Когда-то на Земле – тогда еще существовала некая Земля – водились такие мелкие зверьки, которых называли кошками. Одно время и у меня был кот. Бывало, я часами смотрела, как судорожно подергиваются во сне его лапки, усы и уши – это он преследовал воображаемую добычу в каких-то неведомых декорациях, которые рисовал его спящий мозг.
У моего сына такой же вид, когда Шимп червем вползает в его сны.
Это даже почти и не метафора – все буквально: кабель присосался к его голове, словно какой-то паразит; поскольку беспроводной адаптер выжжен, информация поступает по старому доброму оптоволокну. Или, скорее, ее закачивают насильно: яд просачивается в голову Дикса, а не наоборот.
Меня здесь быть не должно. Разве я только что не закатила скандал, когда вторглись в мое личное пространство? («Только что». Двенадцать световых лет назад. Все относительно.) Однако Диксу в этом смысле терять нечего: ни украшений на стенах, ни намеков на творчество или хобби, ни мультимедийной консоли. Сексуальные игрушки, которые есть в каждой каюте, лежат на полках без дела. Я бы подумала, что он сидит на антилибидантах, если б недавно не убедилась в обратном.
Что я тут делаю? Может, это какой-то извращенный материнский инстинкт, пережиток некой родительской подпрограммы эпохи плейстоцена? Неужели я до такой степени робот, неужели мозговой ствол заставляет меня караулить своего ребенка?
Своего партнера?
Не так уж важно, любовник это или личинка: его жилище – пустая оболочка, Дикса в ней не ощущается. Есть лишь тело, разлегшееся на кресле, – пальцы подергиваются, глазные яблоки подрагивают под опущенными веками, реагируя на образы, возникающие в ускользнувшем куда-то разуме.
Они не знают, что я здесь. Любопытные глаза Шимпа мы выжгли миллиард лет назад, ну а мой сын не знает, потому… потому что сейчас для него никакого «здесь» не существует.
Как же мне быть с тобой, Дикс? Все это сплошная бессмыслица. Даже жестикуляция у тебя такая, будто тебя вырастили в резервуаре, – но ведь я далеко не первый человек, с которым ты сталкиваешься. Ты вырос в хорошей компании – с людьми, которых я знаю и которым доверяю. Доверяла. Как же тебя угораздило переметнуться на другую сторону? Почему они дали тебе ускользнуть?
И почему не предупредили меня?
Да, существуют правила. Угроза слежки во время долгих глухих ночей, угроза… новых утрат. Но ведь такое – это уже из ряда вон. Мог ведь кто-нибудь оставить мне подсказку, завернув ее в хитрую метафору, чтобы один тупица не догадался…
Я бы многое отдала за то, чтобы подключиться к этой трубке и увидеть то, что видишь ты. Разумеется, так рисковать нельзя; я выдам себя, чуть только затребую что-нибудь помимо скорости передачи данных, и…
Секундочку.
Скорость слишком низкая. Такой не хватит даже на графику хорошего качества, не говоря уже про тактильные и обонятельные ощущения. В лучшем случае ты пребываешь сейчас в некоем контурном мире.
Но вы только посмотрите на него. Пальцы, глаза… совсем как кот, которому снятся мыши и яблочные пироги. Так и я грезила о давно сгинувших горах и океанах Земли, пока не осознала, что жить в прошлом – лишь один из способов умереть в настоящем, и не более того. Скорости едва-едва набирается даже на тестовый шаблон; однако тело твое свидетельствует, что ты погружен в полноценную иную реальность. Какими же неправдами машина внушила тебе, что эта жидкая кашка – целое пиршество?
Зачем ей вообще это понадобилось? Данные лучше усваиваются, когда их можно потрогать, послушать и попробовать на вкус; наши мозги рассчитаны не на сплайны[12] и точечные диаграммы, а на гораздо более насыщенные впечатления. В самых сухих технических сводках чувственного и то больше, чем здесь. Зачем калякать схематичных человечков, когда можно писать маслом и голограммами?
Зачем вообще что-либо упрощают? Чтобы сократить число переменных. Чтобы управлять неуправляемым.
Кай и Конни. Это как раз таки была пара хаотичных, неуправляемых массивов данных. До несчастного случая. До того как схема упростилась.
Кто-нибудь должен был предупредить меня на твой счет, Дикс.
Может, кто-то и пытался.
И вот случается так, что мой сын покидает гнездышко, влезает в жучий панцирь и отправляется на обход. Он идет не один: в вылазке на корпус «Эри» его сопровождает один из телероботов Шимпа – на случай, если Дикс оступится и понесется в звездное прошлое.
Может, все это так и останется банальными учениями; может, этот сценарий – все системы управления резко отказали, Шимп и его дублеры недоступны, вся техническая часть внезапно навалилась на плечи живых людей – по сути своей не более чем генеральная репетиция катастрофы, которая никогда не произойдет. Но даже самый невероятный сценарий за время жизни Вселенной может подобраться к воплощению, поэтому мы и делаем что положено. Мы практикуемся. Задерживаем дыхание и выныриваем наружу. Времени всегда в обрез: на такой скорости фоновое излучение при синем смещении изжарит нас за несколько часов, даже если мы и в панцирях.
С тех пор как я в последний раз воспользовалась коммуникатором в своей каюте, родились и погибли целые миры.
– Шимп.
– Я тут, как и всегда, Санди.
Мягкий, беззаботный, дружелюбный тон. Непринужденный ритм бывалого психопата.
– Я знаю, чего ты добиваешься.
– Не понимаю.
– Думаешь, я не вижу, что происходит? Ты готовишь новую смену. Со старой гвардией слишком много бед, поэтому ты хочешь начать с чистого листа, с людьми, которые не помнят прежних времен. С людьми, которых… которых ты упростил.
Шимп молчит. С камеры дрона поступает сигнал: Дикс карабкается по нагромождениям базальта и металлокомпозитов.
– Но воспитать ребенка в одиночку тебе не под силу.
А он пробовал: в декларации нет ни одной записи о Диксе вплоть до его подростковых лет; тогда он попросту появился, и никто не задавал вопросов, потому что никто никогда…
– Полюбуйся, что ты с ним сотворил. Он прекрасно справляется с задачками на условия типа «если – тогда». Числовые массивы и DO-циклы щелкает как орешки. Но он не умеет мыслить. Не способен на простейшие интуитивные прыжки. Ты похож на… – Мне вспоминается земной миф – из той эпохи, когда чтение еще не казалось таким бесстыдным разбазариванием жизни – …Волка, который пытается воспитать человеческое дитя. Ты показываешь ему, как передвигаться на четвереньках, стараешься внушить ему стайное чувство, но не можешь научить его ходить на задних ногах, разговаривать и быть человеком, потому что ты полный кретин, Шимп, и теперь ты наконец-то это осознал. Потому ты и подбросил его мне. Решил, что я его для тебя подправлю.
Я делаю вдох – и свой главный маневр:
– Но он мне никто, понимаешь? Он хуже, чем никто, он – обуза. Шпион, дурак, только кислород переводит. Назови хоть одну причину, почему бы мне не запереть шлюз и не оставить его снаружи – пускай себе жарится.
– Ты его мать, – говорит Шимп, потому что начитался про родственный отбор, а нюансов не понимает, слишком туп.
– Ты идиот.
– Ты его любишь.
– Нет. – В груди у меня застывает ледяной комок. Мой рот выдает слова – взвешенные, без всякой интонации – Я любить не умею, безмозглая ты машина. Как раз поэтому я и здесь. Неужто ты и вправду думаешь, что твою драгоценную бесконечную миссию доверили бы стеклянным куколкам, которые не могут жить без отношений?
– Ты его любишь.
– Я могу убить его, когда захочу. И поступлю именно так, если ты не сдвинешь врата.
– Я тебе не дам, – добродушно заявляет Шимп.
– Это же совсем несложно. Просто сдвинь врата, и мы оба получим то, чего хотим. Ну или можешь упереться и попробовать как-то увязать необходимость материнского пригляда с моим твердым намерением свернуть шею этому маленькому засранцу. Впереди у нас долгий путь, Шимп. И может выясниться, что меня не так легко выкинуть из уравнения, как Кая и Конни.
