— Да, сэр?

— Постарайся сделать так, чтобы тебя там не убили. Нам будет тебя недоставать.

— Мне самому будет себя недоставать. Могу я им угрожать? Сказать, например, что мы перепродадим заказ в другие руки, если Россия его не оплатит?

— Запросто можешь. Я хоть завтра могу продать товар англичанам или французам на двадцать миллионов дороже. И пусть уяснят себе, что при случае я это сделаю. Но это на крайний случай. Пусти в ход свое обаяние. И учти: общаться тебе придется с великим князем Кириллом. Это двоюродный брат царя, так что некрасиво было бы задирать его слишком сильно. Вот тебе рекомендательное письмо к нашему новому послу в России Дэвиду Фрэнсису. В свое время он был губернатором Миссури. Говорят, этот деревенщина богат и великий князь его презирает. Если бы ты был деревенщиной, я тебя на такое дело и не послал бы. И наконец: мне пришло в голову, что нелишне было бы попользоваться кодовыми именами в твоих сообщениях из России. В случае перехвата русским не сразу все станет понятно. Я тут придумал клички для царя, царицы, великого князя Кирилла, Распутина и еще для некоторых крупных деятелей. Вот они все, на этой карточке. Советую заучить наизусть. Вчера я слушал вариации на тему «Энигмы» Эльгара и решил, что тебе лучше называться «Энигмой», согласен?

— Энигма, — задумчиво произнес Ник. — А что, неплохо.

Альфред встал из-за стола и шел пожать Нику руку, тот поднялся ему навстречу.

— Удачи, — пожелал Альфред. — Тебе она понадобится.

После смерти капитана Флеминга его вдова не исключала возможности вновь выйти замуж. А переехав в Нью-Йорк, ей пришлось столкнуться, как она сама выражалась, «с несколькими джентльменскими визитами». Эдит все еще была молода и красива, благодаря поистине строжайшей диете она сумела сохранить свою фигуру. Часто бывала в обществе, но все же любовь пришла к ней только спустя почти десять лет. Но когда это случилось, Эдит решила, что Ван Нуис де Курси Клермонт достоин многолетнего ожидания.

Ему было сорок семь, он отличался высоким ростом, худощавым телосложением, тонко развитой чуткостью к окружающим и был настолько близорук, что носил в очках стекла в четверть дюйма толщиной. Бросалась в глаза его вьющаяся огненно-рыжая шевелюра. Он владел сетью из двадцати девяти газет, выходивших в самых разных городах от Портсмута, Нью-Хэмпшира до Майами. Спустя три недели после первого «джентльменского визита» Клермонта к вдове Флеминг, воспламенившаяся Эдит стала любовницей Вана. Богатая вдова и влиятельный либеральный издатель были без ума друг от друга, но возникла одна проблема. Ван был ревностным католиком и имел жену, которая пребывала в добром здравии. Эдит понимала, что не сможет открыто жить с человеком, которого любит, но, исповедуя прагматизм, она примирилась с этой ситуацией. Она знала, что в таком большом городе, как Нью-Йорк, не так уж и трудно любить скрытно. Более того, она считала, что сам факт секретности придает ее с Ваном отношениям пикантный характер, делая их любовь более насыщенной, чего не было бы, если бы они были мужем и женой.

Однажды Эдит рассказала про Вана Нику. Она понимала, конечно, что ее тайная любовная связь несколько компрометирует ее как мать, но, с другой стороны, она не могла держать Вана «в шкафу» годами и к тому же искренне хотела, чтобы ее мужчины понравились друг дугу.

К сожалению, этого не произошло.

Ван, являвшийся автором некоторых наиболее яростных и пламенных редакционных статей в своих газетах, был строг в душе — за что враги называли его «невыносимым лицемером и педантом», — а потому скептически отзывался о характере Ника и распекал Эдит за то, что та испортила его. Эдит не могла этого отрицать.

Ник, вовремя осознавший, что даже его обаяние не оказывает воздействия на любовника его матери, благоразумно решил избегать встреч с ним. Его отъезд в Коннектикут несколько улучшил ситуацию. Ван неохотно признавал в разговорах с Эдит, что, «возможно», Ник изменится к лучшему. Но сама Эдит хорошо видела, что ее любимый мужчина по-прежнему не жалует любимого сына.

Жена Вана Уинифред жила с дочерью в большой квартире на Парк-авеню. Она годами не обменивалась с мужем ни единым словом, но никогда не забывала отсылать свои новые счета в Клермонт-билдинг, уродливое семиэтажное здание в двух кварталах от Сити-холл, в котором располагалась штаб-квартира всей газетной сети и редакции нью-йоркской газеты Вана «Графика». Исправно оплачивая счета, Ван с удивительной моральной гибкостью «забывал» свою вину — ведь это он бросил Уинифред! — и не терзался угрызениями совести, которые наводят только скуку. Ван занимал огромные апартаменты на Риверсайд-драйв с великолепным видом на Гудзон. В Сэндс-пойнте он имел также летний домик с окнами на пролив Лонг-Айленд, где в тот жаркий июньский день 1916 года как раз заканчивал свой пятый круг в бассейне, когда увидел, что через лужайку к нему спешит Эдит.

— Ник едет в Россию! — крикнула она еще издали.

Упершись руками о края бассейна, Ван рывком выбросил тело из воды. В свое время он был питчером в гарвардской бейсбольной команде — выпуск 1886 года — и гордился тем, что с тех пор не нажил ни унции жира. Он поддерживал форму ежедневными физическими упражнениями: либо играл в мяч или в теннис, либо плавал в бассейне. Он был также воинствующий противник табака и не употреблял никакого спиртного, кроме стаканчика вина иногда за обедом. Подчиненные считали, что в нем недостает человечности, но Эдит знала, что в постели Вану ничто человеческое не чуждо. А отменное здоровье делало его сказочным любовником.

Он слепо шарил рукой в поисках очков, оставленных на упругой доске для прыжков в воду.

— Чего он там забыл, в России?

— Он только что звонил. Какая-то там сделка с оружием. Как ты думаешь, он там будет в безопасности?

— Думаю, что да. Но поголодать ему придется. Мой петроградский корреспондент Бэд Тернер сообщает, что даже представители высших слоев русского общества в последнее время испытывают проблемы с добыванием продуктов питания. — Он наконец отыскал свои очки, водрузил их на нос и, взяв полотенце, стал сушить волосы.

— Значит, ты полагаешь, что мне не стоит волноваться за него? — не унималась Эдит.

— Я телеграфирую Бэду, попрошу его приглядеть за ним там.

Эдит улыбнулась и поцеловала Вана.

— Ты добрый человек, Ван Клермонт, — прошептала она. — Ничего удивительного, что я без ума от тебя. — Затем тревога снова отразилась у нее на лице. — Ты ведь знаешь, что Ник тоже добрый.

— Да ну? — Тон, каким это было сказано, ясно говорил об истинном отношении к Нику Флемингу.

— Но мы хотим пожениться сейчас! — гневно воскликнула Диана, обращаясь к своим родителям.

Они находились в одной из гостиных Грейстоуна.

— Диана, Ник уезжает уже утром, — терпеливо объяснил Альфред. — Не будь ребенком…

— Это обман! — прервала она отца и повернулась к матери: — Вы придумали эту поездку в Россию для того, чтобы отнять у меня Ника!

— Не неси чепухи, — сказала Арабелла. — Не закатывай сцен. Ты ведешь себя сейчас, как третьесортная оперная певичка.

— Но Ник может пострадать в России! Его даже могут убить там! — Она повернулась к Нику, который стоял рядом. — Милый, прошу тебя, не уезжай!

Он обнял ее, чтобы успокоить:

— Диана, теперь уже поздно отказываться. Эта миссия очень важна для твоего отца и для нас с тобой. Она займет всего пару месяцев, и со мной ничего не случится, вот увидишь.

Она дрожала всем телом от гнева и страха за Ника. Ожидался новый эмоциональный взрыв. Инстинктивно она обняла Ника и прижала его к себе.

— Если я тебя когда-нибудь потеряю… — в отчаянии шептала она, сжимая кулачки.

Вдруг она отпустила Ника и бросила на родителей гневный взгляд.

— Если с ним что-нибудь случится в России, это будет ваша вина! — крикнула она. — И вы будете помнить, об этом до конца жизни! Я вам это устрою!

— Знаешь, Диана, — заметила Арабелла, — ты сейчас мало похожа на леди.