Культурное общество Дашнакцутюна «Амазгаин» («Всенациональное») имеет свои филиалы в Канаде и Америке. Первая моя встреча с этим обществом состоялась в Монреале, в зале «Аветис Агаронян». В связи с этим предстоящим вечером я была на весь день перепоручена амазгаинцам. В этот же день мне предстояло поехать в Оттаву, к советскому послу в Канаде Александру Николаевичу Яковлеву, и меня повез туда один из местных деятелей «Амазгаина» Завен Инчечикян. Так, «мирно сосуществуя», мы двинулись в Оттаву — Завен со своей женой, я и активистка «Прогрессивного союза» Эльда Аккибритян.
Завен молод, энергичен, общителен.
— Я урожденный дашнак, — самодовольно начал он. — Из Кесаба. А кесабец уже никем иным быть не может…
— Что значит урожденный?
— Дед мой был воином-освободителем — фидаем. Так и не спускался с гор, дрался там. Аскерам с ним не совладать было. Что и говорить, кесабец!..
— Я тоже знаю кесабцев-репатриантов. Сейчас ресторан «Армения», можно сказать, в их руках.
— Верно, я бывал там. Два раза приезжал к вам.
— По приглашению?
— Нет, зачем? Дашнак по приглашению туда не едет. Он ездит на потом и кровью заработанные деньги.
— Да, потом и кровью надо искупать вам свою вину…
Так полусерьезно-полушутливо перекидывались мы словами на всем протяжении шоссе от Монреаля до Оттавы. Шоссе широкое, ровное, прямое, разговор наш узкий, шероховатый, извилистый.
— В Ереване я встретил ребят из журнала «Гарун» («Весна»), С его редактором Вардгесом Петросяном познакомились в Канаде. Он тогда провел полезную беседу с дашнакской молодежью… Сказал: «Ребята, приезжайте в Армению, посмотрите, потом поговорим». Мы и приехали.
— Ну как, понравилось?
— Очень. В Армении настоящий народный дух. Люди сметливые, образованные. О культуре и говорить нечего-Только вот когда любезные вам гости отсюда едут в Армению, они частенько потом поднимают шум из-за харчей и туалета. Дашнак не обратит внимания на такую чепуху, дашнак едет в Армению, и его окрыляет ее взлет.
— И возвращается в Монреаль, чтобы разъединить армянскую церковь?
— Это не дашнак делает, тысяча лет уже как церковь разделена. Киликийский католикосат всегда был независим от Эчмиадзина.
Уверенное течение слов Завена здесь споткнулось о порог. Он хорошо знает, что это злополучное разделение церкви имеет менее чем двадцатилетнюю историю и очень на руку дашнакам, помогает им укрепить свое влияние на верующих через Киликийскую епархию, противостоящую Эчмиадзину.
— И, наконец, пусть будет и Антилиас, и Эчмиад-зин, — несколько сникший, вставляет Завен. — Эчмиад-зин несамостоятелен. У него нет нужной силы, — повторяет он постоянные доводы своих кругов.
— Если вам действительно нужна сила Эчмиадзина, почему ослабляете его, почему отнимаете у него епархии?
— Мы не отнимали… Так пожелали армяне Греции, Ирана…
— Ну да! Это вы пожелали, чтобы они пожелали…
Молчим. Видимо, разговор приобретает слишком большую нагрузку, чтобы вести его в этой легко мчащейся голубой машине…
Зарубежные епархии армяно-апостольской церкви подчиняются эчмиадзинскому первопрестолу. В результате исторически сложившихся обстоятельств существовал также киликийский католикосат, который после 1921 года из киликийского города Сиса переселился и обосновался в Антилиасе, предместье Бейрута. Киликийские католикосы всегда признавали верховенство Эчмиадзина. Но, учитывая влияние церкви за рубежом, дашнаки в 1956 году откололи киликийский католикосат от Эчмиадзина. Цель этой скорее политической, чем церковной акции — оторвать народ спюрка от находящегося в Советской Армении Эчмиадзина и тем самым ослабить нити, связывающие армян с родной страной.
Вот уже около двадцати лет во всех кругах спюрка обсуждается этот вопрос, и траншея, вместо того чтобы заполниться, все углубляется. В Америке даже было организовано что-то вроде комиссии для поисков путей сближения Эчмиадзина и Антилиаса. Но дело не сдвинулось с места. Деятельность этой комиссии была похожа на действия хирурга, который вскрывает язву и, увидев ее глубину, быстро зашивает. Глубоки корни этой язвы, и питают их не злые и добрые люди, а столкновение принципов.
Но вот и Оттава.
Это небольшой город, намного меньше Еревана, и тем не менее он голова на исполинском теле Канады. Советское посольство расположено недалеко от центра, на очень тихой улице, в саду.
Завен ровно в час останавливает машину у посольства. Предполагалось, что я пробуду здесь тридцать — сорок минут, а потом мы посмотрим город. Но посол пригласил меня к себе домой на обед, и моим спутникам пришлось ждать меня несколько часов. Вечер в Монреале в семь, опаздывать нельзя. Поэтому после обеда мы в спешке проехали на машине по городу, посмотрели здание парламента, сфотографировались со стоящим у входа солдатом в красно-синей, отделанной позолотой форме, статным, ростом метра два, не меньше, похожим на раскрашенную восковую фигуру из музея мадам Тюссо. Пришлось довольствоваться лишь такой скудной закуской из «туристского меню» и снова «оседлать коней» для обратного похода…
Почти не отдохнув, я отправилась в зал «Амазгаина». Вечер начался с небольшим опозданием. В зале, заполненном до отказа, звучали старинные песни Армении, произведения советских армянских поэтов и композиторов. Словом, все тщательно подготовлено, отточено. Наиболее «отточенной» была речь молодого архитектора Вреж-Армена.
С ним я познакомилась еще десять лет назад в Каире. Он тогда был студентом архитектурного факультета, занимался также литературой. Мне сказали, что он из очень фанатичной дашнакской семьи, и отец и мать его активные деятели партии, да и сын не отстает от них. Еще тогда Вреж-Армен интересовался Арменией, ее зодчеством, хотел переписываться с кем-нибудь из молодых ереванских архитекторов. Во время нашей встречи на вечере каирского «Амазгаина» он дал мне несколько номеров местной газеты с его рассказами. В гостинице я просмотрела один из них — «Рождество в нашем доме». Описывает, как в их семье готовятся к Новому году, пекут гату, наряжают елку, подвешивают к вершине трехцветный дашнакский флаг и ждут вечера. «Куранты бьют двенадцать одновременно с нашими часами, и в эту минуту мы бросаем игры, гасим все огоньки и в темноте завершаем нашу первую молитву в новом году о том, чтобы следующий встретить у склона Арарата… Но увы, уже сколько и сколько лет мы повторяем ту же самую молитву! Доколе родина будет для нас лишь миражем, доколе мы будем питаться лишь снами о ней?!» — восклицал тогда молодой человек с чувством тоски и безысходности- Но вот через десять лет я слышу слова этого же человека — на сей раз на вечере «Амазгаина» в Монреале, — слова, которые уже имеют другой акцент, характерный ныне для значительной части дашнакской молодежи.
— Спасибо от того поколения, которое чувствует себя связанным с родиной иначе, чем предыдущее, хотя с той же силой. Наша любовь к ней скорее более трезва и сознательна, чем эмоционально-инстинктивна- Мы гордимся ею — от крохотного электрона ее атомных ускорителей до последнего колоска пшеницы в Араратской долине. Хочется верить, что родине нужны все ее сыновья и всем ее сыновьям нужна родина. Хочется верить, что мы неотделимая часть нашей земли, хочется жить так, чтобы то, что мы на чужбине, не ощущалось. Наоборот! Во всех странах мира мы хотим нашу разбросанность обратить в силу. В постоянном общении с самыми разными культурами мы хотим со всех полей собрать нектар и суметь этот мед отдать родному улью. Живя среди разных народов, мы хотим стать полномочными послами доброй воли, ознакомить их с армянами и Арменией. Вот именно так мы любим родину, вот стержень всех наших усилий. Хочется верить, что к этим нашим усилиям родина не останется безразлична…
Вряд ли двадцать пять — тридцать лет назад родители, назвавшие сына Вреж-Арменом («Вреж» означает месть), фанатики, яростно отрицавшие Советскую Армению и лелеявшие свои варианты мести, могли представить, что однажды их сын произнесет такие слова и во всеуслышание заявит о своей гордости именно той самой Арменией, с которой он «связан иначе, чем предыдущее поколение».
