-Послушай, как ты можешь так говорить, если все прекрасно чувствуешь. Ты говорил, что каждое мгновение имеет большую цену, потому что мы смертны. Но ведь твои мгновения уходят одно за другим, а ты валяешься на этом диване. Чем же заняты твои мгновения?
-Вот именно. Каждое мгновение имеет большую цену. И я не желаю ни одного мгновения тратить на пустую суету или на то, что не люблю. И мои мгновения от этого прекрасны. Вот, например, в данную минуту я лежу на этом мягком диване и смотрю на тебя - хорошего, неглупого и запутавшегося человека, мы ведем интересную для меня беседу. Все это мне очень приятно, и тем более приятно, что, в отличие от тебя, мне не надо думать, куда утром бежать и за что хвататься из той кучи метких суетных дел, мысль о которых тяготит тебя в данную минуту.
И хоть все эти его речи вызывали во мне желание спорить, но я не мог сформулировать в словах чувство, что он ошибается в чем-то очень существенном.
Впрочем, обо всем, этом я думал не часто. Так как жизнь моя шла на подъем. Я почувствовал необходимость получить дополнительно экономическое образование, мне неожиданно предложили должность начальника отдела и т.д. Какие тут, к черту, мгновения, когда дни и недели мелькали так, что я их не замечал. Очередной Новый год наступал так быстро, что даже становилось страшно, до чего быстро летит время. Ну и приятное чувство свободы в деньгах после лет экономии, покупка первой приличной машины и все такое.
Наши свидания с Сережей были нерегулярными, потому что договариваться о встрече с ним было бесполезно, он, улыбаясь, говорил потом: 'А я забыл'. Я вот дитя нашего деловитого века, со мной можно договариваться на два месяца вперед. Отметил в календаре, поставил напоминалку. Месяц при моей жизни-чепуха. Но вот для Сережи это был срок огромный. Для него договариваться о встрече через месяц казалось так же бессмысленно, как для меня о том, что будет через десять лет.
Но иногда мы все же встречались. Для меня эти встречи были более приятны, чем раньше, потому что теперь, когда Сережа стал счастливым человеком, в наших отношениях пропал тягостный оттенок, происходивший от его неудовлетворенности. К тому же от того, что Сережа стал меньше пить, он сделался намного умнее. А от огромного количества свободного времени (собственно, вся его жизнь состояла из свободного времени) он прочитал огромное количество книг и передумал огромное количество мыслей, на которые мне просто времени не хватает. А может, я просто такой человек, что все эти мысли не приходят мне в голову.
Иногда я проводил вечерок вместе с ним на его работе. Так что и поэт Коля постепенно стал моим приятелем, хоть я так перед ним опозорился, когда он при первой нашей встрече читал свои стихи.
Хотя Сережа и Коля были, конечно, людьми совершенно разными, но было в них нечто родственное. А именно: их жизнь протекала, в-основном, в их черепной коробке.
Я человек противоположного склада. Но они и были рады меня видеть отчасти потому что я человек суетливый, все время чем-то занятый. Более того, хоть меня и раздражает иногда эта моя бесконечная суета и активность, но я даже страдаю и теряюсь, если вдруг случается период безделья. Нам было интересно втроем.
Надо сказать, что к этому времени Коля, к моему удивлению, стал иногда производить на свет кое-что интересное для меня. Как сказал мне Сережа: 'Не зря мне казалось, что все же есть в нем искра Божья'.
Характер у Коли тоже стал значительно лучше. Все же каким бы гениальным не чувствовал себя человек, он все же несколько теряется и злится, если никто не понимает его творений.
В Колином творчестве зазвучали нотки недовольства современной цивилизацией, городами, техническим прогрессом и т.д. В своих стихах он называл автобусы 'железными ящиками для упаковки людей', цивилизацию - 'механизмом людей- винтиков', а самочувствие человека в современней жизни человечества- 'ощущением винтика в часовом механизме бомбы'.
То есть Коля говорил много правильного, но так как он жил стихами и разговорами с людьми похожего склада, то все это носило несколько умозрительный характер. Он смотрел на жизнь как бы в бинокль. И у меня было желание возражать, хотя, конечно, многое он заметил верно.
То есть Коля не понимал, что может быть приятно утром ехать на работу, что от своих жизненных занятий большинство людей хотя и не чувствует той постоянной радости, как он от своих стихов, но вполне могут чувствовать удовлетворение, что от женщины бессмысленно требовать, чтобы она вызывала к себе бесконечную постоянную любовь (как он мечтал в своих стихах), и в том, что она не может вызывать такую любовь, нет никакой ее вины, и даже несчастья в этом нет. Впрочем, от своего творчества он тоже ведь не испытывал постоянного удовлетворения, вот что тоже важно.
Я пытался ему это объяснять, но Коля считал, что все люди, не занимающиеся поэзией или чем-то подобным, менее счастливы, чем он. И что так живут от того, что они мелкие и слабые. Что-то было в нем очень похожее на Сережу, только он был упорен и имел цель.
Впрочем, с ним стало можно спорить, потому что чем лучше становились его стихи, тем терпимее он относится к их критике.
Наши встречи проходили в спорах, правда я заметил, что эти два теоретика умеют очень ясно излагать свои нежизненные мысли, а я, человек практический и знающий жизнь по-настоящему, как-то терялся, когда пытался объяснить им, в чем они ошибаются. Потому что я понимал это настолько хорошо, что у меня как-то не было слов, чтобы это выразить.
В это время я уже успокоился за Сережу, потому что он все-таки стал счастлив и устроился в жизни так, как ему было удобно. Но все же как человек практический, я чувствовал сожаление, глядя на него, что хорошая вещь пропадает, и никому от нее никакой пользы. Иногда на своей работе я думал, что Сережины мозга идеально для нее созданы. Иногда я говорил ему об этом. Однажды в такую ночь, когда Коля ушел к себе писать стихи, я сказал Сереже:
-Похоже, что он все же чего-то добьется. Получается у него, хотя мы и не верили.
-Да, кое-какие успехи он сделал,- зевнул Сережа.
-Великая вещь-упорство.
-Да, чего только люди упорством не достигают,- опять зевнул Сережа. - Например, со мной в бригаде работал человек, который путем напряженных тренировок научится выпивать кружку пива менее чем за секунду, еще один научился плевать дальше десяти метров.
-Все же надо что-то делать, как-то работать в жизни.
-А я и работаю,- Сережа кивнул на телефон и раскрытый журнал на столе,- свой долг перед обществом я выполняю.
Ночь и в самом деле выдалась хлопотливая. Уже звонили целых два раза, после чего Сережа сам куда-то звонил, он уже успел заполнить целую страницу в журнале.
-Но есть и человеческий долг,- сказал я,- Надо жить в меру своих способностей. Долг человека-делать то, для чего он предназначен.
-Я вообще не люблю слово 'долг',- сказал Сережа, - Особенно в наше время. Слово 'долг' стало словом для демагогов. Когда один человек говорит другому- делай это, потому что это твой долг, то это почти всегда означает, что он хочет, чтобы этот человек сделал то, что не любит и что ему совершенно не нужно.
Подумав немного, Сережа сказал:
-О долге я могу тебе одну историю рассказать. Я ведь никогда не рассказывал, как я в детский дом попал. Так вот мой папаша был наделен чувством долга в высшей степени. Он жил с мамашей только из чувства долга. Хотя моя мамаша была такой, что нужно было быть настоящим христианином, чтобы с ней жить. Отец по работе часто бывая в разъездах, ну а она в это время вела веселую жизнь. Прямо у нас дома, меня она не стеснялась. Так вот я папашу даже просил, чтобы мы с ним ушли, уехали. Но он тогда на меня ругался и говорил, что 'это же твоя мать'. Он, понимаешь ли, был из тех людей, которые в ком угодно умеют найти что-то человеческое, и во всем, что в жизни не так, отыскивают свою вину. И свой долг выполняют, как бы трудно не было, не думая, а выполняют ли другие свой долг перед ними. Так вот папаша однажды вернулся из поездки, а мать как раз только с новым дядей выпила и, ясно, что очень огорчилась и обиделась на папашу, что он заявился не вовремя. И попросила дядю, чтобы он прогнал папашу. Тут даже папаша обиделся и задрался с дядей. А дядя взял топор на кухне и зарубил папашу. Потом сказал, что и нас зарубит, если скажем. Но все-таки дядю посадили, а мамаша через полгода без вести пропала. Вот такая притча о долге.
