И вдруг Птица что-то тихо проговорил и остановился.
Лота осторожно выглянула из-за его спины в зеленой штормовке.
Она не сразу увидела, что там, впереди: вначале смотрела на кусты, потом на больше белесые камни, потом на заросли какой-то горной травы - может, это был тот самый лимонник, который мечтал найти Индеец, но почему-то так и не нашел. А скорее всего это были жесткие колючие былинки, которые их кони как ни в чем не бывало и даже с удовольствием жевали, и Лота понять не могла, как они не ранят слизистую своих розовых десен и шершавый язык.
А потом взгляд Лоты спустился еще ниже и переместился на дорогу - и тут она ее увидела: прямо возле ее ног, судорожно изогнувшись, лежала собака. Из-под головы с вытаращенными глазами вытекала черная лужа. Пасть была приоткрыта, молодые белоснежные зубы смеялись. Кровь стеклянисто сверкала, словно огромный без оправы рубин, в котором отражалось белое небо.
* * *
Сидя на краю обрыва и глядя в туман, клубящийся в бездне, Лота думала о тайне, для которой искала и не находила название. Стоит пристальнее всмотреться в тонкую пленку обыденного, по которой пробегают разноцветные блики, образуя ежедневное захватывающее кино - и проступают очертания других миров. В тот миг, когда естествоиспытатель впервые обнаружит эти миры, они тоже его замечают и следят за ним неотступно, с холодноватым вниманием. Открытие действительности по ту сторону - явление фатальное и необратимое.
Все тайна, куда ни взгляни, думала Лота. Тайна весны и осени, ритмично сменяющих друг друга с перерывами на зиму и лето. Тайна дороги, которая приводит туда, куда ты предполагал, что она тебя приведет, или однажды приводит в совершенно другое место, где ты вовсе не планировал оказаться. Тайна деревьев, которые отмечают каждый прожитый год окружностью в своем деревянном чреве. Тайна сердечных сокращений. Великая Тайна Дыхания. Тайна шагов в тишине, в седом от тумана осеннем лесу, где капли с хрустальным звоном срываются с блестящих, как сосульки, ветвей и падают вниз, и ты слышишь звук их падения - так тихо кругом. Громкий стук сердца, пар изо рта. В лесу, поседевшем за один вечер от крохотных капель, которые невозможно сосчитать, потому что никто никогда не сумеет и не захочет за это взяться. Сосчитать звезды в небе захочет, но не сможет, а капли в лесу не сможет и не захочет. Тайна неба, которое под тяжестью туч коснулось животом деревьев леса. Тайна крокусов, которые отцвели, и тюльпанов, которые только еще отцветают, роняя свернутые жгутиками потемневшие лепестки. Непостижимая тайна маков, которые скоро тоже начнут отцветать.
Но если раньше коловращение жизни вокруг было более менее понятно и объяснимо, отныне мир сошел с ума.
В одно мгновение Лота разучилась верить в незыблемость правил.
Мертвой собаке в рубиновой луже неоткуда было взяться на пустой дороге, выложенной для надежности камнями с обеих сторон - дороге, где они проходили час назад.
Значит, что-то гналось по их следам и вместо них настигло собаку. Или кто-то убил ее от бессилия и ярости, потому что с ними справиться было труднее.
А может, это злой дух, который преследовал специально Лоту, а потом, зная ее уязвимое место, решил испугать до смерти и подбросил убитую собаку - такое ведь тоже может случиться в этом потерявшем логику мире.
Лота подняла глаза и посмотрела на Птицу. Только Птица мог дать ей ответ. Ее устроило бы любое ободряющее слово.
Но лицо Птицы было неподвижным и белым. Это было лицо отчаяния и одновременно лицо страха. Это было Лицо Всех Лиц, и оно было белым, как пасмурное небо. Лота закричала от ужаса и побежала к обрыву, не разбирая пути, скользя кедами, расталкивая локтями туман.
Но Птица ее догнал, железной хваткой схватил за руку и не отпускал до самого дома.
* * *
Ночью она долго не могла уснуть. Сидела за столом, как взъерошенная чумазая Светлана. Смотрела в окно и думала про собаку. В единственное окно их комнаты, заполненное, как аквариум, густой бархатной тьмой, она обычно старалась не смотреть и даже специально отводила глаза, чтобы его не видеть, но оно все равно притягивало, и она смотрела. Ей мерещилось, что темнота в нем шевелится, что в ней происходит какое-то неторопливое кипение, что она клубится. Тьма была питательна из-за своей густоты, она содержала в себе множество калорий и была даже по-своему полезна, во всяком случае, утешительна. Она была тяжела, как губка, пропитанная чернилами. И как туман на Солярисе рождала мучительные видения. Если, преодолев сомнения и страх, в нее всматриваться, она редела или расступалась, предлагая глазам картины, извлеченные из памяти или подсказанные воображением. Но Лота отводила взгляд, потому что чем дольше она смотрела в окно, тем страшнее ей становилось, и страх этот был неясный: мистический. Но потом она задувала свечу, и окно тут же высвечивалось серым четырехугольником, полным мутной стоячей воды, но и в нем теплилась бледная жизнь, которая едва угадывалась в равномерном пасмурном свечении.
Но в ту ночь Лота смотрела в окно, не мигая. И не видела ничего, кроме тьмы. На столе горела приклеенная к тарелке парафиновая свечка. Крошечные насекомые вязли в прозрачной восковой луже у ее подножья. Они были так малы и ничтожны, что спасать их было бессмысленно и бесполезно, и они жалобно корчились в своем адском озере. Но потом стекала новая горячая капля, и они застывали уже навсегда.
Отныне Лота знала, почему день и ночь ей так тревожно, чей тулуп маячил слева, чье пугающее присутствие так очевидно ощущалось в лесу вокруг их лесничества днем и ночью - все время, пока они жили в горах: это смерть кралась за Лотой от одного ствола к другому. Это смерть пробиралась в сером тулупе по лесу - от камня к камню, от дерева к дереву.
Глава пятнадцатая
Котлета: параллельная реальность
Но существовали и другие реальности. Некоторые из них были куда более безмятежны и даже комфортны - однако и в них, несмотря на идилличность ландшафта, ощущалось предельное, почти нестерпимое напряжение.
Это была черта эпохи. А может, созвездия в те дни сошлись каким-то особенным узором.
Берег, текучие отблески на воде, темные волны с фосфоресцирующей кромкой шуршали таинственно. В доброй сотне километров от плато с его белыми валунами и заколдованным лесом, у воды, на перевернутом вверх дном деревянном ящике сидела женщина средних лет, не очень красивая и, вероятно, не очень трезвая. На женщине был черный кружевной бюстгальтер и обтрепанные джинсовые шорты. Чуть больше лоску, чуть больше ухоженности - и была бы сидящая на ящике картинна, живописно вульгарна, и не было бы во всем ее облике налета маргинальности, который бросался в глаза мигом и издалека. Конечно, бросался он лишь при свете дня или в мерцании приближающихся сумерек. Сейчас же, когда сумерки граничили с темнотой, налет временно отсутствовал - до первого луча солнца, и сидящая на ящике все-таки была картинна, все-таки живописно вульгарна, более того - загадочна и притягательна.
Возле нее на корточках спиной к морю сидела девушка в белой футболке, черных брюках стрейч и белой кепке с надписью "кока-кола". На футболке изображалась птица, парящая над морем. Этот обыкновенный рисунок, как ни странно, действительно придавал девушке сходство с птицей, и сейчас в ней с трудом можно было узнать Русалку, которую Лота встретила вроде бы совсем недавно - а на самом деле давным-давно: в лагере на берегу.
-Я обошла и объехала весь Крым, - рассказывала Русалка женщине в шортах. - Обшарила все побережье, все стоянки... Я спрашивала во всех кафе на берегу - я же знаю, ты говорила, что любишь кафе не берегу. Я их совсем не люблю - это мерзкие забегаловки, к тому же дорогие. Но я все равно заходила. Заходила и спрашивала.
