— Ты пытаешься шантажировать меня? — спокойно спросил Ник.

— Да ладно тебе, отец! Шантаж — некрасивое слово. — Чарльз ухмыльнулся. — Я твой сын. Вовсе не собираюсь шантажировать родного отца, да и зачем? Просто не перестаю удивляться этому забавному совпадению. Ну то, что у нас с тобой одна девочка. — Он вытащил из коробки еще сигару.

— Почему Маргарет ничего мне не говорила? — спросил Ник.

— Она даже не знала, что мы родственники. Она просто хвалилась передо мной тем, что захомутала очень романтичного военного магната. Тут я крикнул: «Постой! Да ведь это мой старик!» Она чуть в обморок не упала. Маргарет приятная девочка. Похоже, она во вкусе Флемингов-мужчин. — Он засмеялся. — Как бы там ни было, не волнуйся. Я умею держать язык за зубами. Я восхищаюсь тобой — у тебя классный вкус насчет женского пола. Могу только мечтать о том, чтобы в твоем возрасте так же лихо покорять девиц! Конечно, мое восхищение тобой по этому поводу вряд ли разделила бы мать, а?

Ник пересек комнату, выхватил рюмку из рук Чарльза и плеснул бренди ему в лицо.

— Эй! — крикнул тот.

Ник грубо схватил его за ворот кителя и чуть приподнял с кресла.

— А теперь слушай, — негромко заговорил он. — Ты мой сын, и я люблю тебя. Но ты мне совсем не нравишься, Чарльз. У тебя поганый характер. Я не знаю, какой ты герой в небе. У меня такое чувство, что ты пошел на войну и подвергал себя там опасности лишь для того, чтобы потом бросить мне это в лицо в качестве обвинения, а? Что скажешь?

— Это неправда!

— А иначе чем бы ты меня шантажировал? А ведь это чистой воды шантаж! И мне это не нравится. Послушай, за что ты меня ненавидишь?

— Глупости! Ты мой отец, и я люблю тебя! Я восхищаюсь тобой! Я… — Он вдруг зарыдал, — я хотел быть как ты… я думал… только… — Он стал давиться слезами. Ник отпустил его, и Чарльз упал обратно в кресло.

— Только что?

— Ты не представляешь, что такое — быть сыном человека, о котором все газеты кричат, что он «торговец смертью»! — Он взглянул на отца налившимися кровью глазами. — В моей эскадрилье есть ребята, которые даже не разговаривают со мной из-за этого, им кажется, что это ты развязал войну.

— Я развязал войну?! А кто в течение последних шести лет пытался предупредить Америку об угрозе нацизма? Я!

— Но они этого не знают! Они пьют с нашими американскими летчиками, и те рассказывают им Бог весть что! Я для того и гоняюсь каждый раз за немецкими самолетами, чтобы искупить твою вину!

Ник потрясенно взглянул на сына.

— Если это действительно так много для тебя значит, — сказал он, — я продам компанию!

— НЕТ! — завопил Чарльз. — Она нужна мне! То есть… я хочу сказать, что когда-нибудь она перейдет ко мне. Просто я… сейчас трудно быть сыном Ника Флеминга.

Достав из кармана носовой платок, он стал вытирать бренди с лица.

— А я скажу, что не так уж легко быть отцом Чарльза Флеминга, — проговорил Ник. — Хорошо, внесем ясность. Ты хочешь получить компанию. Отлично, я оставлю ее для тебя. Но мне нужно кое-что узнать о тебе, Чарльз. Я думал, что у меня никогда не хватит мужества спросить. Ты когда-нибудь прикасался к Сильвии в… сексуальном смысле?

Лицо сына побагровело от гнева.

— Так вот о чем ты думаешь! — вскричал он. — Что за грязная инсинуация от человека, который балуется с Маргарет Кингсли за спиной моей матери! Ты лжешь, лжешь и пошел к дьяволу со своей ложью! Я никогда ничего подобного не делал со своей сестрой! Никогда! Но не думай, что я не знаю, почему ты сплавил меня в Оксфорд! Это все следствие твоего извращенного сознания, которое подсказывает тебе Бог весть что! Я поэтому и ненавижу тебя! Это ложь!

Он кричал как ненормальный. Ник подавил приступ дурноты. Он вернулся к ореховому письменному столу, сел и достал чековую книжку.

— Я не просто дам тебе тысячу фунтов, я поступлю даже лучше, Чарльз, — сказал он, взяв в руки перьевую ручку из малахитового футляра. — Я сейчас напишу тебе чек на два миллиона. После этого ты уйдешь из дому, и, надеюсь, больше я никогда тебя не увижу.

Чарльз изумленно воззрился на отца:

— Почему?

Ник тяжело посмотрел на сына.

— Потому что, — начал он спокойно, — ты слишком много протестуешь. А то, что ты совершил с Сильвией, отвратительно.

Чарльз вскочил с кресла.

— Отец… — прошептал он. — Ты ведь этого не сделаешь…

Но Ник уже писал чек.

— Я расскажу матери о Маргарет Кингсли! — взвизгнул Чарльз. — Я расскажу ей о том, какой двуличный подонок ее муженек!

— Она уже знает, — сказал Ник, подписывая чек. — Не утруждайся рассказами ей о Маргарет Кингсли. Я сам это сделаю, прямо сейчас.

Он вырвал готовый чек, поднялся из-за стола, передал его своему сыну с багровым лицом и сказал:

— Всего хорошего, Чарльз.

И вышел из комнаты.

— Ник, ты не посмеешь! — восклицала Эдвина спустя пять минут. Ник поднялся к ней в спальню и рассказал обо всем, что произошло. — Чарльз наш сын! — кричала она. — Не важно, что он натворил! Какие бы это ни были жуткие вещи… Мы дали ему жизнь, и мы не можем вот так просто швырнуть ему в руки чек и прогнать из дому! Он наш сын!

— Эдвина, ты думаешь, я хотел, чтобы все так вышло? Он превратился в негодяя! Пойми, он пытался меня шантажировать! Меня, своего отца!

Эдвина, уже в ночной рубашке, сидела на краешке кровати.

— Ты имеешь в виду ту женщину, о которой он рассказывал? — спросила она.

Ее муж, беспокойно ходивший туда-сюда по комнате, теперь остановился и взглянул на жену.

— Да. Я обманывал тебя, и ему удалось до этого докопаться.

Она отвернулась. Он подошел к ней, сел рядом на постель и обнял ее одной рукой.

— Прости меня, любимая, — тихо проговорил он. — Я всегда любил тебя, но у меня не получается быть образцовым мужем. Ты часто упрекала меня за то, что у меня двойной стандарт в жизни, что я, мол, могу изменять, а ты не можешь делать то же самое. Ты была права, я признаю это. И от всего сердца прошу у тебя прощения. Ты лучшая в мире жена, а я никудышный муж.

Она взглянула на него и вздохнула.

— Хорошо, по крайней мере, ты наконец признал это после стольких лет. — Проговорила она с вымученной улыбкой. — Я считаю это чем-то вроде моей маленькой победы. Но это пиррова победа, если мы теряем нашего сына…

— Эдвина…

— Подожди минуту. Я вовсе не оправдываю Чарльза. Я согласна насчет него во всем, что ты говоришь, хоть это и не делает чести нам, родителям. Но ведь эта проклятая война ведется именно против семьи! Конечно, мне могут возразить, обращаясь к высоким материям, но я работаю в Тракс-холле с детьми-сиротами. Для меня война — это прежде всего разрушенные, разбомбленные семьи, это дети, которые уже больше никогда не увидят своих родителей. Так неужели же мы станем ломать нашу семью по своему собственному произволу?! Только из-за того, что наш сын оказался не таким, каким мы ожидали его видеть? Пока что нам везет: никто не погиб. Но вдруг на следующей неделе Чарльза собьют? Это возможно. Как тогда у тебя будет на душе, на сердце?

— Он совершил кровосмешение!

— Откуда ты знаешь?

— Я знаю. Когда я обвинил его в этом, с ним чуть припадок не случился. Эдвина, я уверен в его виновности так же, как уверен в том, что люблю тебя. И я больше не хочу иметь с ним ничего общего! Господи, конечно же, я сам не святой. Чтобы понять это, тебе достаточно прочитать то, что обо мне пишут в газетах. Но то, что сделал он…

Он покачал головой.

— Ник, если ты меня любишь…

— Здесь не может быть никакого «если».

— Может! Как-то очень давно я изменила тебе… Тебе потребовалось много лет, чтобы простить меня. Что касается твоей неверности, то я смотрела на все твои похождения сквозь пальцы и прощала тебя сразу же, потому что люблю тебя больше… наверно, больше чем себя саму. Если ты любишь меня, то должен дать Чарльзу шанс!

— К черту! Я не могу этого сделать.

— Он наш сын.

— Если бы твой сын оказался убийцей, ты и тогда продолжала бы любить и защищать его?