Начинался дождь.

***

- Бабушка?

- Что, крольчонок?

- Мне снилась тетя, бабушка. Она мне пела бабушка, про медвежонка и мед.

- И что медвежонок?

- Его покусали пчёлы бабушка! Одна ужалила прямо в нос, медвежонок захныкал и убежал. А его мама - ну, медведица, она ему слезы утерла и угостила дикими сливами. А папа - ну, медведь - он принес медвежонку рыбки. И они вместе пошли гулять по лесу!

- Славная песня, ушастик.

- Я только ее всю не помню! Очень хочу попеть , но всю не помню.

- Это ничего, крольчонок.

- Бабушка, а еще мне снился дядя. Он был большим и сильным, брал меня на руки и побрасывал. И смеялся . Бабушка, а еще... Ты плачешь, бабушка?

- Нет, крольчонок, что ты. Усталые глаза, иногда сами собою слезу дают.

- Я тебя расстроил...

- Что ты, нет. Расскажи еще про свой сон.

***

- Так что там за морализаторская лекция случилась, господин Сепек?

Троица свернула с холмов, спускаясь сквозь сумерки и трещоточные композиции цикад. Дознаватель подвесил над собою простенькое заклинание, левитирующее в полуметре над темечком крошечным лиловым фонариком. Фонарик отпугивал гнус, отклонял дождевые капли и не пускал слепней лакомиться лошадьми лесников и Эскеровым мерином.

Рокос , надувшись сделал вид что рассматривает гриву своей кобылы. Сепек скривился, но разъяснил

- В долине, сударь магик, руины крепости Иерархии, которую не приметить сложно. В ней - эльфийские ценности. Так у нас треплются. Годами туда не лезли, боялись сглаза...

- Сглаза?

Эскеровский мерин по кличке Конъюнктивит зевнул, показав всем желавшим и нежелающим лицезреть роскошную картину желтых стёсанных зубищ. Дождь зарядил с утроенным усердием.

- Гнилое это место. Гиблое. - смуро повторил Сепек уже выданное им ранее предупреждение. - Говорили, заклинатели остроухих напортачили, открыли темные фолианты свои на тех страницах, куда заглядывать не надо. Ну и выжрала осечка их гарнизон крепость, долину и речушку, леса кусок. Туда долго не совались. А недавно - начали. Думали, прошло времечко, а сокровища, дескать, лежат. Доспехи разукрашенные из серебра и мифрила, посохи заклинателей ихних, черными алмазами увенчанные. Ятаганы да сабли, легкие, острые. Ну и награбленное - что у людей, гномов и прочих отняли. Молва гундит, олухи слушают, варежку раззявили, слюни пускают.

Сепек умолк, выразительно посмотрев на напарника. Рокос по-прежнему теребил гриву коняги и в беседу не встревал.

- Ну, сударь магик, слушают, стало быть, после слюни подберут и лезут в развалины. Иные даже поначалу возвращаться с добычей сподобились. Некоторые из наших, кому особенно в кошельке жмет. - Рокос скис окончательно. - тоже туда перлись. Днем то служба, а ночью - сам себе хозяин.

Старый лесничий вдруг расхохотался.

- Ночь! В проклятое место! Вот что жадностью то творит. Ни призрак, ни вурдалак, ни демон не страшен, когда на кону куш. Только куш то он, порою того не стоит. Вовсе не стоит. Помирать народ начал. Кто вовсе не вернулся, а кого назад в бреду принесли. А потом они... тоже того.

- Известно, как...

- Толком нет, сударь магик. Кровь в жилах засохла, на морду бледные. А физиономии такие, словно теща-покойница за ними с кладбища приковыляла.

Впереди, сквозь льющиеся с неба водяные спицы, показались огни. Там, в укрытой ласковым закатом деревушке, прячущейся у подножия огромной горы, готовились ко сну люди, собаки беззлобно бурчали на загулявших шалопаев, в любовно сколоченных кроватках тихонько сопели дети. Вид Эскеру нравился, убаюкивал, стирал тревоги.

Но ехали они не туда. Письмо указывало место, обозначало его постоялым двором "Тройка башковитых ".

Там Эскера ждала комната. И встреча. Не сказать, что долгожданная.

- Стало быть, увещевать королевских лесничих решил лично главный дворцовый чародей, господин Сепек?

- Верно. Лето он всегда здесь проводит, в обсерватории. Дерганный был, видать из-за визита царственной четы. Из столицы сюда прибыли. Говорят, по поводу долины вопрос поднять. Ну, старик и разошелся. Нельзя, орет, вам , государевым представителям, лезть во всякое. Вопил, аж осип. Но вопил по делу.

Сепек прервался, пригладил усы.

-Приехали.

"Тройка башковитых", Куда указание из письма привело Эскера, скорее напоминал форпост, каковым прежде и являлся. Трехэтажное здание из бурого кирпича плотным непроницаемым кольцом окружала деревянная стена, тяжелые ворота, впрочем, распахнули настежь. Прежде, из-за заостренных бревен виднелись плоские дощатые "крыши" дозорных башен, ныне разобранных за ненадобность. Подъезжая, Эскер рассчитывал увидеть как минимум ров, но того не оказалось и дознаватель почувствовал себя слегка обманутым.

Сепек и Рокос спешились, Эскеров Конъюнктивит встал столбом. Раздул ноздри. Нервно топнул копытом.

- Чует. - отметил Сепек. - Взгляните, сударь, не удивляйтесь.

Эскер взглянул и не удивился. Заодно вопросов по поводу названия постоялого двора задавать не пришлось. Над входом висели три головы. Специальным образом высушенные,, с плотно зашитым ртом и веками. Щеки покрывали выцветшие татуировки. Уши - длинные и острые - плотно стянуты тонкой веревкой.

- Средний - Сепека! - выпалил Рокос, радостно ухмыляясь Эскеру. - За неделю перед перемирием. Высший решил схватиться с низшим один на один, поразвлечься напоследок, разжиться трофейным черепом! Ну, поразвлёкся, ха! А вот с черепом не вышло!

Старший лесничий восторга не разделил. Поднес палец к губам. Рокос тут же сник.

- Эльфы то, сударь магик, гниют иначе. Дольше свежесть сохраняют, не портятся. Правда мясо то у них дрянь, привкус тошнючий. А если головы верно вымочить и вытрясти, то ни муха на них не зариться, ни падальщики. А амбрэ выветривается. Носы у нас грубые, не чуем. Животные вскидываются. Но потом привыкают. Вот и ваш привыкнет. Куда денется.

Мерин чихнул.

- Мы, сударь магик, вас теперь оставим. - Сепек подчеркнуто вежливо поклонился Эскеру, но руки на прощание не подал. - То что дальше будет, не нашего ума и не нашего жалованья дело. Каждому сверчку свой шесток, а ваш высоковат, да крутоват, судя по всему. Падать с такого долго и вдребезги.

Сверчок на высоком шестке смолчал.

- Удачи напоследок пожелаю. Осторожности. До встречи, сударь магик.

***.

- Мне сказали, ты опять почти не спал, юноша.

- Прошу простить, профессор. Пустое.

- Дорогой мой, пустое обычно наполняют содержимым или выбрасывают за ненадобность. Так как?

- Мне снова снилась хата. Невзрачная избушка, а в ней - красивая крепкая женщина

- Сон как сон.

- Она улыбалась мне. Попросила взглянуть ей в глаза. А я почему-то не хотел, плакал, протестовал.

- Не помните почему?

- Нет. Глаза у нее... прекрасные. Огромные, сине-зеленые. Над левой бровью - шрам. Она взяла меня на руки.

- Вас и на руки? И правда, крепкая!

- Во сне я снова маленький. А я ведь почти не помню...

- Берет вас на руки и?

- Поет песню. Я знаю эту песню - про медвежонка, его семью, пчел и мед.

- И что же?

- Я успокаиваюсь. Подчиняюсь. Смотрю. Ее глаза сверкают, как озеро на рассвете.

- А дальше?

- А дальше я ничего не помню, профессор. Совсем ничего. Сразу просыпаюсь.

***

Усладиться запахом тушеной кислой капусты, сырной похлебки с луком и гречневой каши на сале Эскер не успевал. Письмо требовало, а в печати, помимо красного воска, имелась еще и телепатическая привязка. Краткая, емкая, крайне нервозная. Привязка считалась сумбурно, наградив Эскера легкой дезориентаций и тошнотой, но ворвавшееся непосредственно в мозг послание как могло четко определило всю требуемую срочность.