«Радость великая! — писал он в своем дневнике. — Он приветствует меня как старого друга! Как я люблю его! А эти большие голубые глаза? Как звезды! Он всегда рад видеть меня! Я на небесах!»

Геббельс прекрасно умел писать пропагандистские передовицы, хоть и был третьесортным литератором. Такой человек был нужен Гитлеру, поэтому карьера Геббельса в партии по своей стремительности была подобна комете. Всего год назад он прибыл в Берлин, чтобы быть здесь личным представителем Гитлера. Несмотря на свою прямо-таки телячью нежность к фюреру, Геббельс имел здоровые представления о половой жизни и зарекомендовал себя истинным охотником за юбками. Самой блистательной его победой стала Магда Байройт.

В шесть часов вечера он поднялся в лифте на третий этаж ее богатого дома на Грюнвальд и был встречен Магдой в ее квартире, обставленной в стиле арт деко. Магда была почти на восемь дюймов выше его, поэтому ей пришлось наклониться, чтобы Геббельс смог поцеловать ее в губы.

— Магда, Магда! Моя прекрасная, моя любимая! — восклицал он, тискал ее ягодицы через юбку. — У меня уже стоит! — Затем создатель техники пропаганды XX столетия полез рукой ей под юбку и стал ее там щупать.

— Йозеф! Где твоя культура? — резко проговорила она, отталкивая его. — Давай сначала хоть коктейль сделаем. К тому же у меня есть для тебя новости.

— Ты завтракала с Флемингом?

— Да. Он очень обаятелен и, кстати, красив.

Она прошла по белому меховому ковру, разостланному на середине ее богатой комнаты, и открыла в стене черный хрустальный бар.

— Ты спала с ним? — спросил Геббельс, сгорая от эротического любопытства.

— Нет. Он даже не намекал на это. Пока. Но во время завтрака его позвали к телефону. И знаешь, кто звонил?

— Кто?

— Артур Хардинг.

— Что? Но, интересно, какого чер… — Он стал торопливо расхаживать по комнате. — Постой… Да! Ну конечно! О, я начинаю кое-что понимать. Хардинг — берлинский корреспондент газетной сети Клермонта.

— А ты говорил как-то, что Ван Нуис Клермонт женат на матери Флеминга.

— Именно! О мой Боже… — Он остановился и побелел лицом. — Мой человек в «Адлоне» сообщил, что сегодня утром за Флемингом заехал генерал фон Тресков и отвез его на Потсдамерплац!

Он потрясенно смотрел на Магду, а потом неожиданно расхохотался.

— Что тут смешного? — спросила она, подавая ему стакан с мартини.

— Дураки! Идиоты! Они не понимают, что он задумал. А я понял!

— Кто «они»?

— Генштаб. Эти краснорожие недоумки! — Он перестал смеяться и пригубил из своего стакана. — Этот Флеминг, — с уважением в голосе заметил он, — должно быть, очень умен. И для Германии опасен. Его необходимо остановить.

— Йозеф, нельзя ли немного яснее? Скажи мне, что ты про него понял?

— Мне кажется, что он каким-то образом убедил Трескова и прочих остолопов в том, что будет с ними сотрудничать. Скажем, продавать им оружие. На самом же деле его целью является разоблачение тайного перевооружения германской армии перед всем миром! Разоблачение! Мне абсолютно наплевать на Трескова и остальных лошадиных задниц из генштаба. Но эта армия станет нашей. Что с ней будет? Да, Флеминга необходимо остановить.

Он подошел к серебряному телефонному аппарату Магды и снял трубку.

Они занимались любовью в черной кровати хозяйки квартиры. Потом Магда села на постели, закурила и, выпустив дым, сказала:

— Йозеф, ты должен поговорить с фюрером. До меня доходят абсолютно все берлинские сплетни. И знаешь, сейчас все говорят о Руди фон Винтерфельдте. Это становится похожим на скандал и может сильно повредить как фюреру, так и всей партии.

Геббельс тоже сел на постели. Он встревожился.

— Я знаю, — сказал он спокойно, — что фюрер великий человек, который стоит выше любой человеческой слабости. А этот молодой человек… — Геббельс покачал головой. — Он словно демон искушающий. — Он вздохнул. — Я, конечно, поговорю с фюрером, только это будет неприятный разговор. Что-то подсказывает мне, что фюреру мои слова очень не понравятся.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

— Это сенсация! — восклицал Ван Клермонт, лежа со своей женой в постели их дома в Сэндс-пойнте. — Сенсация! Сегодня днем я получил из Берлина первую тысячу слов от Артура Хардинга. Я тебе гарантирую: когда мы опубликуем материал, каждое словечко растащат на заголовки газеты всего мира! Нику удалось вскрыть секретные планы Круппа относительно германской армии. Они сами признались, что на заводе Эссена уже ведется производство! Плюс компания «Бофорс» в Швеции, которая тайно принадлежит Круппу. Она тоже производит оружие для немцев! Это не материал, а настоящая бомба!

Эдит мурлыкала от удовольствия.

— Ну хоть теперь ты признаешь, что Ник вовсе не так уж плох, а? Который уже год ты только и твердишь, что он жадный и хитрый.

— Я и сейчас скажу, что он жадный и хитрый, — прервал жену Ван Клермонт, надевая свой вечерний костюм по случаю приема, который они сегодня давали. — Но эту хитрость я использую в своих интересах. Делая это дело, он, согласен, проявляет завидное мужество, но не думай, Эдит, что я последний дурак и не понимаю, во имя чего он все это делает. И ты тоже это понимаешь.

Эдит, сидя перед зеркалом туалетного столика, пробежалась рукой по своим поседевшим волосам. Потом поднялась и обернулась к мужу.

— Да, я понимаю, — сказала она, — и не стыжусь признать это. Он мой сын, и я хочу, чтобы он что-нибудь унаследовал после меня.

Ван закончил завязывать свой черный галстук.

— Насколько я могу догадываться, это «что-нибудь» называется моей газетной сетью, не так ли?

— Ну и что в этом плохого? Ты сам признавал не раз, что он удачливый бизнесмен. Он добился успеха в Голливуде, когда все пророчили ему банкротство. Акции Рамсчайлдов повысились в цене почти вдвое с тех пор, как он приобрел компанию. Да, я знаю, что ему хотелось бы иметь еще и твои газеты. Кому бы не захотелось? Права на это наследство может оспаривать только твоя дочь, но не станешь же ты мне говорить, что она лучше Ника распорядится газетами? Да она и сама не захочет! Куда ей издавать газету, если она и прочитать-то ее едва сможет?

Ван поморщился. Алкоголизм его единственной дочери был его больным местом. Эдит подошла к мужу и поцеловала его.

— Прости, милый, — сказала она. — С моей стороны это было жестоко.

— Да что там, ты права, — вздохнул он. — И насчет Ника ты, пожалуй, тоже права. Возможно, из него выйдет неплохой издатель. И он твой сын. — Он поцеловал ее.

— Так ты подумаешь об этом? — тут же спросила Эдит.

Он рассмеялся:

— Ты уже три года пристаешь ко мне с тем, чтобы я включил Ника в свое завещание, так неужели же ты полагаешь, что я до сих пор ни разу об этом не задумывался? Я скажу тебе вот что: когда Ник вернется из Европы, я поговорю с ним, и если выяснится, что он настроен серьезно, начну обучать его издательскому делу.

Эдит бросилась обнимать мужа.

— Ты самый лучший мужчина! — воскликнула она.

Ван некоторое время молча разглядывал ее из-под толстых стекол очков.

— Интересно, — сказал он, — полюбишь ли ты меня когда-нибудь так же пылко, как любишь Ника?

— Ван! Как ты можешь так говорить?!

— Нет, не пойми меня неправильно. Я ни на что такое не намекаю. Просто мне кажется, он поразил тебя своим обаянием еще тогда, много лет назад, когда явился в твой дом в Пенсильвании грязным и бедным ребенком.

Эдит на минуту задумалась.

— Ты, наверное, прав, — сказала она. — Он тогда заинтриговал меня. И позже тоже.

— Он всегда вызывал в тебе восхищение.

— И злил порой. Не думай, Ван, что я слепа к его недостаткам. Но я чувствовала, у него в душе что-то хорошее. Я думаю, лишним подтверждением этому является его нынешняя поездка в Берлин.

— Да, только вряд ли им руководит альтруизм.

— Я знаю. И все-таки он вроде героя. По крайней мере, для меня.