Проснувшись на закате, он вдруг понял, что чувствует себя гораздо лучше и что ему зверски хочется есть. Его раны чудесным образом затянулись, рассечённая, от ударов цепом, кожа на голове срослась, оставив лишь глубокие шрамы. Найдя в одном из домов несколько чёрствых лепёшек, сморщенную брюкву и немного сушёной рыбы, он поел и спешно покинул это гнетущее место.
Путь его лежал на восток, в отдалённые провинции, где о нём никто не слыхал и где его точно не будут искать. Ему хотелось осесть где-нибудь на берегу тёплого моря, стать рыбаком и забыть о своей прошлой жизни.
Но всё вышло совсем не так, как он хотел. Обострённая совесть поэта не давала ему спокойно мириться с несправедливостью; везде, где бы не останавливался, он читал свои стихи и люди вдруг начинали замечать всю беспросветность своей жизни и мечтать о лучшей доле. По всем восточным провинциям стали вспыхивать крестьянские восстания, но он к тому времени бывал уже далеко оттуда, узнавая о событиях из третьих рук.
Слава о поэте в рыбацком плаще шла далеко впереди него. Где-то его встречали с распростёртыми объятьями, кормили лучшей едой и поили самими хмельными напитками, а где-то осыпали проклятьями, прогоняли камнями или пытались схватить и сдать властям.
Пока что ему удавалось счастливо избегать серьёзных увечий и имперских легионеров. Каким то образом он начал чуять опасность загодя, раны заживали на нём как на собаке, а в ногах появилась небывалая ранее резвость.
Вскоре он стал замечать, что всё больше поселений отказывались давать ему кров и стол, а легионеры, казалось, наводнили окрестные земли, как блохи собаку. Всё чаще ему приходилось ложиться спать голодным, ночевать под мостами, бегать и прятаться.
Чтобы не подохнуть с голоду, он начал воровать еду у поселян, а они, в отместку, стали травить его собаками. Тогда-то и произошло событие, о котором он до сих пор искренне старается забыть и с криком просыпается по ночам в холодном поту, когда оно приходит к нему во снах.
Обычно ему всегда удавалось уйти от собак, запутав следы, но в тот раз они настигли его и пришлось драться. Он выломал подходящую палку и приготовился защищаться.
Четвёрка злобных остервенелых псов бросилась на него разом, палку сразу вырвали из рук, повалили на землю и принялись рвать слюнявыми зловонными пастями с жёлтыми клыками. Плотная кожа плаща спасла его от мгновенной гибели, но впоследствии ему не раз думалось, что смерть в тот день была бы для него, возможно, лучшим выходом.
На голове вдруг запульсировали и раззуделись старые шрамы, напоминающие руну "анут", а потом тело деранула такая боль, по сравнению с которой собачьи укусы показались безобидной щекоткой. Суставы вывернуло как на дыбе, кожа загорелась, будто ошпаренная кипятком, глаза поползли из орбит, а пальцы ног и рук свело жесточайшей судорогой. Изо рта, разрывая лёгкие, вырвался крик непереносимой боли, превращаясь в звериное рычание, и лохматые деревенские шавки, вмиг растерявшие всю свою кровожадность, брызнули в стороны, как капли масла с раскалённой сковороды.
Не одна из них не ушла: когда он очнулся их окоченевшие тела с переломанными хребтами валялись рядом в щедро окроплённой кровью траве, по которой словно промчался табун диких лошадей. Это было так страшно, что он поклялся лучше умереть, чем ещё раз подвергнуться испытанию, выпавшему ему в эту ночь.
Много позже он понял, что волчонок, куснувший его за ногу, когда он валялся на куче мёртвых тел в разграбленной рыбацкой деревне, был молодым оборотнем-ликантом, заразившем его кровь вирусом страшной древней болезни. Это было словно проклятием, которое легло на него за то, что случилось с той деревней по его вине.
Прошло уже почти одиннадцать лет с тех пор, как он покинул Весёлую Гавань. Обойдя окраинные области Старой Империи по периметру, он возвращался к тому месту, откуда началось его вынужденное путешествие - месту разбитых надежд и несбывшихся мечтаний...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЗНАКОМСТВО
8. АЛОНСО. ТАИНСТВЕННЫЙ НАНИМАТЕЛЬ
Почтовый дилижанс упруго подскакивал на жёстких рессорах; визгливо свистел хлыст; бешено ржали кони; грязно ругался кучер, когда колесо влетало в очередную рытвину на дороге. Он торопился поспеть в Солёную Гавань к полудню (видимо за срочность ему полагалась какая-то премия) и не жалел ни лошадей, ни кареты, ни пассажиров.
Но пассажиры были рады и этому: на юго-западное направление очень редко ходили государственные почтовые дилижансы и можно было считать, что всем им невероятно повезло. Частные службы пассажирских перевозок ломили несусветные цены за свои услуги, а попутные крестьянские телеги двигались со скоростью, не намного превышающей скорость пешего путника.
Алонсо сидел, зажатый с обеих сторон рыхлым молодым священником, постоянно поправляющим свои жидкие сальные волосы, и пышнотелой дамой в широкополой шляпе с густой вуалью и миниатюрной вертлявой собачонкой на коленях.
Сиденье напротив занимал какой-то мелкий торговец в нелепом головном уборе, похожем на мятый спальный колпак, и с окованным медью ларцом в руках. По обе стороны от него сидели два здоровенных мордоворота (то ли телохранители, то ли сыновья) и беспристрастно пялились в задёрнутые линялыми бархатными шторами окна, тщательно делая вид, что не имеют к торговцу никакого отношения.
Вообще дилижанс был рассчитан только на четверых пассажиров, но ни один из них и не заикнулся напомнить об этом кучеру, поскольку именно он мог бы оказаться лишним, если бы тому вдруг вздумалось соблюдать правила предписанные Палатой Дальних Сообщений.
Когда карета наконец сделала первую остановку на северной окраине города, Алонсо поспешил выйти, хотя ему и нужно было в портовые кварталы. Он вытащил из-под сиденья свой тощий саквояж, поспешно выбрался из экипажа, хромая на отсиженную в пути ногу, и тут же блаженно расправил затёкшие плечи.
До встречи с потенциальными исполнителями оставалось ещё около двенадцати часов и можно было не торопясь покончить с несрочными, но важными делами.
Алонсо верил, что на этот раз всё получится: четыре предыдущих экспедиции не принесли сколько-нибудь существенных результатов на пути продвижения к главной цели.
Из первого и третьего походов вообще никто не вернулся, а двое выживших во втором походе здорово повредились рассудком - зато четвёртая экспедиция возвратились почти полным составом. Правда они не прошли и половины пути, а также все кроме одного наотрез отказались от участия в последующих кампаниях, но добыли несколько артефактов и собрали немного полезной информации о местности и нравах обитающих там людей и существ.
Артефакты, сами по себе, не представляли большой ценности, но содержали в себе остаточный магический заряд и это доказывало, что Алонсо движется в правильном направлении. С тех самых пор он явственно почувствовал, что дело его не безнадёжно.
Смущало лишь одно: стало очень трудно находить достаточное количество добровольцев. Их больше не прельщали ни щедрые посулы, ни грядущая слава, ни ратные подвиги - они хотели твёрдых гарантий, посуточной оплаты и процента от добычи.
Скромная рента, приносимая крохотным поместьем, доставшимся в наследство от матери, таяла с каждым годом, а цель не становилась ближе. Сколько экспедиций ещё придётся отправить, прежде чем дело сдвинется с мёртвой точки?
В этот раз Алонсо решил, что не станет больше доверять чужому опыту и возглавит поход сам. Всё или ничего. Нужно смотреть правде в лицо: если и нынешняя экспедиция пойдёт прахом, то от дальнейших попыток придётся отказаться, если и не навсегда, то надолго.
Он неторопливо добрался до городской площади, наслаждаясь весной и хорошими предчувствиями; отыскал почтовое отделение и отправил несколько писем, написанных заранее. Затем он посетил в Инженерном Квартале престарелого дальнего родственника по материнской линии, от которого надеялся в недалёком будущем получить скромное наследство. И напоследок Алонсо отправился в Университет, где знакомый студент-недоучка, подрабатывавший писарем в университетской канцелярии, обещался за пару кувшинов вина, переписать для него кое-какие архивные документы и сделать копии старых карт.
