- ... а какое ремесло после наук станем считать всех труднее? спрашивал Улисс и сам же отвечал. - По-моему, лекарем быть или менялой. Лекарь - тот знает, что у народишка в кишках делается... Ну, а меняла - тот сквозь серебро медь видит. То же и у скота, волы да овцы всех больше работают: по милости волов хлебушко жуем, а овцы - так ведь это их шерсткой мы красуемся. Эх, волки позорные, - и шерстку носим, и баранинки просим! Ну, а пчелы - те совсем божьи несушки: плюют медком, и пускай говорят, что они его от Юпитера брали. С того и жалят: где сладкое, там и горькое!

- Так это же пошлый Петроний! Банальнейший Трималхион! - воскликнул я, возмущенный.

- Пчела, пчела, - зашипел Максим Максимыч, указывая пальцем на меня.

- Оса, милейший, - поправил его Брук и добавил с сожаленьем, - и вовсе бесполезная зверюшка.

- Тварь, - всхрипел астролог.

- Божья, - с почтением сказал Улисс Брук.

За наступившей недолгой паузой грянул гром аплодисментов и занавесь скрыл сцену. Аплодисменты не смолкали, и могучие голоса завопили восторженно: "Автора! Автора!" На краю сцены стоял бледный римлянин с перерезанными венами на руках, но публика, не обращая на него внимания, продолжала требовать автора. Яркие, слепящие лучи света вырвались из-под занавеса. Он задымился, вспыхнул. Огонь пополз по его вышитому простору.

Что-то нагло вторглось в мой сон. Что за свинство - уже неделю выспаться не дают. Я открыл глаза. Все в красно-серых тонах. "Пожарники", было первой моей мыслью. Но тут же на моих руках щелкнули наручники.

- Не расстраивайся, Арский, - весело сказал седовласый, но еще не старый мужчина в штатском. - В камере отоспишься.

- Это нарушение моих гражданских прав. Моя невиновность очевидна, заявил я решительно, хотя это и было глупо.

- Ну, конечно, невиновен... Так и скажешь тому, кто будет приводить в исполнение...- в глазах начальственного типа мелькнули стальные искорки. Еще имел наглость явиться в этот дом. Хорошо, что Сева-ханум оказалась такой крепкой женщиной.

Окончив обличающую тираду, мужчина в штатском поднялся. "Пора," -заключил он, хлопнув в ладоши. Меня подхватили под руки и поволокли к выходу. У двери стояла Сева. Новоявленной Юдифи не хватало только моего меча и моей головы у ног. Но полностью вжиться в роль несчастного Олоферна мне не дал мой конвоир, применив классический прием полицейского боя -"Пинок под зад". Внизу стоял кортеж из нескольких самых обычных "Жигуленков". Как только меня усадили в один из них между двумя накачанными парнишками, он молнией сорвался с места и понесся по улицам нашего прекрасного города. Странные чувства обуревали меня. Конечно, я арестованный, но при определенной доли воображения... У кого из нас не возникало желания, вот так, на бешеной скорости, в сопровождении машин и охраны промчаться по загипнотизированным твоей тайной и твоим великолепием улицам. Да, замечательно. Равнение на... Когда за машиной со скрежетом закрылись автоматические ворота, я сообразил, что мы приехали не к президентскому дворцу - слишком мрачно-решетчатой была архитектура. Меня обыскали, отобрали ремень и шнурки, а потом долго вели по темным коридорам. Я находился в прострации. Где-то далеко беседовали мои конвоиры.

- ...его знает. Куда этого? Все переполнено...

- Сказали в триста тринадцатую.

- В триста тринадцатую?

- Да, там вчера Кифирчика порезали.

- Ну, самого Кифирчика!?

"Ты сейчас проснешься, Тим... Ты сейчас проснешься..."- уверял я себя без особого успеха. Наконец, мы остановились у тяжелой двери с намалеванным красным числом "313". От этого красного меня стало мутить, однако дежурный, не обращая внимания на состояние моего здоровья, отпер дверь. За ней обнаружилась комнатенка с двумя двухъярусными нарами. Меня втолкнули вовнутрь и дверь со скрипом захлопнулась. Три пары "ласковых" глаз уставились на меня, как на восходящую звезду советского стриптиза. Мой мозг работал в форсированном режиме, пытаясь вспомнить все когда-либо и где-либо встречающиеся упоминания о тюремных традициях. "Сейчас будут стелить полотенце", - подумалось мне. Однако вместо этого чернявенький, с отрезанным ухом малый, нежно сказал:

- Фраерочек прибыл.

- Хорошенький мальчонка, - добавил обритый наголо громила, демонстрируя ослепительно гнилую улыбку.

Кажется, судьба свела меня с мерзкими обновленцами. Пока я размышлял о вымирании ритуальности, маленький плюгавенький мужичок соскочил с нар и, подбежав ко мне, повернулся задом.

- Для начала поцелуй меня в попку, - жалостливо попросил он.

Подобная перспектива меня вовсе не прельщала. "Это все моя невинная ангельская внешность, - в сердцах сказал я себе. - Придется наводить порядок". Для начала я с оттяжкой заехал просителю немного ниже места, что соскучилось у него по ласке. Мужичок завыл и стал бить поклоны о цементный пол. Его коллеги угрожающе поднялись. Что ж, пришла пора явить криминальной общественности свою небесную сущность. Я сосредоточился, натужился и... бесполезно. Ничего не получалось. Рецидивисты приближались. Я напрягся что есть силы - в глазах потемнело, но, видимо, без меча как ангел я абсолютный импотент. "Боженька, ты втравил меня в эту историю, ты меня и выручай", взмолился я, расслабляясь.

- Тим, кореш, ты ли это! - неожиданно воскликнул чернявый. Я испуганно закивал ему.

- Кучерявый, - толкнул он лысого, - это же Тим.

Я продолжал дергать головой, ничего не соображая.

- Вставай, Педрило, - пнул ногой Чернявый все еще лежащего на полу плюгавенького мужичка, - у нас сегодня праздник. И тогда я вспомнил.

- Чина! Боже мой, Чина! - завопил я и бросился к другу детства на шею.

Вообще наша дружба в те давние времена носила несколько странный характер. Наш милый математик посадил отчаянного хулигана и двоечника к пай-мальчику, то есть ко мне. Не знаю, чего добивался учитель, но через неделю пай-мальчик ругался, как сапожник с базарной улицы.

- Ах ты, мой милый сукин сын, - почти рыдал я, растроганный, - как ты здесь оказался?

- Я-то ладно, тюрьма - мой дом родной, - горделиво сказал Чина, - но ты-то, ты - один из первых трахальщиков мозгов в классе - как ты попал в наши палаты?

Я тяжело вздохнул, перешагнул через Педрило, который уже пришел в себя, но подниматься опасался.

- Это долгая история, - с грустью сказал я, - Какие нары свободны?

- Да, любые, - махнул рукой Чина. - Тебя по какой?

- Не мастер по кодексу, - скромно признался я, располагаясь слева, убийство.

- Мокрое значит, - присвистнул Чина, - Круто. Мы здесь все по хозяйственным сидим.

- А Кифирчик? - поинтересовался я, усмехаясь.

- А что Кифирчик? - угрожающе забубнил Кучерявый.

- У Кифирчика ножечек с хлеба соскочил, Тимоха. Он это сам подтвердит, - серьезно сказал Чина и добавил тихо, - а стукачи у нас обычно делают харакири.

- Да, я в коридоре слышал, - побледнел я, вглядываясь в опасный мрак глаз друга детства.

- Верю, Тим, верю, - улыбнулся он. - Педро, топливо доставай. Гулять будем.

- Это я щас, - вскочил с пола Педро и достал откуда-то бутылочку.

- А он за что? - спросил я.

- Изнасилование крупного рогатого скота с отягощающими последствиями, сказал Чина и кучерявый загоготал.

- Не надо гнать, - обиделся Педро, - у меня склад сгорел.

- Душа у тебя сгорела, Педро, - уточнил Чина, тоном заезжего американского проповедника.

- Душа, душа, - забормотал Педро, - сдалась мне эта душа. Пить давай...

И мы дали. Самогончик оказался знатным - с одной бутылочки заторчали все. Потом была ночь. Этакая странно темная, полная специфических звуков тюремная ночь, быстро сменившаяся не менее странным тюремным утром.

Как только мы открыли глаза, Чина принялся инструктировать меня, как следует держаться на допросе. В общем, дело обстояло не так плохо. Главное, как я понял - правильная позиция. "Вообще-то дело твое табак", - сказал, оканчивая инструктаж, Чина. Конец фразы совпал с вращением ключа в замочной скважине. Толстый, жирный служащий нашего пансиона повел меня на допрос.