- Бабушка?

- Ой, прости ушастик. Опять в слух проговариваю, о чем пишу. Друная привычка, дурной бабы.

- И вовсе ты не дурная баба, бабушка. Я тебя люблю.

- А я - тебя. Спи, крольчонок.

***

Конъюнктивит с сонной покорностью в полудреме трусил по вихляющей худосочной тропке. Восседавший на мерине Эскер жевал сорванную травинку, почесывал комариные укусы и размышлял. Актуриус... Ну, можно сказать оказал содействие в расследование. Выдал зацепку. На отшибе, сравнительно недалеко от долины и развалин, прежде располагалась деревушка Лопухи. Незадолго до снятия оккупации Канеба, разъезд Иерархии, разорил ее и сжег. Позже, много лет спустя, когда прекращение боевых действий с кряхтеньем окуклилось в мирный договор, историки Иерархии утверждали, что наездники проявили своеволие, что приказом им выдавался только патруль. Утверждали что, жители деревни уходили в леса партизанить, помогали единой на тот момент разведке королевств и Империи, а потому эльфийские воины, преисполненные жажды мести решились на самосуд. Утверждали... Еще много чего.

Известно только, что через три дня после того как Лопухи обратили в обуглившиеся ошметки, проклятье ударило по ныне уже бывшей крепости. Три дня. Почему три дня?

Начинающий похрапывать Конъюнктивит запнулся о рытвину, повел в сторону. Дознаватель щелкнул мерина по уху.

- Окстись, любезный.

Мерин дернул уязвленным ухом, но дальше потрусил резвее.

Почему три дня и почему молчание? Иерархию выбили отсюда прочь, старательно обойдя долину, обойдя крепость. Но проверяя архивы Эскер не нашел ни словечка о том, как войска проходили через выжранную черной магией местность.

Некромантия запрещена Кругом. Но юрисдикция Круга распространяется только на королевства. А вот в той же Империи некромантию практиковали - впрочем, крайне немногие, находясь под неусыпным, слегка сжимающим гениталии, контролем инквизиции в целом и великого инквизитора в частности. А великий отчитывался перед самим императором, а значит нес абсолютную ответственность за всякий просчет. Просчет неизменно сопровождался свистом гильотины, потому как император терпел и извинял немногое - а особенно некомпетентность.

Были ли в армиях маги империи? Да. Случались среди них владеющие темным волшебством? Наверняка.

События в долине скрыли, чтобы обелить тогдашнего союзника? Не желали признавать роль запретной магии в освобождении Канеба?

Эскер болезненно закряхтел. Дуркуешь, дознаватель. Вьешь из козявок макраме. Вымучиваешь версии, корявишь факты.

Но Круг явно в деле. Сорриниус? Да и он тоже. Тряхнуть бы все как следует, да так чтобы пыль столбом.

Актуриус не договаривал. Да, не смотря на занимаемый пост и накопленные знания, его не учили тому, на что натаскивали дознавателей. И занимаемый пост вкупе с накопленными знаниями служили тому не последней причиной. Что мог натворить притронный магик силы и осведомленности де Сервантеса Эскер представлять не хотел, но чрезмерно живое воображение угодливо подсовывало мысленные картинки, одна тошнотворней другой. "Гляди!" игриво хихикало воображение "Вот магистр поднимает из забытых могил послушные его воли останки павших! Что им стрелы и копья? Уж забытых могил тут вдоволь, все поля усеяны. А пока он готовится, можно и подыграть. Вызвать дознавателя, завернуться в незнание как в теплое одеяло. Ну а чуть позже! О! Кончилась пора побегушек у Круга, подчинение правилам и расшаркиванием перед зазнавшимися болванами в коронах. Снова, как в те прежние - и для кого-то очень даже добрые - времена! Те самые, которые так отчаянно, с жалким трепетом , заметали под ковер."

На шляпу Эскера, пьяно спикировав, шмякнулась стрекоза. Сгонять насекомое дознаватель не стал.

Но прежние времена, жадно и зряшно хватая ртом воздух, потонули в болотах прошлого, вместе с последними всевластителями мертвых. Именно тогда и создали Круг, упрятав все знания под ключ, в хранилища, куда Эскера и его коллег по должности пускали дозировано и в рамках специализированного обучения. Но ведь упрятали, не уничтожили.

Что имеем в итоге?

Ничего хорошего.

Магистр знает больше, чем говорит? Наверняка. Причастен к проклятью? Вряд ли. Зацепка, нужна зацепка. Не зацепище, так хоть зацепочка.

Порыв ветра принес аромат выпекающейся сдобы. Сдобы щедро умащенной корицей.

Конъюнктивит повел мордой - из-за лысого пригорка седой прядкой взвивался дым.

Мерин ускорил ход, обогнул обделенный травой пригорок и остановился. Дознаватель спешился. И удивился.

Небольшой домик, стоящий посреди сада, желтел соломенной крышей и выглядел тем сусальными умилением, каковое обычно рисуют на картинах отчаянно отдаленные - во всех возможных смыслах - от деревенской жизни художники, чье знание сельского быта ограничено разовым ношением купленным по случаю лаптей и вялой, окончившееся руганью и сорванной спиной, попыткой вытянуть из колодца ведро с водой. А сад... Сад цвел. Красными языками маков, благоухающими сладостью бутонами сирени, белыми цветочками молодой вишни. Наливался соком крыжовника и оранжевыми точками облепихи, выглядывающих из-за плотных зеленых листков.

Сад цвел. Сад пах. Сад дышал и жил.

В мертвой груди Лопухов билось живое сердце.

Домик распахнул дверь и навстречу примеривающемуся к кусту с клубникой Конъюнктивиту вышел обещанный Актуриусом свидетель. Последний житель бывших Лопухов. Единственный выживший.

Свидетель держал перед собой поднос со свежеиспеченными булочками и двумя чашками чая. Неспешной походкой в развалочку - чашки дребезжа запрыгали по подносу - свидетель доковылял к простенькому столику, стоящему под березой. Поставил поднос на стол. Покряхтел, кое-как распрямил спину, стянул с головы платок, высвобождая белый пружинистый одуванчик волос. Повернулся к Эскеру.

У стола стояло ровно два плетеных стула.

Дознаватель откашлялся. Свидетель оказался куда древнее ожидаемого.

А еще оказался не свидетелем, но свидетельницей.

Слепой.

Застарелая катаракта, определил Эскер. Хрупкая скрюченная старушка неожиданно ловко выдала книксен.

С морщинистой шеи, аккурат поверх ношеного перештопанного сарафанчика, свисал медальон на серебристой цепочке. Малютка-сапфирчик в самом центре перемигивался застенчивым голубым огоньком.

Конъюнктивит с графской чопорностью принялся уминать клубнику.

- Почетного гостя милости прошу к столу пройти! - мелодично прошелестела старушка, отточено приземляясь на один из свободных стульев.

Эскер не возразил. Подошел, поклонился, не сводя глаз с медальона. Свидетельница ухмыльнулась на все оставшиеся зубы.

- Это вы верно, сударь магик, определили, куда смотреть-то. Глазищ то все-равно что нет.

Медальон излучал чары. Ритмичные, как рысья поступь и столь же осторожные. Заряженный камень служил обладателю глазами - вернее, глазом - и... чем-то еще. Эскер мысленно нажал на медальон - легкий магический толчок, не более, едва заметное сканирование.

Старушка расправила скатерку.

- Садитесь, господин дознаватель, умащивайтесь. В ногах правды нет.

- Как нет ее и выше. - ответил Эскер, присев , наконец, на стул.

Мерин переключил аппетит на крыжовник.

- Большую честь оказываете дряхлой немощной бабушенции, господин дознаватаель. - бодро крякнула дряхлая немощная бабушенция, решительно двигая к Эскеру чашку с чаем. От фарфоровой, кичливо расписанной розами, чашки валил пар и пахло мятой.

Эскер отхлебнул. Верно, мята. И чуть-чуть меда

- Судары...

- Ой, сударыня, пф! - старушка хлопнула в ладоши. - Сударь магик, ну какая я сударыня! Ксаной меня зовите, всю жизнь свою Ксанкой была, ею и помру.

- Ксана. - Эскер сдержанно улыбнулся. Медальон его беспокоил. Но давить магией дальше означало ставить под угрозу саму его целостность. Ослеплять уже и так слепую он не имел никакого желания. - Так понимаю, вам обо мне сообщили?