На приветствие Шукурова домла ответил сердечно:

— Спасибо, сынок, спасибо… — Тут же он перевел глубоко запавшие глаза на Тахиру, ласково подергал ее за коротко подстриженные волосы и, будто спохватившись, опять повернулся к гостю — Прошу вас, товарищ Шукуров, прошу, — и засуетился, засеменил, пропуская гостей в калитку.

Во дворе шофер газика догнал Атакузы:

— Хозяин!

Атакузы круто повернулся:

— Сколько раз тебе говорить… Какой еще «хозяин»!

— Виноват, Атакузы-ака^[41],— шофер хлопнул себя по лбу. — Как быть с грузом?

— С грузом?.. Ящик огурцов и ящик помидоров оставишь здесь. Остальное отвези по списку, куда указано. Понял?

Шофер, должно быть, хорошо знал «указанные места». Согласно кивнул, побежал к машине. Атакузы, скрипнув новыми брезентовыми сапогами, повернулся к Шукурову и опять засиял улыбкой.

Посредине большого двора, затененного пологом из виноградных лоз, возвышался многооконный особняк. Воздвигали его некогда с размахом, но давно оставленный без ухода дом обветшал, штукатурка потрескалась и кое-где отвалилась. На айване — открытой террасе — хлопотала маленькая, чистенькая старушка в платке из белоснежной кисеи, одетая в зеленое шелковое платье, из-под которого виднелись крошечные, как ложечки, тапочки — кавуши. Гульсара-ая — так звали старушку — подняла глаза, обведенные черной сурьмой, и, приветствуя гостей, сложила руки на груди. Выждав паузу, обернулась к Тахире:

— Ай, милая, дай хоть насмотрюсь на тебя! Как же я соскучилась, ненаглядная!

Шукуров, все еще чувствуя неловкость, собрался было примоститься где-нибудь в уголке, но Атакузы взглядом остановил его.

— Дядя, я хотел показать уважаемому гостю вашу библиотеку. Можно?

— Пожалуйста, пожалуйста, — разрешил старик. — Веди сам, я сейчас приду…

Просторная, чуть сумрачная комната была вся набита книгами. Резные книжные шкафы и полки подпирали высокий, украшенный старинной резьбой потолок. Книги теснились на полках, лежали на стульях, на столе, громоздились на тумбочках и подоконниках… Книги в новых переплетах, а рядом тяжелые тома, потемневшие от времени фолианты с арабской вязью на корешках.

Шукуров, не отводя глаз от книг, спросил:

— Ваш дядя, кажется, ученый технического профиля?

— Да. Он из первых ученых-ирригаторов… Но, знаете, интеллигент старой школы… Учился в медресе знаменитого Мадихан-ишана в Ташкенте. Потом белый царь не поладил с Германией, и отец дяди, владелец галантерейной лавки в кишлаке, в один год стал бедняком. Ну и сын его, то есть мой дядя, вмиг вылетел из «султанов». Пришлось пойти в мардикеры^[42]. С фронта возвратился большевиком. В гражданскую тоже воевал. Потом в кишлаке бился насмерть с кулаками и баями. А как поутихло, поехал учиться в Москву… Вернулся инженером — первым инженером-мелиоратором в республике.

— Сколько же ему лет?

— Помнится, девяносто шестого года рождения. Выходит, уже семьдесят семь.

— А крепкий еще…

— По виду — да. Но возраст свое берет. Однако вот что, пойдемте сюда, разговор есть. — Атакузы распахнул двустворчатую дверь смежной комнаты. И здесь были книги. Вдоль двух стен от пола до потолка выстроились небольшие картонные коробки, перевязанные белыми тесемками.

— Старик давно собирает книги для молодежи кишлака, — Атакузы сказал это с такой гордостью, будто все книги собрал он сам. — Хочет перевезти свою библиотеку в кишлак, да и сам, думаю, не прочь переехать.

— Можно? — Шукуров развязал тесемки на одной из коробок и вынул пачку книг в новеньких темно-синих переплетах с золотым тиснением, — Навои! Прекрасное издание! — Глаза гостя загорелись. — Надо, надо ему помочь. Он еще работает?

— Работает. Консультант института водного хозяйства. Год назад проехал на машине от Арала до Оби! Вот вам и возраст. Пойдемте, — Атакузы вернулся в первую комнату и подвел Шукурова к массивному столу на изогнутых ножках. Он был, как скатертью, покрыт начерченной на ватмане огромной картой с трассой будущего канала Обь — Средняя Азия. Склонившись над столом, Шукуров вглядывался в карту. Ее пересекали красные и синие извилистые линии, вдоль которых пестрели разноцветные кружки, непонятные знаки. И всюду, начиная от северных рек до самого Аральского моря, по всей трассе торчали, как накрепко вбитые колышки, жирные восклицательные и вопросительные знаки. А рядом паутинным узором вились мелкие записи, затейливая вязь — домла по старой привычке писал арабскими буквами.

— Занимается проблемой переброски сибирских рек в Среднюю Азию?

— Чем только он не занимается! — сказал Атакузы.

— Колоссальная проблема! — Шукуров выпрямился. — Мой тесть тоже работает над этим.

— Вахид Мирабидович? — В уголках губ Атакузы, прикрытых коротким треугольником усов, вспыхнула и тут же погасла усмешка. — О, сейчас многие и говорят и пишут об этом!

— Да. Но… — Шукуров с недоумением посмотрел на Атакузы. — В таком случае зачем же ему ехать в кишлак?

— Ну, книги свои он может писать и там. Так сам мне сказал. Думаю, дело не только в этом. Не со всеми он тут, по-моему, ладит. Характер у старика — дай бог! К тому же одиноки они. Вы же видели, как обрадовались нашему приезду!

— У них никого нет?

— Сейчас нет. Был сын, Джаббар. Погиб в сорок третьем. Может, слышали, Герой Советского Союза…

Атакузы кивнул на фотографию в траурной рамке, висевшую над столом. С фотографии устало смотрел горбоносый, смуглый до черноты парень в офицерских погонах.

— Да, замечательный джигит, — вздохнул Атакузы. — Учился на третьем курсе железнодорожного института. По уши был влюблен в Фазилатхон… Вы ее видели, клубом у нас заведует. Красавица была в ту пору — не описать!

— Вот как!

— Да, пташка была подходящая! — Атакузы подмигнул. — Как и Джаббар, училась в Ташкенте, я говорю о Фазилатхон. А когда летом приезжали в кишлак, ваш покорный слуга — мне было тринадцать лет — бегал от одного к другому почтальоном… Э, да что там говорить, невероятные творились дела! — Атакузы, взволнованный воспоминаниями юности, смотрел на Шукурова и не видел его. — Есть один большой человек, вы его знаете, Джамал Бурибаев. Тот, что третьего дня приезжал в степь…

— Представитель «Сельхозтехники» из Ташкента?

— Какой там представитель, начальник большого управления! Занимал одно время даже пост заместителя министра водного хозяйства!.. А тогда, в войну, был у нас председателем райисполкома, Джаб-бар-ака, значит, на фронте, а Фазилатхон вернулась в кишлак… Вы только представьте: такая едва распустившаяся роза.

Шукуров поморщился:

— Все ясно…

— Терпение! — рассмеялся Атакузы. — Самое интересное еще впереди. Джаббар-ака в это самое время получает звание Героя Советского Союза и приезжает в отпуск. Представляете, что было! Стрелял в Бурибаева!.. К счастью, не попал.

Волнение Атакузы передалось и Шукурову.

— Ну? А дальше?

Атакузы раскрыл уже рот, чтобы продолжить рассказ, и вдруг будто спохватился. Наморщил лоб, невнятно забормотал:

— Да, были дела. Пришлось после этого ехать на фронт и Бурибаеву. Да вы еще услышите.

— Ваш Джаббар-ака погиб на фронте?

— Погиб, — вздохнул Атакузы.

— А этот вернулся цел и невредим?

— До самого Берлина дошел. Получил два ранения! Я, конечно, не судья тому, что было. Должно быть, на фронте проявил себя — вся грудь в орденах.

Шукуров ничего не сказал, рассматривал фотографию в траурной рамке, потом, чуть прищурив большие серые глаза, поглядел на Атакузы:

— А что, этот тоже родственник вам?

— Кто? — не понял Атакузы.

— Да… Джамал Бурибаев. Вы, помнится, сватом называли его?

— Ах, да… — почувствовав, что сболтнул лишнее, Атакузы мысленно выругал себя. — Дело в том… У него от Фазилатхон осталось двое детей: сын и дочь.

— А что, разве разошлись?

— Давно! Но дети держат связь с отцом. Так вот, дочь наша Тахира подружилась с их сыном Кадырд-жаном. А старший мой, Хайдар, тот, что завтра защищает диссертацию, полюбил их дочь Латофат. Что поделаешь! — Атакузы широко развел руками и неспокойно прошелся по комнате. — Ничего не поделаешь!