* * *

Вечерами, между восемью и девятью, когда тоска становилась особенно острой, она вспоминала Симеиз и лагерь на берегу. Она еще не знала, что после их бегства в горы там произошла расправа, и была уверена, что жизнь струится по-прежнему. Она мало знала об этой жизни, и представляла ее в виде непрерывной цепочки повторяющихся картинок, впитавших в себя спокойные краски вечера и убаюкивающую песню моря.

Она думала о Лине. Ей виделось просторное помещение, где Лина, очень одинокая, худая и изможденная сидит за столом. Это был кабинет, но не темный и пыльный закуток служащего, а светлый, просторный зал, какой бывает у секретаря ЦК или начальника какого-нибудь завода.

Тощая Лина плохо сочеталась с казенной выправкой этого зала, с гладкой, почти зеркальной, выделанной под орех поверхностью стола, с графином, стоявшим на круглом стеклянном блюде. Она сидела, бессильно положив перед собой руки, и неподвижно, с тоской смотрела на расставленные перед ней тарелки с бутербродами и пирожными. В кресле перед Линой сидел полненький человечек с лысой головой, в добротном сером костюме и лаковых туфлях. Было очевидно, что он и есть хозяин кабинета, где все излучало основательность и деловитость, а также этого предприятия, недра которого заключали в себе и сам кабинет, и их двоих, сидящих за столом.

-Бутербродик с икоркой? - заискивающе предлагал человечек, заранее зная, что ему откажут. - Вон сколько икры!

Он взял бутерброд и заманчиво повертел перед Лининым носом, как араб в мелочной лавке, предлагающий грошовую безделушку за непомерную цену.

-А хлебушек-то белый! Сегодняшний... А на нем маслице высший сорт - в магазине такого не купишь!

Лина молчала, рассматривая ногти с облупившимся маникюром.

-А вот безе, - хлопотал человечек. - Смотри, какая безешка! Как розочка... Ты ведь любила безе, - человечек говорил все тем же заискивающим голосом, услышав который сразу становилось ясно, что в иные моменты жизни он ведет себя иначе, и вопиет на все учреждение, и громогласно грохочет, отдавая немедленные распоряжения и временами срываясь на визг, нестерпимый для непривычного уха, который разносится по другим кабинетам, этажам, буфетам, переговорным комнатам и курилкам, где побледневшие сотрудники трепещут, спешно докуривая вневременные сигареты, и телефонным кабелям, опутывающим полмира, а может быть, и весь мир. На стене над человечком висел портрет в тяжелой раме, и если не вглядываться специально, могло привидеться, что это сам человечек висит на портрете в собственном учреждении, украшая собой его монументальные стены.

-А давай сделаем вот что, - человечек делает новый заход: он вскакивает с кресла, подходит к Лине и сладко обнимает ее за плечи коротенькой и короткопалой ручкой. - Сейчас я тебе прочитаю наше меню - ты же знаешь, какая у нас на третьем этаже столовая! Тебе даже спускаться туда не придется, - зашипел он заговорщицки ей в лицо, - нам все прямо сюда принесут! Вот, послушай... - он повозился, утер платком потную лысину и извлек из недр стола небольшую продолговатую папку, обтянутую рыжей кожей.

-Итак: меню на сегодня! - выразительно провозгласил он, поправив крошечные очки на свиных глазках. - Греча с битками. Треска припущенная с пюре. Зразы на пару. Окунь паровой с цветной капустой. Сельдь под шубой. Салат оливье. Салат дальневосточный с крабом. Яйцо в крутку под майонезом... Что, снова не угодил? Опять не то? И крабы не годятся?!

- Дай-ка сигарету, - тихо сказала Лина.

Затянулась, прислушалась, задумчиво выпустила дым.

-Горькая, - с грустью пожаловалась она.

-Хорошо, начнем прямо с десерта, хотя я считаю, что это баловство. Штрудель вишневый с подливой сливочной. Эклеры сливочные. Пирог яблочный с корицей... Язык свиной заливной...

Он снял очки и почесал за ухом.

-Ну что мне с тобой делать, а? Что?! А ну дай сюда руку, - внезапно он схватил Лину за руку, задрал рукав и уставился на ее бледное, с голубоватым отливом запястье.

-Что ты там собираешься увидеть? - холодно спросила Лина.

-То самое, - смущенно кипятился человечек, возвращаясь в кресло.

-Я же тебе говорила, что я уже давно не...

-Мало ли что говорила. Ты и питаться обещала, как нормальный человек! А посмотри на себя в зеркало? Ты себя давно видела? - в голосе человечка послышались нотки истеричного деспота.

-Пожалуйста, съешь что-нибудь, - голос вернулся в прежнее русло и снова звучал умоляюще.

- Нет.

-Почему?

-Потому.

-А подробнее?

-Не хочу, - Лина пожала костлявыми плечами. - Этот мир несъедобен.

-Но почему, в таком случае, он съедобен для меня? - спросил человечек прочувствованно, снова сорвал с личика очки и уставился на Лину.

-Потому что ты устроен по-другому. Ты способен проглотить все эти блюда, которые перечислил, одно за другим. Все меню. И ничего тебе от этого не будет. Получишь удовольствие, как все вы умеете. Для тебя вкусовые ощущения, как для других - музыка.

-Ты меня презираешь? - убито спросил человечек.

-Нет, почему? Уметь так самозабвенно наслаждаться пищей - это тоже дар, и тебе он дан. А мне нет. Даже названия твоего списка давят мне на психику и прижимают к земле.

-Послушай, - мучительно возразил человечек. - То, что ты задумала, противоречит природе, - он говорил вкрадчиво, словно Лина могла выбежать из кабинета, не дослушав его, или растаять в воздухе. - Ты ведь уже черт знает сколько не ела. - Он сосчитал, пожевав губами. - Ты не ела пятнадцать дней.

-Семнадцать, - уточнила Лина.

-Семнадцать, - повторил человечек в каком-то оцепенении и покачал головой. - Как это можно? У тебя атрофируется желудок, понимаешь ты это? Тебя пора госпитализировать. Из такого, как у тебя, состояния не выходят, пойми: из него выводят! Медикаментозно!

-Не атрофируется ничего у меня.

-Это противоречит божьему замыслу!

-Что тебе известно о божьем замысле? - быстро спросила Лина. - Были проведены исследования, которые показали, что человек может отлично питаться солнечным светом, а еда ему только вредит.

-Вот видишь: солнечным светом, - обрадовано отреагировал человечек. - А у нас - ты погляди, - он подскочил к окошку и отдернул штору. Город сумрачно взглянул на них мертвенно-серым сталинским домом. Этот дом был настоящим каменным замком со множеством портиков, балюстрад, фронтонов и витиеватых балконов на толстых консолях, а также прочих архитектурных излишеств. Он представлял собой триумф античности, римской картины мира и римской же мощи, и даже орнамент из лавровых веток украшал кое-где его имперское величие. В отдалении виднелись несколько облетевших тополей и верхние этажи хрущевки, стоявшей торцом. С низкого неба сыпались редкие снежинки. - Где ты видишь солнечный свет?

-Солнечный свет - это, имеется в виду, энергия космоса, божественная прана. И она всюду, а не только у тебя в кабинете за шторами. И будет существовать вечно, пока существует мир.

Человечек прошелся по кабинету, снова подошел к Лине и погладил ее по плечу, жалобно торчавшему из широкой прорези сползшей кофты.

-Скелет! - воскликнул он. - Голые кости!

-Папа, ты мне денег дашь или нет? - устало спросила Лина. - Мне за квартиру нечем платить.

-А вот, представь себе, не дам! - тихо заверещал человечек. - Не дам, пока ты при мне чего-нибудь не съешь! И на кой черт тебе квартира? Тебе что, негде жить?

-Отлично, не давай, - тускло согласилась Лина. - Я их просто достану другим способом.

-Это каким же? - насторожился человечек.

-Пойду в проститутки и заработаю сколько нужно, торгуя собственным телом. Сейчас тощие в моде.

-Господи, - мужчина зажмурился и мелко, будто в конвульсиях, затряс головой. - За что, за что мне такой кошмар? Этот ад, эта пытка - за что?

-Неужели не за что? - сочувственно поинтересовалась Лина.

Человечек вынул из шкафа портфель - дорогой кожаный портфель начальника учреждения, сравнимый только с часами, которые украшали толстенькое запястье, порылся в его внутренностях и вытащил большой плоский бумажник.