Латофат… Всего час назад Атакузы видел ее. Проезжали мимо университетского скверика, вдруг Тахира, сидевшая сзади, рванулась вперед:
— Дададжан! Остановите машину!
Едва успел Атакузы, сидевший за рулем, притормозить, Тахира тут же соскочила на обочину и с криком «Латофат!» побежала куда-то. По аллее, обсаженной молоденькими тополями, шла Латофат, невеста его сына. Шла не одна. Рядом вышагивал тощий, длинный как жердь, весь какой-то черный мужчина с ворохом взлохмаченных волос.
«Фазилат!» — мелькнуло в голове Атакузы при виде будущей невестки. Так похожа была на свою мать эта девушка с высокой, будто гнездо аиста, прической. Те же шелковисто-черные, прямые брови, огромные, невеселые глаза, та же яркая, броская красота чуть округлого смуглого лица. Только одета иначе, не так, как одевалась когда-то ее мать. На Латофат было короткое, не доходящее даже до колен, ситцевое платье, на ногах белые тупоносые туфли. Голые стройные ноги, оголенные до плеч смуглые руки… И потому ли, что она так напоминала молодую Фазилат, а может, потому, что шла рядом с этой жердью, с этим черномазым парнем, Атакузы пронзила давняя, не раз тревожившая его мысль: «Не устроила бы какой-нибудь фокус Хайдару, как мать ее устроила Джаббару-ака!»
Вспомнив сегодняшнюю встречу, Атакузы помрачнел лицом.
— Ох уж эта молодежь. В жизни не думал, что случится такое. А тут еще старики. Как они отнесутся к новой родне?
Шукуров промолчал. Атакузы наблюдал краем глаза за неожиданно замкнувшимся лицом секретаря. Подумал с досадой: «Э-э, раис, раис, простота! Разболтался хуже базарной бабы. Откуда знать ему, что говорил от души. Пожалуй, подумал: плевать тебе на твоих стариков, на их родительскую боль, рад породниться с большим человеком. Дурья башка! Под пятьдесят уже, а все как юнец лезешь, все откровенничаешь!»
Еще не прошло и месяца, как Шукуров приехал в район. И сразу стало понятно: этот сравнительно молодой, немногословный человек — прямая противоположность прежнему секретарю райкома, к которому все давно привыкли. Прежний был прост, сердечен, как говорится, весь на виду. Порой, верно, любил показать свою власть председателям, поставить раисов по стойке «смирно» на бюро райкома, ухарски распечь их. Однако поругает, а потом и утешит. После бюро садится вместе с председателем, получившим нагоняй, в машину и отправляется в его же колхоз. А там, в саду, где-нибудь у хауза — у прохладного водоема, окруженного раскидистыми чинарами, продолжит беседу. Оно как ведь полезно, в дружеской обстановке за дастарханом! А этот… За весь месяц, правда, еще ни одного раиса не «проработал» на бюро. Но зато ни у кого и не погостевал еще. В колхозах бывал, с людьми беседовал, но тут же садился в машину и отправлялся восвояси. А там на щедро раскинутых дастарханах, у зеркально чистых хаузов, тосковали нераспитые пятизвездные коньяки, в садах блеяли откормленные для шашлыка бараны. Председатели, привыкшие к манере прежнего секретаря после беспощадной головомойки на бюро продолжать беседу за дастарханом, тешить душу веселой байкой, были крайне озабочены непривычным поведением нового начальства. И Атакузы, понятно, не на шутку встревожился вчера, когда Шукуров вызвал его в райком. Тем более что через своих людей знал причину вызова. Одни из старых раисов «накапал» в райком: он-де, Атакузы, перехватил несколько машин дефицитных мраморных плит, которые предназначались для строящегося в соседнем колхозе Дворца культуры. Атакузы насторожился. А что, если «новый» отнесется к делу формально? Но все обошлось. Атакузы объяснил: ничего, мол, не перехватил. Добился, чтобы мрамор был предоставлен ему раньше, чем другому раису, он ведь позарез нужен именно в его кишлак — там воздвигали памятник в честь погибших воинов. И Шукуров проявил понимание, тут же распорядился прекратить дело. Дальше совсем пошло хорошо. Во время разговора выяснилось, что Шукуров приходится зятем известному ученому-воднику Вахиду Мира-бндову. А этот домла Вахид — научный руководитель Хайдара, сына Атакузы. Атакузы как раз собирался в Ташкент — послушать, как сын будет защищать свою диссертацию. И Шукуров очень кстати направлялся тоже в Ташкент. Поехали вместе. По дороге выяснилось еще одно приятное обстоятельство: Шукуров, оказывается, читал какую-то книгу дяди и с той поры питал глубокое почтение к домле. Правда, дядя и Вахид Мирабидов не очень-то ладили меж собой. Но Шукуров, видимо, не знал ничего, так что, когда Атакузы предложил познакомить его с дядей, с радостью согласился. Все шло как по маслу. И надо же, разоткровенничался! Свалил в одну кучу нужное и ненужное…
Шукуров наконец оторвал взгляд от карты и обернулся к Атакузы:
— После таких событий старикам должно быть тяжело.
— Да. Но что остается мне делать? Молодые ведь сами нашли друг друга…
Атакузы не успел договорить — открылась дверь и вошел домла.
— Что это ты, Атакузы? Чай ведь совсем остыл! Прошу вас, товарищ Шукуров, прошу к столу…
2
Стол под навесом из виноградных лоз давно уже был накрыт белой накрахмаленной скатертью. Шумно кипел электрический самовар. Тахира, видно, успела упорхнуть, вокруг стола хлопотала только тетушка Гульсара. При виде гостей она снова приложила руки к груди:
— Проходите, милые, проходите… и ты, Кузыджан[43]… Как поживает моя невестка Алияхон? А мои маленькие верблюжата? Я так соскучилась по ним, так соскучилась…
— Раз соскучились, давайте махнем к нам! — сказал Атакузы. — Если дядюшка откладывает свой отъезд в кишлак, пусть остается один или пусть ищет себе другую старушку!
Гульсара-ая, мягко улыбаясь, взглянула на мужа. Видно было, ей тоже хочется ответить шуткой, но голос ее дрогнул:
— Как же я оставлю бедного моего старика? Теперь уж, видать, суждено нам до гроба быть вместе…
В ее словах, в печальном взгляде глаз, в личике, напоминающем круглую иссохшую лепешку, сквозили и самоотреченная преданность, и затаенная боль. Так бывает у людей, если долго прожили вместе и объединяет их одна большая беда.
Шукуров поспешил повернуть разговор в другое русло.
— Замечательные книги у вас собраны, — обратился он к домле. — Кстати, когда я работал в Каршинских степях, мне однажды попалась ваша книга об освоении Голодной степи. Меня поразила одна деталь.
— Ну-ну…
— Неужели знаменитый декрет Ленина об освоении Мирзачуля[44] оставался неизвестным до тридцать седьмого года?
— Да, это было именно так.
— И вы нашли этот документ?
— Что значит нашел? Декрет, разумеется, существовал, был напечатан. Но по каким-то причинам не входил в то время в собрание сочинений Ильича. И надо сказать, не отыщись этот декрет… положение вашего покорного слуги было бы плачевно.
— Как так?
— А так… нашлись люди, которые хотели выглядеть самыми, ну, что ли, преданными. Норовили навесить на ученых, выступавших за освоение Мирзачуля, всякие ярлыки. И выходило, что эти самые ученые чуть ли не враги советской власти…
Шукуров весь подался вперед.
— Вот что!
— Сейчас, наверно, это покажется просто неправдоподобным. Но попробуйте перелистать газеты предвоенных лет. Многое поймете. В одной из них и про меня есть. Собственными глазами можете прочитать.
— У вас сохранилась эта статья?
— Нет! — голос домлы неожиданно зазвучал сурово и гордо. — У меня нет привычки хранить всякие кляузы!
Атакузы, знавший, в кого метит домла, заерзал на стуле.
Шукуров, почему-то бледнея, тихо спросил:
— И сейчас еще живы эти самые… «преданные»?
— Живы… — Едкая улыбка искривила губы старика. — Вот он знает одного…
Шукуров быстро взглянул на Атакузы. Тот опустил глаза.
— Ну к чему сейчас об этом? Говорят же: прошлым делам — забвение.
— А ты что думаешь, я собираюсь ворошить это прошлое? Товарищ Шукуров спросил, я и ответил. И только. — Домла, насупив редкие седые брови, метнул взгляд на притихшую старушку: — Иди неси обед! — И к Шукурову: — Раз вы интересуетесь книгами, пожалуй, могу дать вам одну. Хотелось бы, чтобы вы, как партийный работник, прочитали. Книга о проблеме химизации. Острейшая проблема дня.
