— Это такая традиция — заканчивать дневной пост финиками. Вот эти мои любимые, — и показала на коричневый плод, — они растут здесь, в Калифорнии. Сладкие, как шоколад. Будь внимательна, они с косточкой.

Я наблюдала, как они поднесли финики ко рту, что-то пошептали, прежде чем откусить. Очень торжественно сделали по глотку воды. А потом мы ужинали, молча передавая друг другу блюда. Я съела больше всех. Через некоторое время Дина отодвинулась от стола и обратилась к Умару:

— Сможешь сходить в магазин?

— Конечно.

— Смотри не пожалей потом. Список очень длинный. Я составила меню на послезавтра.

Умар улыбнулся:

— Ты говорила с Сабой?

— Ага.

— И как? Она назвала имя несчастного, которого приведет в этом году?

— Нет, она ведет себя очень таинственно.

— Хм. А как сегодняшние занятия? Кто-нибудь явился на урок в восемь утра?

— Представь себе, да. — И добавила, для меня: — Я преподаю в УКЛА^[102]. Из-за Умара пришлось ввязаться в академический процесс. Саба пошла в старшую школу, а я вернулась к учебе. Стала бакалавром и продолжаю учиться. Сейчас преподаю на кафедре женских исследований. Рассказываю о жизни женщин Южной Азии, об исламской культуре и обычаях. А что твой день? — повернулась она к мужу.

— Как обычно. Куча бумаг, которые нужно привести в порядок. После занятий устроил разбирательство, выслушал стандартный набор объяснений от тех, кто не уложился в срок. С каждым годом они становятся все изобретательнее, надо сказать.

Дина расхохоталась.

— Умар — профессор, самый настоящий, не просто лектор вроде меня. Занимается русской литературой.

— Все из-за нее! — Обвиняющий палец Умара указал на жену. — Я приехал в Штаты изучать инженерное дело, как все правильные пакистанские студенты начала 1960-х. Но ее литературные привязанности, которыми она долбила меня еще в детстве, когда мы жили по соседству… (Я кивнула, давая понять, что в курсе.) Так вот, они сбили меня с пути истинного. На менее прибыльный, но приносящий гораздо больше удовлетворения.

Умар подхватил с блюда еще один финик, напоследок, поднялся и принялся убирать тарелки со стола.

— Постой, не надо, — остановила его Дина. — Я приберу, Джо мне поможет.

Я торопливо подскочила, собрала грязную посуду, сложила тарелки в посудомойку.

Дина суетилась рядом, накрывая пленкой блюда с остатками еды.

— Мы с Умаром еще поклюем вечерком. В Пакистане обычно после ифтар бывает плотный ужин. Но мы стараемся соблюдать диету.

Потом Дина приготовила чай. На этот раз она поставила чашку и для себя. Мы устроились в гостиной; я дождаться не могла продолжения истории. Она ведь наверняка отправила Умара в магазин, чтобы спокойно закончить рассказ.

— Муж Анжелы знает правду? Про тебя? — поинтересовалась она.

— Мой отец. — Я сама удивилась собственному вызывающему тону. — Да. Мама говорит, он с самого начала все знал. Но я никогда не спрашивала его об этом.

— Он старше ее.

Я кивнула.

— Он хороший отец?

— Очень.

— И твоя мама рассказала тебе всю правду? Когда ты была еще маленькой?

Вызывающий тон уступил место обороне.

— Нет. Я… сама узнала. Отчасти. Догадалась по цвету глаз.

— По цвету глаз?

И я все рассказала. И про Менделя. И про то, как потребовала правды от мамы перед отъездом в колледж.

— Выходит, если бы не цвет глаз, ты могла никогда не узнать, что Садиг — твой настоящий отец.

Я даже вздрогнула от такой формулировки.

Видимо, она заметила, потому что в следующем вопросе назвала его иначе.

— Когда ты встречалась с ним? С моим сыном?

— В девяносто восьмом.

— Он жил тогда в Чикаго? Но, говоришь, собирался уезжать?

— Да, вся квартира была заставлена коробками. И он сам сказал, что уезжает.

— Девяносто восьмой? Ну да, он собирался в Пакистан. Жениться. Даже пригласил меня на свадьбу. Я, конечно, собралась — много-много лет не была на родине — вместе с Сабой и Умаром. Но Садиг расторг помолвку, мы и вылететь из Америки не успели. Без всяких объяснений расторг.

Мы помолчали.

— Что ж, — вздохнула Дина. — Хочешь услышать, что было дальше? Не скучно?

— Как это может быть скучно? — Но тут я заметила, какой уставшей она выглядит. — Но… мне не хотелось бы навязываться. Хотя я и так уже достаточно навязчива. Вы устали? Может, мне зайти в другой раз?

— Нет, — ласково улыбнулась она. — Останься.

Дина теперь сидела гораздо ближе ко мне, чем прежде. Потянувшись, она коснулась моей щеки. Я не противилась.

— Знаешь, о чем я думала перед твоим приходом? Перед тем, как ты позвонила в дверь?

Я, разумеется, не догадывалась.

— Неважно, — усмехнулась она. — Все равно не поверишь. Ладно, на чем я остановилась?

— Умар уехал в Америку.

— Да, он уехал.

Дина отхлебнула чаю. А потом начала ровно с того места, где остановилась, снова вовлекая меня в историю своей жизни.

Дина

Гори, сердце! Ключ к темнице твоей — страдание.

Если не изойдет сердце горем, как ему освободиться?

Галиб

Через полгода после отъезда Умара в Америку умер мой отец, внезапно, от обширного инфаркта.

Мама едва пережила это — ритуальный траур с его многочисленными ограничениями ей не был в тягость. Она и в самом деле с трудом могла подняться с постели.

Из того времени помню только постоянный мрак и тоску. Денег у нас почти не было. Я бросила колледж за год до окончания и взяла на себя хозяйственные заботы. Вторую служанку пришлось рассчитать. Осталась только Мэйси, да и то несколько месяцев мы не могли ей платить.

Понимаю, это звучит странно, велика ли важность — иметь одну служанку вместо двух. Здесь у вас не принято иметь прислугу — по крайней мере, для большинства. Но в Пакистане в те времена жизнь была нелегкой, да и по сей день таковой остается. Стиркой занималась я, а стиральной машины в помощь не было. Специи, необходимые для приготовления еды, нужно было толочь вручную. Какие замечательные приправы я сейчас покупаю в индийском магазинчике — имбирно-чесночная паста, всяческие сухие смеси! Нам с Мэйси приходилось готовить все это своими руками, растирать пестиком в ступке. Заметь, никаких блендеров не было. Мы ведь принимаем как должное удобство здешних супермаркетов — чудесные продукты, упакованные и уже готовые к употреблению! Дома мы готовили йогурт сами и сами пастеризовали молоко. В Пакистане бывают «вегетарианские» дни, когда никто не ест мясо, его даже не продают на рынке, поскольку мясо можно готовить только свежим, в тот день, когда оно куплено. У нас был холодильник, но очень маленький, однако мы, как большинство жителей страны, все же придерживались обычаев и ели только парное мясо, так что «вегетарианские» дни были по-настоящему таковыми. Если вы, конечно, не богаты настолько, чтобы позволить себе курицу или рыбу.

Здесь, в этой стране, мы чрезвычайно далеки от того реального труда, который обеспечивает повседневное существование. Но даже когда я включаю бытовые приборы, я думаю о тех, кто их сделал. Я помню, откуда взялось то, чем я пользуюсь. Ведь так легко забыть, что фрукты и овощи, что я купила, кто-то собирал. Кто-то забивал животных, чью плоть мы едим, — даже если это происходило при помощи специальных машин. Кто-то сшил одежду. Долгое время я делала это сама. У нас была старенькая швейная машина, «Зингер», с педалью. Сегодня она, наверное, стоила бы кучу денег — как антиквариат.

Но мы не были нищими. У нас было электричество, водопровод, крыша над головой и мягкие постели. На столе у нас все же была пища — меньше, конечно, чем хотелось бы, и довольно простая. Но я не вправе жаловаться, поскольку работала я для себя и своей семьи. Мэйси и девочка, которая нам помогала, работали на чужих, — я о таком прежде и не задумывалась.

Помню, наблюдала как-то с террасы за детьми на улице — мальчиком лет двух и девочкой постарше, в красной тунике и мешковатых шароварах, таких грязных и вытертых, что и не разобрать, какого цвета они были раньше. На малыше только драная рубашонка, больше ничего. Он чуть приотстал, присел на корточки, справил нужду прямо на улице и побежал догонять сестру. Они шли к пятачку на углу, где сваливали мусор. Я смотрела, как они роются в отбросах, выискивая еду и полезные вещи, которые можно на еду обменять. Оба ребенка золотоволосые — красиво, казалось бы, а на самом деле признак недоедания. Подобные сцены были настолько обыденны, что даже отмечать их казалось странным. В Пакистане — да и во многих других странах, полагаю, — как бы тяжела ни была жизнь, всегда можно найти тех, кому гораздо хуже.