С чувством выполненного долга Немтырь поперся запрягать лошадь. Я опять налег на еду, дружеский поцелуй Немтыря срочно требовалось закусить.

   Народ за столом тихо буйствовал. Большая часть разбрелась по группам. Рядом со мной изрядно захмелевшие братья Лабудько доказывали таким же орясинам, что вздутый от первача живот намного лучше горба от работы.

   Кондрат Силыч в окружении трех дедов судачил о прошедшей молодости, когда первач был крепче, сомы здоровей, а девки слаще. На другом конце стола хан Азам, осушив очередную чарку, рассказывал всем желающим о преимуществах кумыса над самогоном, а Сорока с местным кузнецом сошлись в жарком споре, кто блоху лучше подкует. Пастух Антоха, Федька и Евсей, не выходя за рамки приличий, вовсю заигрывали с девками и только я не принимал участия в общем веселье. После прощального поцелуя Немтыря меня неудержимо тянуло в сон, скулы сводило от зевоты. Как по волшебству рядом появилась Гришкина Ольга и душевным до тошноты голосом известила:

   -- Господин Пахан отдохнуть не желаете? Я вам в горнице перинку постелила, подушки взбиты, простыня новая. А как проспитесь, там и баньку справим.

   Я лишь кивнул. Язык во рту почему-то объявил забастовку и ни как не хотел шевелиться. Ольга ласково подхватила меня под руку и потащила прочь от стола. Напоследок я нашел в себе силы выцепить взглядом Кондрат Силыча. Дембель лихо опрокинул чарку и махнул рукой:

   -- Отдыхай, Пахан. Не сомневайся, присмотрю за ребятами.

   Видя, как он по новой наполняет стакан, у меня появились смутные сомнения, но Ольга все настойчивей тянула к дому, а сил сопротивляться уже не было.

   Единственная улица Гришуков тянулась нескончаемо долго. Исподлобья, осоловевшими глазами, я разглядывал крепкие дома по краям дороги, ухоженные огороды, сытую лощеную скотину, что нет-нет, да и попадалась по пути. Хорошо живут люди. Нет, правильнее будет -- хорошие люди хорошо живут. Или наоборот -- хорошо живут, потому что хорошие люди... В общем сбился я с мысли и с шага и если б ни Ольга ночевать мне в кювете под кустом акации. Последнее что помнится -- это мягкая перина. И я лечу мордой во взбитые подушки.

   Сколько спал -- не знаю, распихали меня затемно. Восковые веки с трудом разодрали сцепившиеся ресницы и в липкой темноте передо мной предстал чей-то мутный силуэт. По дрожащему голосу я опознал Антоху.

   -- Пахан, может, не будем утра дожидаться, рванем в степь прям щас. По холодку, все лучше, чем днем по жаре топать.

   -- Антоха, тебе чего не спиться-то? -- Пробурчал я в ответ.

   -- Да так. По холодку-то сподручней будет...

   С большим трудом я оторвал голову от подушки. Тело нещадно корежило, не понять -- со сна или с похмелья. Как не хотелось вставать, а пришлось, от переизбытка жидкости в организме живот расперло не хуже футбольного мяча, если срочно не облегчиться к утру лопну. Босыми пятками я долго шарил по полу, пытаясь нащупать кроссовки. Безрезультатно. Измаявшись вконец, я попросил Антоху:

   -- Глянь, там обувки моей не видно?

   -- Нет, Пахан.

   -- Куда ж они делись-то?

   -- На наживку пошли.

   -- Куда?

   -- На наживку, -- невинно пояснил Антоха. -- Местные одолели -- расскажи, да расскажи, на что сома ловил, ну я и выложил.

   -- И что?

   -- Пристали как репей к заднице -- продай и все. Ну, я и загнал все портянки, какие у нас имелись, по пять рубликов за штуку. Со всех снял, Евсей одобрил.

   -- Черт с ними с портянками -- махнул я рукой, -- кроссовки-то мои где?

   -- Деревня большая, портянок на всех не хватило, чтоб остальные мужики обиду не затаили, я их уговорил сапоги взять. А чего? Мы их сколь носили не снимая, я так думаю, для рыбы они куда как слаще портянок будут. За каждый наш расквашенный сапог они по паре новых дали, а за твои тапочки и вовсе три пары сторговал. Вон у печи стоят, выбирай, какие нравятся. Наши уже все переобулись, счастью не нарадуются. Гришуки с утра всем табором на рыбалку собрались, хотят с помощью новой наживки всю округу рыбой завалить. А ну как клева не будет? День на день-то не приходиться. Как бы опосля оказии не случилось. Потому и думаю -- надо сваливать побыстрее, в новых сапогах-то любая дорога в радость.

   Я промолчал, а чего тут говорить, спасибо хоть носки оставили. Делать нечего, пришлось примерять сапоги. Вторая пара пришлась в самый раз. Стуча каблуками и хрустя новыми голенищами, я выскочил на улицу. Пока бежал к маленькому деревянному строению в конце огорода, меня осенила гениальная мысль -- душа в человеке находиться под мочевым пузырем, иначе почему, когда возвращаешься назад, на ней становится легко и спокойно.

   Утренняя свежесть порядком бодрила. Насвистывая веселый мотивчик, и уже никуда не торопясь, я вернулся к крыльцу, где нос к носу столкнулся с Сорокой.

   -- Доброе утречко. -- Поздоровался кузнец.

   -- И тебе того же, -- кивнул я.

   -- Я чего думаю, Пахан. Может, по холодку выступим, чего ждать-то? А то потом будем по жаре пыль глотать, а так глядишь, пока народ проснется, верст пять уже отмотаем.

   Я замер. Предложение Сороки как-то сразу не понравилось.

   -- Гляди, -- стараясь сохранить спокойствие, я развернул Сороку лицом к забору. -- Видишь за околицей отблески красные? Заря начинается, скоро совсем рассветет, тогда и решим все.

   -- То, Пахан, не солнышко встает, -- печально ответил Сорока, -- а кузня деревенская догорает...

   -- Как это догорает!? -- Опешил я.

   -- В принципе уже ни как, догорать уже нечему, так, ветер головешки раздувает.

   -- И чего она загорелась?

   -- Ну, это, -- замялся Сорока, -- я Гришку-кузнеца блоху учил подковывать.

   -- Подковали?

   -- Ага, да кто теперь поверит, от кузни одна наковальня и молот без ручки остались, сами еле выскочить успели. Я так думаю -- лучше по темну уходить, кузня-то одна на всю округу была...

   Ноги подкосились, я шлепнулся задницей на крыльцо. Если продажу портянок и обмен новых сапог на старые с доплатой еще можно преподнести Гришукам как шутку, то пепелище на месте кузнецы мало походит на невинную шалость. Хотя с другой стороны -- Сорока не один там был, может, обойдется? В конце концов, можно новую кузню поставить, кореша помогут.

   Мои раздумья прервал скрип калитки. Из темноты выплыл Евсей, следом шел Васька и замыкал колонну Ванька с Азамом на руках. Я схватился за сердце.

   -- Что с ханом?

   -- Ерунда, -- отмахнулся Фраер, -- с жеребца неудачно упал. Скоро очухается.

   -- Ей-богу, как дети малые, -- выругался я. -- Какого хрена он на него полез?

   -- С перепою наверно. С чего ж еще. Этого жеребца год никто объездить не мог, на мясо уже хотели забить, а наш джигит поперся. Толи коня пожалел, толи решил удаль степную показать. Оно конечно приятно, когда девки от восторга орут, мужики в ладоши хлопают, да только если ты пол ведра самогона выжрал -- спать ложись, а не кобыл объезжай. Кстати о лошадях -- выпить не у кого не осталось? Голова трещит...

   -- Отставить выпить! -- Рявкнул я. -- Всем спать, утром поговорим.

   Евсей почесал нос, поковырял носком нового сапога землю у крыльца и, глядя на звезды, сказал:

   -- Пахан, а чего ложиться, утро уж скоро, может пока солнышко не встало дальше поедем? Прогуляемся по холодку, а то днем по солнцепеку с похмелья хреново топать...

   "Ночная прохлада" и "дневная жара" доконали меня окончательно, я даже рот открыть не смог. Не дождавшись ответа, Фраер продолжил:

   -- Нам бы до обеда убраться отсель куда подальше, а то в полдень у колодца Гришуки стрелку забили. Я так думаю, будут все, а они сам знаешь -- мастаки руки ноги ломать. Боюсь, Ванька с Васькой на этот раз не отмашутся.

   -- Мы, конечно, попробуем, -- кивнул старший Лабудько, -- да Гришуков больно много, на всех оглоблей не наберем.

   -- Что еще за стрелка!!! -- Я уже не спрашивал, а просто рычал. -- Они ж слов таких даже не знали!!!