В сельском магазине покупают хлеб и сигареты. Тонька слово держит. Работа выполнена, можно и забухать. И они бухают. Сало, огурчики, картошечка, ядреный самогон, все дела. От усталости быстро пьянеют. Захмелевшая Тонька засыпает за столом. А Гога вновь возвращается к излюбленной теме, и начинает рассказывать о зоне. Венька вспоминает "Антикиллер" Корецкого. Наверно единственное, что он смог прочитать за последние годы не в школе. Там что-то было и об опущенных на зоне. И пьяному Веньке это становится интересно, и он решается спросить. Ведь Гога об этом ему еще не рассказывал. Спрашивает. Но Гога словно не слышит его и продолжает гнуть иную тему. Он, как и Венька, пьян. И не совсем все понимает. Но Венька настойчив, и спрашивает опять. Гога какое-то время молчит, потом начинает говорить зло и хлестко.

- Тебе-то это зачем? Хочешь профессию в зоне получить? Что тебе о них рассказывать? Что их опускают конкретно, за людей не считают, так, отдолбят по охотке и пендаля к параше. Не дай бог с его ханки пожрешь или че возьмешь у него, тоже станешь опущенным.

- А откуда они там берутся? - спрашивает Венька.

- Кого на базар разводят, морально или физически давят. За себя постоять не может, трус, боится, ломается. Пацаны же это видят. А потом темную устроят. В жопу там или в рот. Все, вот тебе и новая Дунька. Вот и готов пидарок. Поэтому нужно себя правильно вести с самого начала.

- А как они определяют то, ну это, кого опускать? - интересно Веньке.

- По человеку видно. Стукачей не любят. Крысятников, то есть тех, кто у своих таскает. Заметят - все пипец. Да по статьям еще определяют. Насильники, убийцы детей - это пидары уже автоматом, - Гога вдруг замолкает, словно стена какая-то или внезапно перебили. Смотрит перед собой стеклянными глазами. Но Венька этого не замечает, ему все еще интересно.

- А ты это, сам то пидара пробовал? - решается спросить, но не получает ответа, не унимается и вновь повторяет вопрос и кажется даже тормошит остекленевшего Гогу.

- Да иди ты на хер! - вдруг орет на него Гога. От крика просыпается Тонька.

- Че разорались? Наливай, давай! - спрашивает-командует.

А потом провалы. То ли день, то ли ночь, смешалось как-то все у Веньки. Пьет, закусывает, что-то говорит, а потом бац, и пропал, очнулся под столом. И все сначала. А потом опять бац. Только уже на кровати. Даже как в сельмаг за водкой ходили, и то не помнит. Очередной бац очевидно случился ночью. Но вот только был недолгим. Задрожали стены или показалось. Очнулся. Кто-то стучит. Настойчиво так, весело. В окно, в дверь. И не сон это вовсе, как показалось. Очнулся окончательно. Слышит за стенкой: "Тонюха!!! Братишка!!! Вернулся!" И гремит что-то на террасе. Природа стука и дрожанья стен становятся понятны. Венька с кровати и туда на эти крики. А там трое и Тонькин брат в хату уже заходят.

- Оба-на! Малой! - радуется Веньке Тонькин брат и лезет к Веньке обниматься. Они тоже пьяны.

- Сколько лет, сколько зим, - парирует на объятия Венька.

- Два года три месяца и двадцать пять дней! - гогочет Тонькин брат, - в натуре, все так в справке, - и представляет Веньке своих друзей: - Леха и Димон-Горелый. С Димоном вместе чалились полгода в одной зоне. Да, Димон? Он из соседнего городка. Полгода как откинулся, а я три дня назад по УДО. Ну и рванул к нему. Побухали чуть. А теперь ко мне. Вот такие пироги. Ты то как? Все по цветмету? Забухаем, а? Тонюха!!!

Лавина веселья так и брызжет из Тонькиного брата, что обжигает Веньку, пытающегося вспомнить, как же все-таки его зовут. Два года все-таки прошло. Да и не были они ранее какими-либо друзьями. Так, знакомые-собутыльники. А спрашивать как-то неудобно.

- Ты че мне не написал, что освобождаешься? - Тонька тоже сияет, как и брат, от радости встречи. Вот так несколько дней назад сиял и Венька, когда случайно встретил Гогу. Объяснимо же. Родной человек. Тонька суетится и пытается привести в порядок заваленный остатками жратвы и бычками стол. Они уже за столом. Достают из пакетов принесенные продукты и водку. У Веньки болит голова. Самое то, сейчас похмелиться.

- Да ладно, в натуре, че писать-то. Сам не знал, что счастье такое привалит. На дурика заяву кинул. Мол, осознал, раскаиваюсь, больше так не буду. Прошу освободить условно-досрочно. А тут хлоп, и освободили. А так бы еще год и семь. Но зоны переполнены, вот и освобождают. Да, братва? - Димон-Горелый согласно кивает Тонькиному брату и садится рядом с Венькой. Разливают по стаканам.

- А этот-то где заморыш? Дрыхнет что ли? - спохватывается веселая Тонька. Точно, как же это он, Венька, не обратил внимания, Гоги то рядом нет. Внезапность встречи отвлекла. И Веньке даже становится неудобно за то, что он забыл о Гоге.

- Щас разбужу! - вскакивает из-за стола и за печку, где-то там очевидно спит Гога.

- Давай-давай! Праздник у нас! - кричат ему вслед.

- Гога, подъем! - веселье охватывает и самого Веньку, - не хер спать, пора вставать. У Тоньки брат освободился. С пацанвой пришел. Подъем! Отмечать будем! Ну же, вставай! Ждут же.

Гога трясет головой, кряхтит и трет глаза. Охает от боли в спине. Ну вот уже окончательно просыпается и приходит в себя. И вместе с Венькой идет в комнату.

- Андрюха! - представляется Гоге Тонькин брат. Вот оказывается, как его зовут. И от услышанного имени Веньке становится спокойней.

- Леха, - представляется второй. А вот третий Димон-Горелый не жмет почему-то Гоге руку. Да и Гога сам застыл в полупозе, встретившись с ним взглядом. Как скульптура "Садящийся за стол". И глазами, глазами сверлят друг друга. Как будто сейчас этими глазами друг друга и поубивают. И тишина. Такая мертвая, до жути. Даже Тонька застыла с непережеванным куском сала во рту, понимая, что что-то не так. А потом это случилось.

- Ты помнишь меня, петушара? - прохрипел Димон-Горелый и встал из-за стола. Да так, что тарелка под стол и стакан с водкой по столу, - Помнишь? - а затем уже к Тонькиному брату, - ты это, Андрюх, извиняй, но за одним столом я здесь с этим пидором не буду.

- Ты кого пидором назвал? - не понимает, вскакивает из-за стола и Венька, - базар фильтруй! - Он готов порвать эту суку за Гогу.

- Рот закрой, если не в теме, - хрипит в ответ Димон-Горелый и всем остальным поясняет, - лет семь назад в СИЗО сидел. Так этого пидараса там дули все, кому не лень, и в зад и в перед. В суд на кассатку раз нарядили, юбку одели и губы раскрасили. Волкодавы конвойные уржались, да и судья, говорят, был в восторге. Он девку малолетнюю изнасиловал и убил. Вот братва и попомнила ему это, пипирочнику. Помнишь это, сука? Так что извиняй, Андрюх, но с этой дыркой здесь находиться понятия не позволяют.

- Я уйду, - еле слышно говорит Гога. Поник, скорчился, съежился и даже трясется. И так тихонечко, тихонечко к двери, - сам уйду.

"Что это? Как это?" - не понимает, не верит услышанному Венька. Он в прострации и тоже застыл как скульптура. Все обрушилось вдруг и рухнуло на него. Завертелось, затряслось и по мозгам головной болью, да стуком сердца и тряской непутевых рук.

- А может, отсосешь сначала? А? Братва, Машку хотите попробовать? - ржет-заводится Горелый. Громко хлопает дверь. И ее стук приводит в себя Веньку. Он вскакивает из-за стола и бежит вслед за Гогой. На улице ночь и темно. Кажется Веньке, что справа за огородом как будто что-то мелькнуло, и даже шаги, очевидно Гога. И он идет в эту сторону. "Гога, подожди! Гога!" - жалостливо так и тоскливо. Он нагоняет Гогу за деревней также, как и эти трое одновременно нагоняют их.

- Ну что, пидарок, снимай портки, - куражится Димон-Горелый и ударом сбивает Гогу с ног. Наваливается на него, а следом и Леха. Гога кричит. Жалобно, безысходно, словно убивают, словно сейчас умрет. Бьют по лицу и лицом в землю, чтобы не орал. Гога захлебывается и теперь уже в безмолвном крике грызет зубами землю.

- Не лезь! Не твоя тема, - предупреждает Веньку Тонькин брат, видя его намерение. Но Венька не слушает. Да и как он может не лезть, если сейчас делают плохо его Гоге, Гоге-брату, Гоге-отцу, единственному родному в этой жизни для него человеку. Он бросается вперед и бьет склонившегося над Гогой Леху. В ответ бьют и его, его и Гогу все трое одновременно. Падает, пытается встать, но кажется, ногой сломали нос. Падает опять, а потом его топчут ногами. Стонет от боли и даже на какое-то время теряет сознание. Очнулся, а Тонькин брат на нем, сидит, прижал к земле. И силы встать кончились, встать не может, боль во всем теле, и морда в крови. "Говорил же, не лезь", - шипит ему брат Тоньки и в целях профилактики вновь бьет кулаком по лицу. Слышит только как в кошмарном страшном сне куражное улюлюканье двоих, их комментарии осуществляемого извращенья, да хлюпанье непонятное, и скулящий Гогин плач от безысходности. ГОГИН ПЛАЧ. ОТ БЕЗЫСХОДНОСТИ. И сам уже плачет молча от всего этого, от того, что не может он ему помочь, да и себе помочь не может тоже.