- Андрюх, будешь? - это уже где-то издали из-за вакуума доносится до Веньки.
- Да ну на хер, хер об него свой пачкать. Я лучше завтра бабу сниму.
- Ну как хочешь. Баба бабой, а жопа жопой. Пока, пидарок, не попадайся больше, а то опять отдрючим.
Голоса стихают, и вот уже никто не держит его. Но жить не хочется. Совсем. Был бы червем, зарылся бы, заполз в землю, чтобы от всех и от всего этого спрятаться.
Гога плачет. Теперь уже взахлеб, навзрыд, во весь голос. И этот плач болью отзывается в Веньке. Сломан нос и не останавливается кровь. Но он не чувствует это, а только, только Гогин плач. Словно все это не с ним. Но он не червь и никуда уже от этого не зароешься. Не спрятаться совсем. Гога плачет.
- Как же это так? - спрашивает и все еще не верит, - говорил же, что правильным пацаном на зоне был. Понятиям учил. Говорил, что сидел за то, что за девку заступился. Как же так это? - но нет Веньке ответа, а лишь надрывный Гогин плач бьет и бьет Веньке по мозгам. Раскалывается голова. И ему кажется, что еще чуть-чуть и он, Венька, сейчас и сам завоет-заголосит. Вдруг что-то разрывается у него внутри. И вот уже:
- Хватит! Хватит!!! Блядь! Хватит!!! Вставай!!! Хорош скулить!!! Что, блядь, легче от этого будет? А? Вставай!!! - подползает, переворачивает на спину Гогу, бьет ему по щекам, трясет и пытается поднять. Да как поднимешь то, разорванные штаны, и там все в крови и дерьме, и не только там, весь он, Гога, в дерьме и крови. "У-у-у-у", - подвывает в ответ.
- Расскажи мне. Расскажи все, как есть. Без балобольства, - требует Венька, - я хочу знать правду.
Он тверд и решителен. Тот мир, который существовал еще день назад, мир с Гогой-отцом, Гогой-братом и Гогой-единственным родным для него человеком, вдребезги разбит этим дерьмом, этими рваными штанами, хрипом Горелого "там дули его все, кому не лень и в зад и в перед... он девку малолетнюю изнасиловал и убил... классно кончил, прямо в жопу..." и этим, сводящим Веньку с ума, Гогиным плачем. Он хочет знать правду. Всю правду. И если это не произойдет, он не знает, что сделает с ним, но сделает точно что-то очень страшное.
- Расскажи, станет легче.
- Ты меня бросишь, - скулит Гогина тень в ответ.
- Я единственный, кто у тебя есть, так же, как и ты у меня. Если я брошу тебя, то с кем я останусь? - Гога противен и жалок ему одновременно, именно сейчас. Он обнимает и прижимает его к себе.
- Ты помнишь, у меня была девчонка? Училась в последнем классе. Ты ее еще ко мне ревновал. Я влюбился в нее безумно, - плачет, - как дурак. А ей так, как игра. Потусовалась со мной, поняла, что денег у меня немного, каждый раз по дискотекам и кабакам таскать не могу и шмотки новые покупать... Ну, и стала гулять от меня с другими компаниями, с пацанами на тачках. Я дурак, как собачка, как дятел бегал за ней. Упрашивал, зачем тебе они, эти кабаки и тачки. А она... Она не посылала меня. Так, встретимся, мозги покрутит, шуры-муры, провожу домой, а потом узнаю, что она не домой, а в кабак или там на тачке с кем уехала. Надоело мне это. Однажды решил, что все, устрою ей прощальный ужин, поговорим серьезно, или так или так, или прекращает все это, или разбегаемся. Сказал ей. А она словно ждала. Говорит мне, что у дядьки дача свободна. Поехали, там и поговорим. Поехали. Водки взяли, шашлыков. Бухать она любила...
"Почему любила? Почему в прошедшем времени?" - подсознательно проносится в голове у Веньки.
- Ну и напились мы с ней. Стал я ей все это жестко выговаривать. Ну, со мной или не со мной, а по кабакам, а она мне, раз такая тема, то я в доказательство верности своей тебе готова отдаться. И на кровать, снимает с себя одежду. У меня прямо все перевернулось. Я ведь с ней не спал до этого. Так, обнимульчики, поцелуйчики. В общем, крыша поехала от ее слов. Залез на нее, перевозбудился от любви своей и от ее обнаженного вида, и сразу же кончил. Хотел же, чтобы и ей хорошо было, а тут как-то раз и все. А она дура пьяная смеется, говорит, что-то ты быстро как кролик. И хер у тебя с мизинец. Как вот с тобой таким кроликом дружить, если и сексом нормально заниматься не умеешь, вот до этого у нее был хер какой-то. Представляешь?! Она мне все это пьяная говорит и ржет. Так вот, якобы этот хер, ее мог драть по часу в разных вариациях. Ну и помутилось тут у меня что-то от этих слов. Крыша поехала. Она уже трусики одела, а я их рванул назад, разорвал как-то. Помню, стал кричать ей, что и я сейчас ее отдеру не по любви, а по часу, как суку последнюю. Она пощечину мне влепила. А я машинально, наверно, по инстинкту, не помню, не знаю, как так получилось, в ответку ей по лицу кулаком раз или два. Она упала. Я на нее залез. Но ничего не получилось. А потом смотрю, задергалась она как-то странно и все, глаза закатила. Не дышит. Я и так и сяк, дыхание ей стал искусственное делать, по щекам, никак. Испугался очень. Вообще ничего не понимал, что так вот произошло. И как так могло все это произойти. Вчера только все по другому, еще несколько минут назад, целоваться лезла, в верности клялась и отдаться готова была. А сейчас уже все, мертвая почему-то. Испугался я. Не знал что делать. Побежал от страха, куда, не помню. Вот так-то. Потом запил, недели две, не помню сколько. А потом меня забрали. Сначала оказывается, на дядьку ее подумали. А потом уже на меня вышли. Кто-то видел нас там вместе возле дачи. Следаку все честно выложил. Как тебе рассказал. Не поверил. Говорит, если по обоюдному желанию было бы, то и трусы бы не были порванными, и черепно-мозговой травмы не было бы. Вменили часть третью сто тридцать первой, то есть изнасилование несовершеннолетней и часть четвертую сто одиннадцатой, то есть умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, повлекшее по неосторожности смерть. И на арест. А там этот, которого видели на днях, который тебя судит. Я ему тоже все как на духу, плакал даже, не было, говорю, изнасилования, а он мне, речь сейчас не об этом, а о мере пресечения до суда. И закрыл. Он закрыл. А в изоляторе блатные сразу пробивают что почем. Малолетку, говорят, трахнул и убил, не годится так, у нас за это суровей, чем по закону мера наказания. Я им тоже все, как есть рассказал. Они не верят. Один там был самый авторитетный. Говорит, лады, базару нет, мол, мы не беспредельщики, давай так: привезешь оправдательный - живи, привезешь на эту тему обвинительный, будет тебе полный пипец, а пока не трогаем. Потом суд был. И опять этот. Я молился, чтобы по изнасилованию оправдали. Чтобы справедливость вот получилась. А он... Убью. Не поверил, признал виновным по двум статьям и по совокупности двенадцать лет. Головой об стену бился, понимал, что все, в СИЗО крышка будет. Но конвой спеленал. Зашел в камеру. Человек двадцать там было. Спрашивает авторитет результат. А мне и сказать страшно. Дрожу стою, боюсь. Тот понял все, покачал головой. А потом ночью закрутили, рот херней какой-то закрыли и все. Бился, как мог, да куда уж. И во второй раз бился, и потом, но только хуже. Что я могу, если все предрешено, и я один, а их десяток, и менты глаза закрывают. Насильник же. Ты ведь хотел это все слышать? Вот тебе и правда. Издевались, как могли. Хотел вздернуться, не дают, присматривают. Написал касатку. И в касатке поверили. Хотя и сам уже ни во что не верил. Нет, говорят, веских доказательств виновности в изнасиловании, то есть вступления в связь помимо воли, и телесных повреждений на эту тему нет, а сами по себе порванные трусики такими доказательствами не являются, и поскольку неустранимые сомнения в виновности трактуются в пользу обвиняемого - оправдать по изнасилованию. А за тяжкие телесные оставили семь и два. Но было поздно. Меня уже это не спасло. Так и пошел по этапу...
Мысли роем в голове от Гогиного рассказа. Воспоминания из детства. Эта девка перед глазами. Не зря же он ее сразу же невзлюбил блядищу. Как чувствовал, что Гоге беда из-за нее будет. Судья этот, не поверивший. Потом опять, Гога хмурый и пьяный запоями, но уже без этой девки. А он, придурок, малолетний и рад, что девки нет, не понимая, что случилось на самом деле. И вот уже ночь у Тоньки в доме и эти непонятные тогда ему Тонькины слова "Огуречик-корнюшончик! Пиписюнчик! Ха-ха-ха-ха..." И вдруг ощущенье, что рядом с ним лежит настоящий убийца. Самый настоящий, а не киношный. Вот его рука, которая отправила ту блядь на тот свет. Даже страшно. А девку все-таки жалко. Красть это ладно. Но чтобы убить? Нет. Нет. Нет. И снова эта девка перед глазами...
