Евсей радостно кивнул и насел на Гришку уже в полный рост:

   -- А чего нам будет, коли через пять минут, сом усами тебе пятки щекотать начнет?

   -- А чего хотите. Все, что есть отдам! -- Рубанул мужик ладонью воздух.

   -- Перво-наперво -- пожрать!

   -- От пуза!

   -- Одежонку бы, какую, наша поистрепалась вся.

   -- Всей деревней оденем, как женихов.

   -- Ну и телегу бы с лошадью.

   -- Хоть две, надо -- сам впрягусь.

   Евсей на секунду задумался, прикидывая чего бы еще попросить, но, поняв, что Гришка торговаться не собирается, барским жестом подвел итог:

   -- Скидывай сапоги, пошли пятки чесать. Ежели нам чего еще понадобиться, я потом скажу.

   Увидев сома, Григорий пустился в пляс. Бешеным вихрем кружил вокруг поверженной рыбины и смеялся, да не просто хохотал, а рвал глотку, переходя с визга на вой. В глазах слезы, ноги чечетку бьют, руки самостоятельно лезгинку танцуют. Кондрат Силыч покрутил пальцем у виска.

   -- Все, мальки поплыли.

   -- Может одыбается? -- С надеждой прошептал Евсей.

   -- Сомнительно. Посмотри, как рожу скрючило, точно говорю -- крыша поехала.

   -- Черт, надо было расписку брать. С убогого теперь какой спрос, накрылся наш первач.

   Евсей кивнул братьям Лабудько, те подхватили Гришку под белы рученьки и пару раз хорошо тряхнули. У Григория лязгнула челюсть, звякнули ребра. Встряска пошла плясуну на пользу. Хоть ноги все еще и отплясывали джигу, но туман в глазах немного рассеялся. Шестерки осторожно опустили мужика на землю. Гришка по инерции проделал несколько замысловатых па, запутался в собственных ногах и растянулся рядом с сомом.

   -- Слава тебе, Господи! Очухался! -- Крестя лоб, чуть слышно выдохнул Федор. А Евсей, боясь, как бы Григорий от великой радости не свалится в новый штопор, рявкнул, да так, что умерший сом на секунду воскрес и двинул хвостом Гришке по роже.

   -- Дуй в деревню за подводой! Одна нога здесь, вторая уже возвращается!

   Я даже не понял, как это у Гришки получилось. Лежал с сомом в обнимку и вдруг завис над землей, как истребитель с вертикальным взлетом. Трава не шелохнулась, ни один пестик с тычинкой не помялся, а Григория след простыл. На том месте, где он испарился, медленно клубилось облачко пыли, а немного погодя донесся вопль:

   -- Я мигом! Сома держите, братцы! Крепко держите!

   Наша одежонка еще не просохла, но не в трусах же в деревню идти, напялили мокрую. Я отошел в сторонку и присел на корягу.

   Как в кино, со стороны, я наблюдал за своими друзьями. Такие привычные и уже родные лица. Васька с Ванькой гладят животы, подмигивают друг другу, так сказать морально готовятся к обильному обеду. Остальные кореша чувства выражают более сдержанно, но по глазам видно -- все в предвкушении. Фраер забрался на пригорок и из-под ладони оглядывает горизонт, вид у него важный, степенный, а нос морщиться, ноздри ходуном ходят, словно за версту первач унюхать хотят. Стало нестерпимо грустно. Каждому овощу -- свой огород. Это не мой мир. Пора педали в другую сторону крутить. Эх, знать бы, где Губан прячется. От невеселых дум отвлек крик Евсея:

   -- Пахан! Там кто-то скачет на четырех ногах, но не лошадь!

   Пришлось подняться и залезть на пригорок. Солнце било в глаза и я долго не мог понять, что за странное существо движется в нашу сторону. Ног и, правда -- четыре, а вот голос вполне человеческий, матерный. Прошло еще несколько минут, и из облака пыли выскочил, а точнее выковылял, человек на костылях. Широкое лицо, окаймленное взлохмаченной бородой, сильно смахивало на Гришку, вот только морщин да седины в разы больше.

   -- Э, хромоногий, а где Григорий, Ольгин который, уже час почитай ждем? -- Вместо "здрасти" наехал Евсей.

   -- А нет больше Григория! -- Запричитал мужик. -- Повязали его бабы, только и успел сыночек крикнуть, чтоб я к омуту бежал. За чем -- не знаю. Рвут его, по волоску раздергают!

   -- Как это раздергают? -- Занервничал Федька. -- А бутыли с первачом обещанные где?

   -- На поминках увидите, -- скулил мужик.

   -- А как же пойманный сом? -- Пискнул Антоха, но мужик отмахнулся:

   -- А чем ты, какой сом! Гришке еще ни рук, ни ног не ломали, а ты -- сом! Сом -- это рыба! За него пострадать надобно. Сколько годов изловить не можем, а Гришка раз -- и с первого захода. Врите люди добрые, да не завирайтесь.

   -- А ты нас на враках поймай сначала! -- Взвился Евсей. -- Ты хоть раз слышал, чтоб блатные врали?

   -- Нет, -- честно ответил мужик. -- А кто это?

   -- Это те, кто по понятиям живут, по совести. Мы это! А вон Пахан, -- указал на меня Фраер, -- самый главный, он не то, что сома, дьяка любого в дугу согнет! А за оскорбления ответишь, щас как стрелку забьем...

   Кондрат Силыч, видя, что Евсей раздухарился на полную катушку, перевел внимание мужика на себя.

   -- Я тебе, мил человек, так скажу: сынок твой тут не приделах, он в одного и лягушку может, не словил бы, да везение у него такое -- мы рядом оказались. А с нами кого хочешь поймать можно. Гляделки-то разуй!

   Кореша расступились и мужик заметил наш улов. Сотворилось чудо, Гришкин папа отбросил копыта, в смысле костыли, и на своих двоих подскочил к сому. Над поляной на миг повисла тишина, а затем уши заломило от рева.

   -- Свершилось! Слава тебе Господи! Свершилось!!!

   -- Да не ори ты так, листья с деревьев сносит, -- не выдержал Евсей.

   -- Свершилось!!! -- Не сдавался мужик. -- В деревню сома тащить надо. Срочно! Иначе изувечат Гришку. Бабы не мужики, на руках-ногах не остановятся.

   Легко сказать -- тащить, а как? Триста килограмм сомятины это не банка шпрот. Шкура у сома гладкая, вся в слизи, уцепиться не за что. Васька с Ванькой ухватились за жабры, воздух от усердия попортили и успокоились. Лежит рыбина на траве, совести ни в одном глазу, хоть те и рядом валяются. Гришкин папа костылем вышиб. Хотел еще усы сому откусить, да Кондрат Силыч вмешался:

   -- Хорош издеваться, он хоть и трагически погибший, но все одно -- тварь Божья.

   -- Конечно тварь, сколь годов над нами изгалялся. Отец мой через него чуть калекой не стал, я ноженьками до сей поры маюсь, а что сыну достанется -- подумать страшно.

   -- Суй костыли под брюхо, ухватимся с двух сторон, глядишь и допрем, а то и впрямь Гришку на сувениры разберут.

   Первые сто метров пробежали рысцой, следующие шагом, потом пришлось сделать перекур. Мы б и больше пробежали, если б Гришин папа за хвост не держался. Так и вошли в деревню, сом на костылях, папа на хвосте, мы с пеной на губах.

   -- Прямо, хлопцы, прямо. -- Командовал гадский папа. -- У нас одна улица, блудить негде. Как до колодца дотащите, стало быть, и приехали.

   Хорошо ему рулить. За хвост держаться -- не бревна таскать. Передохнули и дальше. Улица-то одна, да конца-краю ей не видно. Пока до колодца дошлепали -- потом изошли. Я мизинец сбил о какой-то камень. Кузнец Сорока штанину оторвал.

   -- А где народ-то? Сколь тащим не одной живой души. -- Переведя дух, поинтересовался Кондрат Силыч.

   -- Известно где, глазеть пошли, как сына мово бабы увечат, -- подбирая костыли, пробурчал Григорий-старший. -- Я им щас устрою, я им такой аргумент предъявлю, все село трезвыми два года ходить будет!

   -- Мы с тобой! -- Заорал Евсей.

   В конце улицы, у поваленного забора, бушует митинг. Кричат и буянят только женщины, мужская часть населения сгрудилась через дорогу. Стоят Гришуки, усы обвисли, на рожах черным по-белому писано: "Прощай брат Григорий, встретимся в следующей жизни". Жалко им Гришку, а вмешаться боязно, бабы разошлись не на шутку. Из общего гомона женских голосов выделяется несколько, особо звонких, яростных и стервозных.

   -- Оль! Где энтот хорек спрятался?

   -- Да в сараюшку к хряку залез и дверь заложил.

   -- Может поджечь?

   -- Да ты что, Мань, хряка жалко.