Рустам Гусейнов

Ибо прежнее прошло

Это роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе.

"Есть такая страна - Бог, Россия граничит с ней."

Рильке

* ЧАСТЬ I. БЫТИЕ *

Глава 1. БИБЛИОТЕКА

Городишко под названием Зольск при обходе его хоть с севера на юг, хоть с запада на восток, хоть как угодно иначе, зрелище собой являет не самое живописное. Улицы его большей частью грунтовые, домишки деревянные, почерневшие, на перекрестках встречаются не просыхающие круглый год лужи.

Городишко маленький. Обойти его - от реки N, ограничивающей его с западной стороны, до совхозных полей на востоке, от запущенного кладбища у южной черты до грязного вокзальчика на севере - можно и за одну прогулку. Дважды или трижды в сутки отходящие от вокзальчика паровозы добираются до Москвы за два с небольшим часа.

Городишко - районный центр. Из промышленных заведений в нем - один консервный завод и разные мелкие мастерские. Центральная часть его отдана общественным службам: отделам, управлениям, комитетам; здесь в отличие от окраин встречаются асфальтовые и булыжные мостовые, каменные дома и особняки.

Торговые и бытовые заведения в городе принято нумеровать. На вывесках, гуляя по Зольску, можно прочитать, например: "Продмаг No 1" или "Городские бани No 2". Исключение сделано для кинематографа. Кинематограф называется "Прогресс", что и запечатлено над входом в него черной масляной краской.

Кинематограф стоит на одной из главных улиц - Советской, а следующий дом по ней считается в Зольске самым высоким. В доме этом полных три этажа, не считая чердака и подвала. Дом построен давно, и, должно быть, принадлежит к какому-нибудь архитектурному стилю - с фасада он украшен ложным портиком о четырех пилястрах. Три этажа его целиком заняты всевозможными конторами. Весною, о которой пойдет здесь речь - весною 1938 года - дом был заново выкрашен желтой краской.

Помимо парадного входа, с левой стороны дома, под кронами деревьев, едва приметная, существует лестница, ведущая в подвал. Спустившись по ней, на подвальной двери можно прочитать табличку - совершенно в духе прочих зольских табличек:

"Городская публичная библиотека No 1.

С 10 до 20, перерыв с 14 до 15

выходной: воскресенье".

За дверью - комната с низким потолком, с зарешеченными окнами. Слева от входящего в комнату стол, надстроенный подобием прилавка, справа кресло и небольшой столик, прямо застекленные рыжие шкафы с книгами, в углу между прилавком и шкафами - дверь, ведущая в книгохранилище.

В комнате этой не слишком просторно, но вполне уютно. Поверхность стола обтянута зеленой материей. Вечерами над ней зажигается лампа под оранжевым абажуром. Лампу зажигает сидящая за столом красивая молодая девушка - высокая, черноволосая, кареглазая. На плечи девушки накинут обыкновенно пуховой платок, на столе под лампой лежит раскрытая книга. Девушку зовут Вера Андреевна Горностаева.

Вечерами в библиотеке безлюдно. В комнате полумрак. Лампа освещает поверхность стола, отражается в стекле одного из шкафов. Продолговатые подвальные окна расположены на уровне человеческого лица. Если вечер погожий, створки правого окна бывают открыты. Можно подойти к нему, прижаться лицом к решетке - так, чтобы ее не стало видно, стоять и смотреть на темный бревенчатый дом через улицу, на черные кроны деревьев над домом, на звездное небо над деревьями. Если сколько-то времени стоять так, взгляд уплывает из подвала, плывет навстречу убежавшему от звезд свету и скоро встречается с бесконечностью. Странно то, что мысленно можно провести от нее прямую линию в подвал, между прутьев решетки. И ничто не стоит на пути.

Тринадцатого мая, в пятницу, незадолго перед закатом, когда как бы невзначай мы появляемся в Зольске, над городом всходила полная, но бестелесная покуда луна; небо в сгущающихся сумерках оставалось прозрачным; вечер был безветрен, прохладен и тих.

Что-то незадолго до восьми по лестнице, ведущей в библиотеку, спустился мужчина - лет на вид около тридцати - в сером добротном костюме, с кожаным портфелем в руке. Мужчина был среднего роста, крепкого сложения, выражение лица его было серьезно, взгляд казался задумчив. Спустившись по ступенькам, мужчина секунду повременил, глядя на жестяную табличку, свободной рукой провел по русым волосам, затем толкнул дверь.

- Добрый вечер, Вера, - сказал он и подошел к столу.

Библиотекарша подняла взгляд от книги, которую читала, и улыбнулась ему:

- Добрый вечер, Паша.

Расстегнув портфель, мужчина выложил на прилавок книгу в картонном переплете с разводами - похоже, дореволюционного еще издания.

- Прочитал. Спасибо.

- Понравилось? - поинтересовалась Вера Андреевна.

- Понравилось. Хотя не все. Неровно как-то написано. Иногда вдруг такие фразы встречаются - ни с того, ни с сего прочитаешь и остановишься. Вот, например, вчера прочитал: "Значит, я и вижу, а потом и думаю - потому что хвостики" помните? Ну, то есть - это у нервов хвостики. Они шевелятся, и поэтому я думаю. Странно это - если так вот представить себе хвостики. Знаете, я, когда это прочитал, вспомнил - однажды давно листал я от нечего делать старую книжку по медицине и откопал в ней занятную историю. Описывалось там, как в прошлом веке в Америке жил-был некий рабочий-железнодорожник. Кажется, даже фамилию его помню - Кейтс, но это неважно. Важно, что был он по общему признанию порядочным, трудолюбивым и, в общем, нормальным человеком. Жил он себе и жил. А однажды случился с ним несчастный случай. Он закладывал взрывчатку подо что-то там для прокладки дороги, а она возьми и взорвись раньше времени; да еще так, что железным костылем, который был у него в руке, насквозь пробило этому Кейтсу голову чуть пониже левого глаза. Но несмотря на это он остался жить и даже в уме не повредился. А единственным последствием оказалось то, что из приличного и воспитанного человека он в одночасье превратился вдруг в натурального хама - вел себя аморально, врал напропалую, грязно ругался. Соседи очень удивлялись, а врач его сделал вывод, что в мозгу у человека существует моральный центр, которого этот Кейтс как раз и лишился в результате травмы. Моральный центр как вам это кажется, Вера?

- Не знаю, - улыбнувшись, покачала она головой. По-моему, не может этого быть.

- Вы думаете? Однако отчего-то должно это зависеть. Я имею в виду - порядочность, нравственность, честность и все такое в человеке. Почему я, например, чувствую себя неприятно, если совру? Ведь, кажется, нет ничего вокруг, что доказывало бы неблаговидность вранья. И часто >похоже даже, что всем от него становится лучше. Почему тогда неприятно? Может быть, все же моральный центр? Впрочем... Действительно, ерунда, наверное, махнул он рукой. - Уютно тут у вас устроено, - оглянувшись, переменил он тему.

- А вы бы записались ко мне, - предложила Вера Андреевна.

- Зачем? - удивился он. - Разве вы мне так не поверите больше?

- Ну, что вы, Паша, не в этом дело. Просто у меня ведь тоже план есть - по охвату населения. И Вольф последнее время бурчит - как-будто я виновата, что в Зольске жителей не прибавляется. Вам-то ведь это ничего не стоило бы.

- Этот ваш Вольф - неприятный тип, - заметил Паша. Скользкий какой-то. Я его тут встретил на неделе в райкоме... Ну, хорошо, конечно, - кивнул он. - Я готов.

- У вас паспорт с собой? - спросила Вера Андреевна и выдвинула ящик из правой тумбы стола.

- Дома, - покачал он головой.

- Тогда мне надо будет потом паспортные данные у вас списать. Так.

Она положила перед собой чистую абонементную карточку, взяла из чернильного прибора перо с длинным полированным черенком, обмакнула в чернильницу.

- Кузькин Павел Иванович, - записала она в карточке аккуратным ученическим почерком. - Дата рождения?