И она проживала уже даже не вторую, а третью свою неудавшуюся жизнь.
Глава двадцать первая
Что делать
На выставку она тогда, конечно же, пошла - как и в другие места, куда приглашал прокурор. Она любила и тонкие вина, и театр, и умные беседы с людьми высокого полёта. А пани Агнешка, оказывается, относилась к подобной вольнице демократично: у неё у самой были поклонники.
Около семи во дворе остановилась тёмная "ауди", в неё впорхнула Стамбровская, одетая парадно и строго. Вещей у неё было не так много, зато все элегантные и сочетаемые. Она давно и, возможно, преждевременно, сделала выбор в пользу классики. Но ведь именно на жакете в стиле Тэтчер лучше всего смотрится неброский, но значительный орден - вместо сотни колье и брошек.
Попросила побыстрее, приехала раньше, поблуждала глазами по нарядной толпе и - не ошиблась ведь! - увидела министра. Да, он тоже всегда любил живопись. Обрадовалась, изящно взмахнула рукой, он заметил её, с улыбкой помахал в ответ, развернулся, Лидия Дмитриевна тоже приветливо заулыбалась. Алеся подошла. Они поговорили минут пять. Он попробовал тактично выспросить, как у неё дела, заметил, что она похудела и смотрит как-то озабоченно. Алеся с новой, мягко сияющей улыбкой поспешила развеять беспокойство. Несколькими мазками она набросала картину напряжённой, торопливо-плотной жизни. Плавно закруглила фразу, выразительно оглянулась, на прощание кивнув, неспешно зашагала обратно и тут же встретилась глазами с Казакевичем. Прокурор не смог сдержать изумления, и Алеся сполна насладилась выражением его лица. На осторожный вопрос беззаботно вставила пару фраз о деле Вышинского и демонстративно поправила бордовый крестик на груди. Сделала маленький жест, говорящий о нежелании отвлекаться на посторонние темы. Прокурор лишь отметил, что она не так проста. Хотя ведь она изначально такой не казалась, n'est-ce pas? Вечер прошёл прекрасно, торжественно и приподнято, но до самого конца Михаил Семёнович не мог отделаться от лёгкого привкуса замешательства.
Алеся научилась наслаждаться подобными штучками. Совсем недавно, буквально на днях, она присутствовала на похоронах Брежнева. У неё не то, чтоб захватило дух от причастности к истории, но она была увлечена. Незаметно скользя за спинами и сливаясь с тенями, ловила выражения лиц, вглядывалась в позы, отмечала, кто где стоит, с кем говорит и как смотрит. Пускай она не ощущала это нутром и кожей, но составляла занятные схемки путём анализа. То и дело бросала взгляды на Андропова. "Чует своё право, чует", - с хищным довольством усмехалась Алеся. Вот его не могла воспринимать сухо: моментально срабатывали все датчики, считывались флюиды. Так, хватит, думала она, и сворачивала приём, повернувшись в другую сторону. Романов, Гришин, Тихонов, Черненко сливались у неё в мутные газетные пятна. Живее виделись Громыко и Устинов, правда, потом она всё равно удивлялась, насколько министр разный в прошлой жизни и в нынешней, ну совсем другое ощущение.
И снова смотрела на Юрия Владимировича с траурной повязкой на рукаве. И с тревожным неудовольствием отмечала перемены: да, ему полагалось глядеть невесело и угрюмо - но всё-таки. Его фигура оставалась массивной и полной, но лицо как-то осунулось, непропорционально и тревожаще погрустнело. Куда делись её любимые щёчки?..
Алеся огорчилась, поняв не только свою невнимательность, но и то, что всё происходит слишком быстро. Если задуматься - доводило до сладко-тошного трепетания в горле и подгибающихся коленей. Она знала, что на протяжении восемьдесят второго он очень много и напряжённо работал. Борьба за власть съела и задор, и обаяние, и здоровье. Она ему говорила, чтоб не убивался и отдыхал, но слова её уходили как в сухую землю. Да она и сама сознавала: не послушается. Не такой он человек. И она бы не послушалась, ну о чём тут говорить?
Ещё после резкого разговора с Владой она впала в какой-то ступор. Помнила фотографию: женщина на пляже смотрит на громадную волну стеною, безалаберно уперев руки в боки. Может быть, это и называется фатализмом? С ней это случилось при неудачной попытке на полгода уехать в Швецию. Студенческий обмен, все дела. Она-то потом понимала, что совсем не по причине бюрократии она опоздала, а из-за собственного малодушия и бездеятельной трусости, невовремя подсунула документы, невовремя заполнила анкету в посольстве, заламывала руки от волнения, но надеялась, что всё само рассосётся. В каком-то смысле оно действительно - рассосалось: Алеся никуда не поехала.
Она стыдилась и старалась не показывать своей тоскливой нежности (и сама понимала, что это временно, никакая плотина не выдержит) - и пыталась его подбодрить. Например, решила взять его в Беларусь и прогуляться по знакомым и любимым местам.
В этом словно было нечто особо значимое: пройтись там, где ходила с друзьями и будто заново промаркировать эту территорию, запечатлеть на ней новый символ. А ещё - ведь Беларусь занимала особое место в дискурсе современников.
Её страну снова и снова одаривали сомнительным комплиментом - "очень советская". От этого у Алеси постоянно сводило скулы. Она была совсем не уверена, нужен ли ей лихой российский капитализм или скромненькое евросоюзное счастье прибалтийских стран. Но всё равно грызло смутное недовольство. А теперь оно впервые оставило её - наоборот, вспоминалась одна большущая статья, впечатления какого-то россиянина, и там её застойную и чинную родину назвали "мечтой Андропова", ни больше и ни меньше - и от этого волнительно билось сердце.
Раньше она и не думала об однообразии встреч. А теперь переживала, что раньше не догадалась оживить их. И она не просто спохватилась, а прямо обмерла от догадки, сколько хотела бы показать и рассказать и как мало для этого отпущено времени. И дело было даже не в чувстве утекающих недель, дней, часов. Было обидно, что раньше у неё даже не возникало потребности делиться - и именно переживаниями, а не сухими сведениями из библиотечных томов.
Хотя в остальном всё протекало очень логично: сначала визиты на работу, потом на квартиру, потом на дачу, потом смелое чудо - вылазка в Вильню, а потом - сбросить последний покров и показать свою родину. Настоящую. До эмиграции.
Алеся не знала, в какой момент всё пошло не так, как задумывалось.
Эту маленькое путешествие нельзя было назвать катастрофичным.
Погода была прекрасная, потому что Алеся снова выбрала майский день для воплощения символического рая. Ещё оказалось, что в Минске он был, но проездом, так что чувство новизны было гарантировано. Маршрут был выбран удачный, и Алеся могла быть довольной, что показала почти все свои любимые места и достопримечательности: Немига и игрушечные предместья, оперный театр, Осмоловка с немецкими домиками и буйной зеленью, площадь Победы, парк Горького, улица Маркса с брусчаткой в начале, с кокетливыми кафешками и нарядными домами, скверик с фонтанами напротив КГБ и "башня святого Лаврентия" - ну ещё бы, чтоб они двое да туда не отправились! Юрий Владимирович признал, что тут уютнее, чем на Лубянской площади. Здание однозначно понравилось, это вам не "коробка с чекистами", он даже прокомментировал: "Не знал бы, подумал бы, что это университет". А башенка, к вящему Алесиному удовольствию, ему тоже показалась романтичной - знала она, знала, что он тоже питает слабость к таким вещам! Оставалось лишь завершить эффектный показ историческими анекдотами про Лаврентия Цанаву и его барские замашки.
Да, в основном всё прошло на ура. Вполне ожидаемо Андропова умилила чистота и простор минских улиц. И люди были одеты симпатично. И здания стояли аккуратные: не было той живописной дряхлости и дикости, что встречается порой в центре Москвы. Хотя ведь и ожидаемо: в войну тут пепелище было, дома перебиты, как звери, и история вымерла - и теперь всё новодел и новострой, и именно он считается жителями двадцать первого века "историческим".
