетушке, от которой ожидали наследства. Кормилица величественно проплыла мимо купцов в цилиндрах. Высоко подняв голову, она гордо поздоровалась с ними. Взглянув на младенца, отцы города увидели, что он пышет здоровьем. Это вселяло бодрость, особенно потому, что холера только что пронеслась над городом. Почтенные купцы удовлетворенно кивали вслед кормилице. Но они недовольно сморщили носы, когда какая-то миловидная девушка из Мангера просеменила мимо них безо всякого головного убора, даже не устыдившись этого. Купцы переглянулись, но вскоре внимание их было привлечено другим зрелищем. Появилась еще одна бывшая кормилица, ставшая уже нянькой. Она тащила за руку своего выкормыша — тощую девчонку, которая всё время хныкала. Рассерженная нянька не поклонилась купцам, собравшимся на галерее. Она неожиданно повернулась в сторону занимавшей, как видно, все ее мысли лавки торговца омарами Александра Грига[41], предоставив купцам лицезреть лишь свою широкую могучую спину. Потом она двинулась дальше. И тут все цилиндры повернулись в сторону площади. Там явно что-то затевалось. Обычно ни кормилицы, ни няньки не разгуливали здесь, в Брюггене. А тут купцы увидели, что с холма спускается еще какая-то кормилица. И еще одна. А за ней — еще.
