– Я не виноват. – Впервые на его лице отражается что-то вне привычной гаммы из страха, замешательства и сосредоточенности математика-дурачка. – Это из-за вас, все из-за вас. Вы говорите… криво. И думаете криво. Вы все так делаете, и мне от этого больно. – В его чертах проступает жесткость. – Мне даже и не нужно было вас поднимать, – рычит он. – Я вас не хотел. Я и сам бы провел сборку, я же сказал Шимпу, что могу…

– Только Шимп рассудил, что меня все равно надо будить, а ты ведь всегда под него прогибаешься, правда? Потому что сраному Шимпу лучше знать, он твой босс, он твой бог. И из-за этого мне приходится вставать и нянчиться с безмозглым савантом, который не способен даже распознать приветствие, пока не ткнешь носом куда надо. – На задворках сознания что-то предостерегающе щелкает, но меня уже понесло: – Хочешь настоящий образец для подражания? Нужно кем-то восторгаться? Так забудь про Шимпа. Забудь про миссию. Посмотри вперед, а? Посмотри, какое существо твой драгоценный Шимп задумал уничтожить – просто из-за того, что оно оказалось у нас на пути. Да оно лучше нас всех. Умнее. Оно миролюбивое и не желает нам зла, совсем не…

– Откуда вы можете это знать? Этого знать нельзя!

– Нет, просто ты не знаешь, потому что ты гребаный заморыш. Любой нормальный троглодит понял бы все в ту же секунду, но ты…

– Бред! – шипит на меня Дикс. – Вы псих. Вы плохая.

– Это я-то плохая?!

Какой-то частью разума я улавливаю в своем голосе нездоровый визг, от которого шаг до истерики.

– Для миссии.

Дикс разворачивается и уходит.

В руках появляется боль. Удивленно опускаю глаза: я так сильно сжала кулаки, что ногти впились в ладони. Снова разжать их удается с большим усилием.

Я почти вспоминаю это чувство. Когда-то оно было со мной все время. Давным-давно, когда все имело значение, когда еще азарт не выродился в ритуал, а ярость не остыла, чтобы стать презрением. Когда Санди Азмундин, вечная воительница, не довольствовалась оскорблениями в адрес недоразвитых детей.

Тогда мы были раскалены добела. Некоторые участки корабля до сих пор выжжены и непригодны для жизни. Я помню это чувство.

Чувство, что ты по-настоящему проснулась.

Я проснулась, я одна, а дебилов больше, и это меня уже достало. Существуют правила, есть факторы риска, и будить мертвых без весомой причины не положено, ну да и хрен с ним. Я вызываю подкрепление.

У Дикса должны быть и другие родители, как минимум отец – не от меня же он получил Y-хромосому. Подавляя в себе тревогу, сверяюсь с судовой декларацией, запрашиваю последовательности генов, нахожу соответствия.

Хм. Из других родителей – один лишь Кай. Интересно, это просто совпадение или Шимп извлек слишком прямолинейные выводы из нашего бурного секс-марафона в районе Большого провала, у созвездия Лебедя? Да какая разница. Он твой в той же мере, что и мой. Кай, пора взять на себя ответственность…

О нет. Вот дерьмо. Нет, только не это.

(Существуют правила. И факторы риска.)

Три сборки назад, гласит запись. Кай и Конни. Оба сразу. Один из воздушных шлюзов заклинило, до следующего оказалось слишком далеко. Между ними отыскался запасной аварийный ход. Оба все-таки сумели вернуться, но к тому времени жесткое фоновое излучение изжарило их прямо в скафандрах. Несколько часов после этого они дышали, говорили, двигались и плакали, как будто по-прежнему были живы, но их внутренности в это время разрушались и кровоточили.

В ту смену бодрствовали еще двое, которым и пришлось разгребать бардак. Измаил и…

– Э-э-э, но вы же говорили…

– Тварь!

Я вскакиваю и с размаху бью его по лицу. Десять секунд горя – и яростное отрицание, которого хватило бы на десять миллионов лет. Я чувствую, как подаются его зубы. Он падает на спину, глаза – большие, как линзы телескопа, губы уже заливает кровь.

– Вы говорили, я могу вернуться!.. – визжит он, отползая от меня подальше.

– Урод, он же был твоим отцом! Ты знал, ты был там! Он умер у тебя на глазах, а ты мне даже не сказал!

– Я… я…

– Почему ты не сказал мне, придурок? Это Шимп тебе велел солгать, да? Ты…

– Я думал, вы знаете! – кричит он. – Как вы могли не знать?!

Все бешенство вытекает из меня, как воздух через пробоину. Я бессильно опускаюсь на адапто-кресло и прячу лицо в ладонях.

– Это же есть в журнале, – хнычет он. – Там все есть. Никто ничего не скрывал. Как вы могли не знать?

– Я знала, – вяло отзываюсь я. – Точнее, я… я… Точнее, я не знала, но ничего такого уж неожиданного тут нет на самом-то деле. Просто спустя какое-то время… перестаешь интересоваться.

Существуют правила.

– Вы даже не спрашивали, – тихонько произносит мой сын. – Как они там.

Я поднимаю голову. Дикс широко раскрытыми глазами пялится на меня с противоположного конца каюты, прислонившись к стене; он слишком напуган, чтобы прошмыгнуть мимо меня к двери.

– Что ты здесь делаешь? – устало выговариваю я. Его голос срывается. Ответить Диксу удается со второй попытки:

– Вы сказали, что я могу вернуться. Я выжег свой адаптер…

– Ты выжег свой адаптер.

Сглотнув, он кивает, потом вытирает кровь тыльной стороной ладони.

– Как к этому отнесся Шимп?

– Он… машина не возражала, – говорит Дикс, до того откровенно подлизываясь ко мне, что в этот миг я действительно готова поверить – может, он тут и вправду сам по себе.

– Значит, ты попросил у него разрешения. – Он хочет кивнуть, но у него все написано на лице. – Не надо пудрить мне мозги, Дикс.

– Вообще-то… он сам это и предложил.

– Понимаю.

– Чтобы мы могли поговорить, – добавляет Дикс.

– И о чем же ты хочешь поговорить?

Он утыкается взглядом в пол и пожимает плечами.

Я встаю и подхожу к нему. Он напрягается, но я качаю головой и развожу руками.

– Все нормально. Нормально. Приваливаюсь спиной к стене и сползаю на пол, рядышком с ним.

Несколько минут мы просто сидим.

– Как же давно это случилось… – говорю я наконец.

Он недоуменно смотрит на меня. Что вообще означает «давно» в нашем-то случае? Я делаю еще одну попытку:

– Знаешь, говорят, будто такой вещи, как альтруизм, не существует.

Его глаза на мгновение стекленеют, затем в них вспыхивает паника; я догадываюсь, что он пытался запросить в системе определение и потерпел неудачу. То есть мы и в самом деле одни.

– Альтруизм, – начинаю объяснять я. – Бескорыстие. Когда расстаешься с чем-то сам, чтобы помочь другому. – Кажется, он понимает. – Говорят, будто любой бескорыстный поступок в конечном счете сводится к манипуляциям, родственному отбору, взаимным выгодам и тому подобным вещам, но это заблуждение. Я…

Закрываю глаза. Это трудней, чем я ожидала.

– Я была бы рада просто знать, что с Каем все нормально, что Конни в порядке. Даже если бы ничего от этого не выгадывала, если бы мне это чего-то стоило. Даже если б не оставалось ни единого шанса встретиться с ними еще хотя бы раз. За такое можно заплатить почти любую цену – лишь бы знать, что с ними все хорошо. Лишь бы верить, что с ними все хорошо.

С ней ты виделась пять сборок назад. С ним не попадала в одну смену от самого Стрельца. Ну и что? Они же просто спят. Может, в следующий раз.

– Поэтому вы и не проверяете, – медленно выговаривает Дикс. На нижней губе у него пузырится кровь; он, похоже, не замечает.

– Да, не проверяем.

Только вот я проверила, и теперь их нет. Оба сгинули. Остались лишь заимствованные у них нуклеотиды, которые Шимп утилизировал в виде этого неполноценного и неприспособленного создания, моего сына. Мы с ним единственные теплокровные существа на тысячи световых лет, и как же мне сейчас одиноко.

– Прости меня, – шепчу я, а потом наклоняюсь и слизываю запекшуюся кровь с его разбитых губ.