У неё многое сливалось перед глазами из-за мигавшего роя свечей, но Алеся всё равно заметила: одна из них, что колыхалась у правого плеча, почему-то не зажжена. Алеся протянула за ней руку и бережно сжала в пальцах, как стебель хрупкого цветка. Она не особенно понимала, что с ней делать, было боязно ловить другую и зажигать от её пламени: взятую свечу Алеся опасалась поломать. И немного растерянно, но с робкой надеждой глядела на неё. И наконец фитилёк расцвёл янтарным огнём.

Сердце забилось чаще. В волнении Алеся подошла к алтарным ступеням и увидела, что перед нею что-то лежит. Она различила до боли знакомые очертания: длинный, холодно сияющий клинок, крестовина с чуть приподнятыми дужками и скромное навершие; красное поле, на нём серебристый шестиугольный крест. Её меч и щит.

И что-то разом всколыхнулось, она поразилась: вот ведь оружие её борьбы и протеста. Вот её революция. Её мощь. Каким примитивным и самоубийственным суждением надо обладать, чтобы не разглядеть истины и переметнуться за баррикады...

Ей снова пришлось отказаться от тяги к называнию. Потому что разыгравшееся в её уме и душе было невыразимо, и совсем не радостно, но прекрасно - и так же сложно, как россыпь и поток бесчисленных органных нот. Алеся стояла, держа у груди зажжённую свечу и - нет, не думала. Она звучала. Это была мелодия страдания и искупления и свободы, дарованной тогда, когда от неё отказался.

Опомнившись, Алеся вздохнула и подумала, что сейчас ей только это и нужно - пропускать через себя поток. А безупречнейший анализ стоит оставить на потом. Пока же она произнесла самое простое, что пришло ей в голову:

- Боже, помоги мне сделать всё, как надо.

И отпустила свечу. Тепло мерцая меж других огней, она медленным корабликом поплыла к распятию.

Потом оставалось очевидное: Алеся подошла и подобрала своё оружие. И снова удивилась, что оно так легко для неё, хотя на самом деле должно бы оттянуть руки. Ей показалось, что в храме стало светлее: она теперь различала и нефы, и ряды скамей, когда шла к выходу. И двери сами распахнулись перед ней, и в лицо хлынул тёплый, шумный, пахнущий воском и ладаном свет...

Глава двадцать третья

Последние встречи

- Да вы вообще стыд потеряли?! Кто же спит во время мессы! Вот бесстыдница, вот... вот... иди в другое место, если не проспалась!

Старушке не хватало слов от возмущения, она трясла пронафталиненной шляпкой и чуть не клацала узкими вставными зубами. На неё укоризненно шикали с соседних мест.

Алеся удивилась, насколько безболезненным было возвращение от такого глубинного, поразительного видения. Если не считать мелкой яростной тряски за локоть. Ох, да. Церковные бабки - они везде одинаковые. Что в виленском барокко, что средь византийского золота, не говоря уж о параллельных мирах.

А злиться почему-то не хотелось. Насколько мелочны были эти вздорные приставания (да, а почему старушке не пришло в голову, что Алесе плохо, что она больна?) - и они не могли иметь никакого значения. Тучи булавочных стрел даже не отскакивали - они скользили по её душе и осыпались мимо.

Алеся ответила широчайшей, светлейшей улыбкой (вот, наверное, издевательски вышло), молча встала и направилась к дверям. Хотя служба ещё не кончилась. Удивительно, ведь там - во внутренней обители - Алеся прожила свою маленькую вечность.

Она снова испытала дежа вю, но без буквальности. Старая улица обретала сходство с акварелями минских художников - они были обычными, эти акварели, но милыми, ничуть не пошлыми, очень всегда просились и в кафе, и в учительскую, и на стену в гостиной, да-да, лучше всего над пианино. Приглушённые оттенки осенней сепии. Дивное, чисто сезонное сочетание прозрачности и насыщенности. Влажность - печальная и растроганная, словно не от мороси, а от полонеза Огинского, сама собой проступившая.

А она этого так давно не замечала. И перемены не бросались в глаза, и краски. Боже, вот уж действительно нездоровье, если она утратила свою чуткость и способность видеть. Нехорошо, когда взгляд - только внутрь. А сколько всего красивого, даже ничуть не связанного с её личными переживаниями. Просто грустного и прекрасного.

Что-то нарушало пейзаж. Наверное, одно лишь цветовое пятнышко: аметистово-сиреневый среди серого, рыжеватого, антрацитного, чёрного, умбры.

- Эй, Алеся!

- Лора!

Она сбежала со ступеней храма и обняла подругу.

- Да вы что, сговорились, что ли?!

- У меня получилось! Нарочно причём! Сознательно!

- Блин, да это дурдом! Я с ума сойду!

- Я ощутила сигнал, что с тобой какая-то беда.

- Ну точно, это заговор!

- Ты о чём? У тебя вид и правда - краше в гроб кладут.

- Да, Лор, я болела. Но вот выздоровела. Честно. Вот только что.

Дождик словно раздумывал, перейти от измороси к ливню, или так сойдёт. Он был нерешителен. Но мелкие капельки всё чаще оседали на стриженых и крашеных головах: сиреневой и графитно-пепельной.

- Пошли куда-то сядем. Только не ко мне домой, там кошками разит и бардак ужасный.

Несколько минут - и они уже возле окна неизвестной кафешки заворожено смотрели в круглый стеклянный чайник, где заваривалась таинственная флора.

- Как у тебя вышло, вот что скажи?

Лора пожала плечами.

- Э-э, ну как бы это... Я просто открыла твои рассказы и начала вчитываться.

- Really?! - с нарочитым акцентом фыркнула Алеся.

- Да. Я хотела представить и понять, что герои чувствовали, как настраивались, да что вообще для этого надо. Причём не обряды или заклинания - а что должно внутри происходить.

- Ты права, - отозвалась Алеся чуть рассеянно. - Вот это-то - самое главное.

- Ну, и как-то удачно сложилось, оно само у меня вышло. Ты извини. Я правда нетерпелива. Ну, я понимала, что у тебя тут происходит что-то серьёзное, и вот не выдержала! Может, расскажешь? Тогда, на Белорусском, ты меня напугала, честно. Вот я и решилась прорваться, дня четыре пыталась.

Алеся была совсем смущена. Краснея и крутя на пальце колечко, она подумала: "Нет, ну какие у меня всё-таки друзья! Я такого не заслуживаю". Но сдержалась и с улыбкой пошутила:

- Ну что ж, поздравляю! Первый прыжок, да ещё без инструктора, и полностью удачный.

- Спасибо. И всё-таки расскажи, что происходит, - настойчиво повторила Лора.

Алеся вздохнула, оперлась щеками о подставленные руки, помолчала, собираясь с мыслями. И обстоятельно рассказала о событиях последнего времени, которые вращались вокруг одного и того же: её переживаний из-за Андропова и попыток помочь. Первая попала в разряд запрещённых приёмов, несмотря на милосердное намерение. Из-за второй всё начало рушиться, одно за другим: работа, репутация, отношения с людьми, вплоть до безобразной ссоры с Владой, здоровье душевное, потом и физическое. Но главное: Алеся поняла, что за страдания Юрия Владимировича она может казнить только себя саму.

Когда был обрисован самый главный поворот этой истории, Лора только и смогла произнести:

- Ну, дела...

Она поднесла ко рту чашку, но поставила обратно, будто не уверенная, сможет ли сделать глоток. От услышанного заняло дух.

Стамбровская напряжённо смотрела на подругу и мысленно начала отсчитывать секунды: только это помогало понять, что прошло не так много времени, это для неё оно невозможно тянулось, царапая наждаком. Ей показалось, что в Лориных глазах успели смениться и недоверие, и изумление, и, наконец, страх. Только бледное, мимолётное отражение того страха, что пережила она сама в тайном храме при постижении Замысла.

- Тогда я всё понимаю, - тихо проговорила Лора. - Только не стоит так себя истязать.

У Алеси дрогнул угол рта. Ну а что ещё сказать? Что делать?

- Что будешь делать? - эхом мыслей отозвалась Лора.