Лота сообразила: он ею манипулирует. Хочет испугать. Ему-то точно понравилось бы, если б у них каждый день появлялся кто-то новый. Он тосковал по новым людям, а она тосковала по нему.
-И потом, Крым - это хорошо, конечно... Но ведь это попса, понимаешь?
-Нет, не понимаю, - как можно спокойнее ответила Лота. Она знала, что это самое страшное слово, которое можно услышать от Птицы. - Почему попса?
-Потому что это всего-навсего курорт. Это с непривычки тебе кажется, что ух ты - горы! А эти горы, если пойти на север, скоро вообще перейдут в равнину. Крым - жалкий клочок земли, и мне здесь, честно говоря, тесно.
-А где тебе не тесно? - заботливо спросила Лота.
-Да кто ж его знает! Сибирь, может, или Алтай... Хибины - вот уж где природы действительно завались!
-Так может, поедем в Хибины? - ее голос снова задрожал. Она впервые сделала то, что по негласному соглашению у них не принято было делать: прикоснулась к будущему. Она нарушила правила, и готова была понести наказание. Но в этот миг по-другому быть не могло.
Птица лукаво посмотрел на Лоту своим карим солнечным глазом. Травинка, которой он ковырял в зубах, придавала всему разговору несерьезный и необязательный оттенок, и он поспешил этим воспользоваться.
-Может быть, может быть... Дожить бы до этого твоего будущего.
-Что, разве оно еще не настало? - спросила Лота с некоторым вызовом.
Она понимала, что совершает ошибку, но ей нечего было терять.
Она выложила перед Птицей все свои карты. Козыри были у него.
-Будущее, - промурлыкал Птица. - Никто не знает, когда оно наступит. Оно всегда застает человека врасплох.
-Как смерть? - простодушно спросила Лота, отбросив осторожность.
-Почему - как? - засмеялся Птица. - Будущее - это смерть и есть.
И тогда она тоже засмеялась. Она смеялась громко, сгибаясь пополам и утирая слезы, захлебываясь и всхлипывая, подпрыгивая и приседая на корточки, она вертелась и запрокидывала лицо к небу, и из нее постепенно вышла вся тоска и невыносимое напряжение этого разговора.
Глава Двадцать первая
Смертельные раны и те, кому их наносят
Лота знала, что в Питере Птица проводил часть зимы, а в остальное время странствовал, где вздумается. Он и раньше подолгу не вылезал из Крыма. Обрастал людьми, вещами, волосами и бородой. Таскал с собой в рюкзаке целый дом. Принесет воды, усядется где-нибудь под сосной - высокий, сутулый - достанет чайник, разведет костер. Все ему нипочем, и неважно, что вокруг - джунгли Конго, берег Крыма, глухой питерский двор. Гудит пароход? Летит самолет? Хищник клацает зубами в кустах? Птица и сам не знает, что там царапается: ко всему привык.
Трудно было понять, как ему удавалось выжить в Крыму зимой. Как можно зимовать совершенно одному на дикой природе? Потому что летом жизнь на берегу более менее похожа на курорт. Птица выбирал подходящее место и ставил брезентовую палатку, у него была своя пенка, свой спальник, кастрюля, чайник, вилка, ложка, нож - и наслаждался жизнью. Грелся на солнце. Знакомился с новыми людьми. Плавал в море. Даже в зябком апреле заплывал далеко - так далеко, куда обычно никто не заплывает. Где можно встретить пассажирский пароход и рыболовное судно. Даже в ту пору, когда Орион смотрит на море, и оно сердится, Птица бесстрашно заплывал к самому горизонту. Берег едва различался вдали - только горы тянулись синей полоской. Оттуда, из этой дрожащей водяной пустыни, можно не вернуться. Не вернется тот, кто не уверен в себе, кто боится, что не хватит сил на обратный путь или от холода сведет мышцы.
Но Птица в свои силы верил и возвращался.
Летом он учился быть команданте - мужественным и неприхотливым. Читал нужные книги. Отсеивая никчемный сор, отыскивая нужных людей. Завоевывал сердца - и мужские, и женские. Зачем ему надобились чужие сердца? Чтобы зажигать в них пламя анархии. Об остальном Лота думать боялась и не думала.
Зимой все было по-другому.
Зимой он две недели подряд мог жить один в пещере у моря. Вещи отсыревали. Сигареты и спички приходилось сушить возле костра. Дни становились совсем короткие, падал снег. Падал и лежал неровными белыми заплатами на черной земле. Опускался густой туман - ночью и днем. С гор срывался ураганный ветер, душил, слепил, гудел в скалах, рыскал в кустах. Море остервенело билось о камни. Костер Птица жег прямо внутри пещеры. Спал на земле рядом с кострищем, на коврике-пенке, завернувшись в спальник.
А Лоте говорил, что это были самые счастливые дни, какие только можно представить. В одиночестве, среди ветра, снега и дождя человек набирается сил. Как? А непонятно как, он и сам не мог объяснить.
А потом случалось еще большее счастье: набравшись сил, он уходил из пещеры. Шел туда, где были люди, и рано или поздно ему на пути попадалось какое-нибудь случайное человеческое существо. И тогда Птица и это человеческое существо принимались разговаривать о том и о сем, долго-долго. Вот это и есть настоящее общение - так уверял Птица. Когда вначале ты один сидишь в пещере пару недель, смотришь на море, голодаешь, мерзнешь, чешешься, так что уже не помнишь, где - ты, а где - не ты. А потом появляется случайный человек, с которым можно поговорить. О том о сем, долго-долго, и тоже непонятно: где - ты, а где - он...
Лота ревновала Птицу - к снегу, к морю, к случайному человеческому существу, которое грелось возле него вместо нее. К призраку Другой Женщины, который путался в его словах, в задумчивом сигаретном дыму и выглядывал, как ей мерещилось, из каждой неоконченной фразы. К оставшейся на берегу художнице Лине. К толстой Русалке, которая расчесывала на полянке волосы, рассматривая свои груди в привязанном к дереву зеркальном стилете. Ревновала ко всем, с кем он бывал приветлив. Ко всем, кому улыбался. К его невидимому отряду, к идейным камрадам и товарищам, с которыми он уходил, мнилось ей, от погони в болотах юго-восточной Кубы.
Только чувства ее не были похожи на тяжелую женскую ревность, которая рождается где-то внизу и жаром бьет в голову. Это была горечь, которую ничем нельзя было утолить - ни близостью, ни разговорами про жизнь. Ни сном в обнимку на одном матрасе под одним одеялом. Ни торопливыми соитиями перед сном под раскатистый храп спящих комрадов. Эта горечь появилась в тот самый миг, когда она впервые встретила Птицу на берегу под Симеизом, и осталась насовсем, не покидая ее ни на минуту.
Как-то раз они шли по лесной дороге. Справа и слева - густой темный лес. Рельеф местности. Его таинственное влияние на подсознание человека. И вдруг из-за деревьев вышли трое. Это были не тролли и не лесные демоны, а просто трое усталых туристов: одна женщина и двое мужчин. Они искали Чертову лестницу, а направлялись совсем в другую сторону, в противоположную, и заблудились. И вот Птица принялся улыбаться, сиять глазами, показывать правильную дорогу. А заодно рассказывать, как хорошо живется у лесников, как здорово быть свободными и пасти в горах лошадей. Он шел быстро. Туристы едва за ним поспевали.
Незнакомая женщина слушала Птицу, утвердительно кивая и глядя на его руки изумленными заколдованными глазами. Она никогда не видела таких сияющих и страстных людей. Ни разу не слышала про такую вольную жизнь. Если бы не ее усталые мужчины и обратный билет в Харьков, она непременно осталась бы с нами в горах - надолго, насовсем. Потому что в нее уже проникли лучи, бьющие сквозь ресницы и очки, и ей тоже захотелось в Будущее. Нежное раннее лето, скользящая по дороге солнечная тень больше не радовали эту красивую, ухоженную, уже не очень молодую женщину: теперь она точно знала, что где-то за поворотом, за ближайшей излучиной поджидает Будущее, куда ей совершено необходимо как можно скорее попасть. В Будущем она навсегда перестанет быть такой, как все. Она станет сильной, свободной и юной, как Лота, а усталые спутники перестанут утомлять ее своими скучными разговорами. Ее рука поправила прическу и неуверенно застыла в воздухе, как сломанное крыло. А потом потянулась, машинально повлеклась к его беспечным смуглым пальцам.