-- Пахан, -- ответил я.

   -- Па-Хан, -- по слогам повторил парень. -- Не слышал я раньше про тебя хан Па. Меня зови хан Азам.

   Ханом мне быть еще не доводилось, но я смолчал. Азам нашарил в темноте бурдюк и протянул. Вода оказалась теплой с привкусом тухлого мяса, такое чувство -- половую тряпку в рот отжали. Дождавшись, когда я напился, Азам спросил:

   -- Ты чего здесь?

   -- Пока не знаю, утром начальник стражи придет, расскажет. А ты?

   -- Из-за любви.

   -- Это как?

   -- Долго рассказывать, хан Па.

   -- Ну, времени у нас в избытке, -- заметил я. -- Говори, не стесняйся.

   Азам грустно вздохнул, что-то прошептал на родном языке, похоже ругательное, и грустно произнес:

   -- В степи женятся рано...

Исповедь Азамхана, наследника степи, повелителя кнута и копыт.

   В степи женятся рано -- с восходом солнца, обычай такой. Готовятся всю ночь, а женятся с утра, так предки завещали. Можно подумать, если обзаводиться женой в обед или на закате гости кумыса меньше выпьют. Но главное, пока в табуне кобылицы тяжелеть не начнут, свадьбе не бывать. И это правильный обычай, если уж кони залюбились, то и человеку пора.

   В конце зимы, когда в табуне самый приплод, прибился к стойбищу чужак, человек, не жеребец. Круглый, как бурдюк с кумысом, назвал себя ханом.

   Раз хан -- садись к костру, бери кусок жирней. Нам как раз пастух был нужен овец пасти, ханов своих в избытке. Имя вот только у гостя неподходящее -- Губан, не любят овцы таких имен, проще надо.

   Утром я выбрал скакуна и подарил Губану, не положено хану пешком ходит, а пастуху и подавно. Но не рад он подарку, в зубы жеребцу не смотрит, на спину вскочить не торопится, противится, брать не хочет. Стал руками махать, слова странные шептать, стеснялся наверно. Мы его силой усадили, шаман вдарил плетью и помчался конь в степь. Губан в гриву вцепился, кто громче орет конь или хан -- не понять.

   Вернулся гость к полудню, пешком. За задницу чего-то держится, странные у них какие-то отношения с конем сложились, наверно кобылу надо было дарить.

   Со злости Губан горшки глиняные побил, меня увидел -- опомнился, говорит, что для счастья так надо. Я ему рожу разбил, чтоб тоже счастливым был.

   Отца моего -- хана ханов, еще осенью Великий Тенгри на небо забрал, я единственный сын, за всё стойбище в ответе. Забот много, все при деле: кто молодых жеребцов объезжает, кто стрелы к лукам режет, один Губан под ногами, как кобылий хвост, путается. Овец пасти не хочет, а жрать просит с утра до ночи. Я уж гнать его собрался, но талант в хане сыскался, хворь разную из людей изгонять наловчился, особенно у женщин. Да ловко так, что шаман зубами скрипит.

   Поставили на краю стойбища юрту Губану. Степные женщины с утра очередь на прием занимают. Шаман мрачнее тучи ходит, никто ему подарков не носит, все Губану тащат. Губан сначала всех принимал, потом стал лишь из молодых девок хворь изгонять. А через год по весне случилось чудо, стали не только кобылицы жеребиться, но и девки, что у Губана лечились. Губан Тенгри клянется, что не виноват. Шаман в ответ верещит, что когда он злых духов изгонял, ни один степняк не забеременел. Зароптала орда. Решили Губану на всякий случай меж ног все лишние выжечь. Я одобрил. Старику такие вещи уже без надобности, а степнякам спокойней.

   Взял шаман помощников, накалил угли и к Губану. А того и след простыл, в юрте на ковре младшая дочь шамана голая лежит, от простуды лечится...

   Я как раз в Волынь собрался. Шаман подумал, что это я помог Губану бежать. Он как дочь не долечившуюся в юрте увидел, так совсем заговариваться начал, сказал, что удачи в пути не будет. И точно -- накаркал.

   Вернусь в орду, живым в землю закопаю!

   Приехал в Волынь, начальник стражи к себе пригласил. Я хан, стол накрыли, кумыс достали, вином называется. Пили, кушали долго. Очень долго, пока вино не кончилось, а потом ворвались стражники и ко мне. Но я Азам! Сын хана степей! Сильный -- как буйвол, зоркий -- как орел, храбрый -- как рысь и хитрый -- как лиса, притворился спящим. Все подумали -- вино в голову ударило. Но я - Азам! И кумыса могу выпить больше, чем дождя в небе! Выбрал момент и в окно, вскочил на коня и поскакал, но у ворот накинули на меня сеть, свалили и притащили сюда.

   Азам снова тяжело вздохнул, поднялся с валуна и, разминая мышцы, прошелся по пещере. Еле дождавшись конца рассказа, я поинтересовался:

   -- А где теперь Губан?

   -- Исчез, -- ответил Азам. Немного подумав, мстительно добавил: -- Выберусь отсюда, найду и вместе с шаманом за хвост лошади привяжу. Пускай друг из друга злых духов изгоняют. День по степи гонять буду! Два! Пока не сдохнут собаки, от них мои беды.

   Я поскреб затылок, занимательная история. Неутешительные выводы напрашиваются сами собой: все Губана видели, но где он есть -- не знают. Интересно, с его подачи Азама арестовали или "администрация" Волыни собственную игру ведет? Неспроста же хана в каменный мешок упрятали, знать есть причины. Мне в принципе начхать на здешнюю политику, но любопытно...

   Бог с ним, главное другое -- Губан где-то рядом, не мог он далеко от орды уйти, а значит до дома рукой подать, лишь бы из "преисподней" выбраться, а там найду и прощай сказочная Русь, привет немытая Россия.

   Пока я выслушивал стенания хана, сами собой появились вопросы, один особо щепетильный, но начал я издалека. Поправив фитиль у свечи, спросил:

   -- Хан Азам я так и не понял, из-за какой любви ты сюда попал?

   -- Как из-за какой? -- удивился хан. -- Когда со стойбища уходил мой конь всю ночь кобылу любил, устал, пожалел я его, другого взял. Если б мой конь рядом был, разве смогли бы меня остановить! Я Азам! Мой конь -- он знаешь какой!

   -- Кстати о конях, -- перебил я, -- если бежать помогу, десяток степных лошадок из своего табуна подаришь?

   -- Два десятка подарю! -- встрепенулся хан.

   -- Два не надо, -- отмахнулся я. -- Десяти хватит. Ты уж извини, но денег на покупку нет, при аресте все выгребли, а кони степные очень уж нужны, потому и прошу. -- Для достоверности я вывернул карманы: в правом чудом уцелевший портрет дочки Старобока, в левом измятый лист с заклятием. Азам замотал головой.

   -- Зачем деньги? Я так дам. Давай бежать. В степь хочу!

   -- Значит, договорились, -- кивнул я и улыбнулся. Жизнь налаживается. Кореша с лошадьми вернуться домой, я останусь у хана, всю степь носом изрою, но Губана найду. Главное на волю вырваться.

   Как по заказу сверху донесся скрежет плиты, над головой замелькали огни и раздался тревожный голос Федора:

   -- Пахан, ты туточки?

   -- Ну, побежали, -- позвал я Азама. -- Помни, чего обещал.

   На выходе, в окружении корешей, нас встречал тюремщик -- старый знакомый, кормилец и поилец, правда, малость помятый, глазки отчего-то набухают синяками, на лбу шишка. Проворный Евсей вылез вперед, отсалютовал коротким трофейным мечом и четко доложил:

   -- Караульный обезврежен, остальная охрана дрыхнет. Ванька с Васькой на шухере. Чего дальше делать?

   Хороший вопрос. На улицу ночью соваться опасно, там стражи, как иголок на ежике, а вот народу наоборот, спят приличные люди по ночам, да и городские ворота до утра на запоре. Вот и выходит -- тюрьма нам дом родной, до рассвета, по крайней мере.

   Пока я размышлял, как поступить, за дело взялся Азам. Степняк, опьяненный свободой, рвался в бой. От волнения он забыл русские слова, а на язык родных "вигвамов" так и не перешел. Хан рычал и хрипел, жилистые короткие руки мелькали в опасной близости от лица караульного. Бедный тюремщик от страха сжался в комок.

   -- Пахан, это кто у нас тут такой говорливый? -- поинтересовался Кондрат Силыч.

   -- Азам, повелитель степи, -- представил я хана.

   -- Эй, господин хороший, -- кивнул Дембель хану, -- кулаками тряси, сколь влезет, а рот захлопни. Неровен час, стражников разбудишь, там рыл двадцать, со всеми не совладаем.