-- Как и всех -- Григорием.
-- А по батюшке?
-- Григорьевич. У нас в Гришуках всех одним именем крестят. Чего мудрить-то.
-- Если вы все одним миром мазаны, как же вы друг дружку различаете?
-- Да запросто. Есть Гришка-толстый, есть лысый, один глухонемой, два картавых, но один из них косолапый. Есть Гришка-высокий, но не спутайте с Гришкой-длинным, которого в запрошлом годе собака укусила. А ежели по бабам и того проще -- Танькин, Зойкин, Райкин. Вот Прасковий две штуки, но и тут не спутать, один -- хромой, а второй -- рыжий. Чего тут различать? Есть два близнеца Григория и жен нашли, обеих Катьками кличут, но и тут все просто, мужики одинаковы, а Катьки разные, одна лахудра, вторая самогон лучше всех гонит. Вот с Ольгами сложнее, их три штуки и все стервы...
-- Гриша хватит! -- не выдержал я. -- Давай о соме.
-- Так про него окаянного и речь. Слухайте.
История о родовом проклятии Гришуков из деревни Гришуки, рассказанная Ольгиным Гришкой (не путать Ольгу жену Гришки, что живет у околицы, с Гришкиной Ольгой, которой свекровь на пасху рожу расцарапала.)
Деда моего Григорием звали. Знатный мужик был. Вся деревня уважала. За что не возьмется все спориться, огнем в руках горит. Здоровьем Господь его не обидел, подковы гнул на спор. Всего одним ударом молота, а со второго мог и в лоб заехать, если проигравший артачиться начинал и говорить, что так не договаривались.
Лет двадцать ему от роду было, когда в омутке, недалече отсюда сом поселился. Ну, поселился и Бог с ним, всем где-то жить надо. Но стала рыбина озорничать, толи корма не хватало, а может витаминов каких, в деревне утята начали пропадать.
Поначалу бабы на пацанву грешили, мол, молодежь озорует. Не единожды крапивой да вожжами задницы мальцам жгли. Те от такой напасти не знали куда деваться, утром с печи слезут -- им шкуру от затылка до пяток спустят, еще обед не настал, им ее назад натягивают. Они уж во всех грехах сознались, и что махорку у отцов таскали, и бражку тайком в бане ставили, а их все секут и секут. Потом ктой-то заметил -- пойдет выводок утят на речку плюхаться, двадцать штук залезет в воду, а назад девятнадцать. Ясно стало -- сом пакостит. Пацанят еще неделю попороли на всякий случай, потом перестали, надоело.
Терпение у наших мужиков железное. Год сома не трогали. Гришка-столяр надоумил, мол, ежели утят таскает, знать, мал еще, вот когда утиц начнет -- самый раз. Мило-дело с такого уху сварить и всей деревней загулять. На том и порешили. Пусть жирует сволочь, печень нагуливает.
На следующее лето сом не стал мелочиться. Пять гусей в реку вошло, назад только бабка Таська выскочила, пастушиха гусиная. Мужики решили пора. Прежде, чем попробовать сомовью печень, они размяли печенку столяру. Тот неделю с синяками ходил. Шутка ли, пять гусей пропало.
Два месяца вся деревня сома ловила. Все сети извели, снасти у кого какие были -- все перепробовали. Бесполезно. В поле картошка не полона, сено преет на лугу, коровы мычат не доенные, а сом не дается. Ничего его не берет, хитрющий зараза. А главное уплывать ни куда не хочет. Всем скопом молебен в церкви отслужили, к бабкам сходили, чтоб отшептали, еще раз столяру морду набили -- не помогает. Плавает супостат, печень нагуливает. Что ни день, то гусь, то утка. Я в своей жизни столько гусятины не съел, сколько он.
И вот как-то по осени дед мой бражничал после баньки с соседом Гришкой, опосля еще два Григория подошли, сидят, культурно закусывают, о печени сома мечтают. Дед как обычно про подкову спор затянул, но кто ж спорить будет, еще не у всех шишки после его кувалды со лба сошли. Тогда он возьми и ляпни, что изловит сома, если мешать никто не будет. Мол, есть у него план, как эту зверюгу обезвредить. Ну, -- все же Гришуки, все Григории, все село родственники, у всех характер, на том и зарубились -- коли дед сома поймает, весь самогон, что в деревне имеется, и два ближайших года гнаться будет, в его дом снесут. Все, до последней капли в личное пользование.
Вот с этого дня все и началось. Назавтра дед в поле с мужиками не поехал, а отправился пасти гусей, а заодно кур и уток. Все дома обошел, всех собрал и своих не забыл. Пригнал птичье стадо к омуту и давай по одной в реку кидать. Кинет -- сом сожрет, кинет -- сожрет. Когда мужики вечером вернулись, он уже всех скормил. Все ждал пока сом подавиться. В деревне ни гусенка, ни цыпленка, а рыбина даже не отрыгнула под водой. Мужики в горячке хотели и деда в омут швырнуть, но тот вежливо напомнил -- уговор был, не мешать. Повздыхали мужики, уговор есть уговор, отрядили Гришку Манькиного в Волынь для закупа птицы на развод, а деду наказали, ежели еще хоть одного утенка сому скормит -- самого заставят яйца нести.
Долго дед в себя прийти не мог. Утром не ест -- о соме думает. Днем не обедает -- о соме думает. Вечерять не садится -- о соме думает. Ночью спать не может -- жрать хочет. Родители его и молочком парным потчуют, и медок под нос суют, одуматься просят, жениться. Ни до этого деду, о соме думать надо. Так может и помер бы бобылем, если б мужичок с соседнего села в приданое за дочь единственную чудо удочку заморскую не пообещал.
Свадебку на раз сыграли. Невеста после застолья косу расплела, на полати лезет ночь брачную справлять, а дед схватил приданое и на реку. И ведь почти поймал, зацепил рыбу окаянную, да видать набрала она силу от той курятины, что он ей скормил, так рванулась, что в двух местах деду руку сломала. Не удержал. Неделю он после этого в горячке провалялся, а как одыбался, с женой познакомился, и еще месяц в чувство не приходил. Ольгой мою бабку звали.
Пол года кости у деда срастались. Много времени было о жизни подумать, о соме. Старики сказывали, июль месяц тогда был. Встал он с полатей, запряг кобылку в телегу и по деревне. У нас и сейчас двери никто не запирает, а тогда и тем более. А уж кто, где самогон держит -- это и дети малые знают.
Мужики сено косят, бабы белье в реке полощут, дед по избам шурует, бутыли с первачом в телегу грузит. Сорок восемь штук набрал, по три ведра в каждом. Он потом так объяснил, мол, самогон ему за сома обещан, так почему бы обещанным не воспользоваться раньше, чтоб с его помощью эту нечисть изловить.
Дело к вечеру уже было, когда он до омута добрался. И весь самогон булькнул в реку. Расчет был прост -- от такого обилия первача сом обязательно опьянеет, тогда его голыми руками бери. А если даже и не всплывет, то все одно -- утром с похмелья загнется, в деревне пусто, похмеляться нечем. Опрокидывая в реку бутыли с самогоном, дед и себя не забывал, оно наверно правильно, разве ж сможет трезвый рыбак пьяную рыбу поймать.
Ниже по течению бабы постирушки закончили, решили окупнуться перед сном. Нырнули трезвыми, а обратно на карачках, да же те, кто отродясь спиртного на дух не переносил распьяным-пьяны-веселые. Побросали белье и с песняками к мужьям, те как раз с поля возвращались.
А тут еще Гришка-пастух стадо на водопой перед вечерней дойкой пригнал. Скотинка той водички напилась -- не идет, не мычит, не телиться. Один баран чуть не утоп с пьяну.
Увидали такое дело мужики и бегом купаться, даже одежонку сымать не стали. Это ж надо -- такое счастье подвалило. Услышал Господь молитвы, послал манну небесную, берега кисельные, реку самогонную. Плещутся, что дети малые, рты раззявили, воду глотают. А река на месте не стоит, у ей течение, будь оно не ладно.
У мужиков животы раздуло, а ни в одном глазу. Они по второму кругу нырять давай. Галка белобрысая мужу советы с берега дает: "Глыбже не окунайся, там градус слабже". Ничего мужики понять не могут. Бабы в стельку, коровы лыка не вяжут, а им хоть бы хны. Самый старый Гришук не выдержал первым: "Все мужики, допились, если уж река самогона не торкает -- амба, домашний первач можно и не пробовать. Как тепереча жить-то будем все время на трезвую голову?"
Как назло с низовья реки телега притащилась, Михей с соседней деревни в гости пожаловал. У лошади ноги заплетаются, сам двух слов связать не может, а кричит: "Братцы, не поверите, остановился коня напоить, да рожу сполоснуть, а в реки самогон гольный, я и флягу набрал, загуляем!" После этого некоторые Гришуки утопиться хотели, да бабы не дали.
