Он взбежал на крыльцо белого домика, и ее развязный смех остановил Алишо в комнате, где Майра сидела за столом с подругой. «Что с тобой? Боялся?» — было тоже сказано со смехом, но не с тем, ласковым, нежным, который он слышал на скошенной лужайке, а так, будто желала она его унизить, показать подруге, оробевшей от его появления, что вот прибежал он, не может без нее, влюбленный горожанин, а она позволяет себе так с ним разговаривать.
Алишо не удивился этой перемене, с того момента, как увидел он опустевший двор, понял, что так все должно быть теперь — мучительнее, тревожнее, и ее лицо, и ее слова.
Подруге, видно, жаль сконфуженного Алишо, и она предложила сесть, и эта ее жалость еще больше удалила от него Майру — он понял, что не чувствует она теперь в нем былой уверенности, силы и дерзости.
Майра закурила, поглядывая иронически на Алишо, подруга, думая, что не говорит он смущаясь, решила уйти, но Майра остановила ее и заговорила с ней на скучную, бытовую тему — просила одолжить денег, чтобы могла она купить те коричневые, чешские, с пряжкой туфли, которые лежат в магазине, считала каждый рубль своей зарплаты, сколько на что она должна истратить — на торшер, на индийскую скатерть… Затем встала и сказала, что уходит домой, скоро утро, надо выспаться, с вечера заменит подругу. «А вы, если вам не спится, посидите и развлекайте мою подругу», — сказала Алишо.
Он испугался и подумал, что ведь совсем незнаком с подругой, а познакомиться теперь, когда она видела, что приходил он к Майре, а та нехорошо с ним говорила, — трудно, да он и не хочет, не получится с подругой просто и легко, как с Майрой, и вообще, что случилось?..
Алишо вышел за Майрой и подумал, что ему надо быстро говорить, сразу начинать, иначе будет поздно. «Что с вами?» — «А что со мной?» — «Вы ведь не такая…» — «Что же вам во мне не понравилось?» — «Странно просто, разве это не мы, до того, как я сбегал домой, целовались?» — «Мы» — «Тогда что же…» — «Мы ведь не сможем больше быть такими…» — «Это вы потому, что я еду… скоро?» — то, как он сказал, заставило ее остановиться, она опять испугалась себя, своей слабости перед его искренностью — во всем, в том, как он вбежал на Станцию, как смутился, как сидел, как смотрел и что и как говорил сейчас, чувствовалась его ребячливость и наивность; даже свой первый поцелуй он отдал ей, приехал откуда-то, напился для храбрости и вот стоит перед ней, женщиной, с которой встретился случайно на день или два, доверяет себя, не думая, что можно разочароваться…
Майра прижалась к нему, и он поцеловал ее. За короткие три часа он научился различать даже оттенки поцелуев, этот показался ему сдержанным, и он порадовался еще больше, ибо понимал, что все до этого, на Станции, было представлением, да, он ей нравится, ей больно расставаться, но не надо сейчас думать об этом, он еще здесь два дня, они будут вместе завтра и послезавтра, а дальше посмотрим… Он хотел сказать ей это, но промолчал, хотя и чувствовал, что сказать надо.
Она не желала идти больше на скошенную лужайку, только согласилась посидеть с ним, обнявшись, на мостике в странной для Алишо атмосфере тишины деревни и редких всплесков воды под ногами. Теперь сидели они тихие и умиротворенные, и молчание уже не тяготило их. Подумал Алишо, что это, должно быть, оттого, что сделались они близкими друг другу.
Здесь, возле мостика, и нашла их медсестра из Станции, окликнула Майру, что-то долго шептала ей в темноте. Алишо с неприязнью смотрел на ее фигуру, ощущая тревогу, и тон Майры подтвердил его догадку о том, что случилось такое, что должно разлучить их теперь навсегда: «Иди к машине, я приду…»
К какой машине? Разве он уезжает? Видно, отец что-то решил. Да, так и должно было случиться, прекратиться неожиданно, нелепо, так быстро, чтобы не мог он, Алишо, ничего толком сообразить. Отец мог это придумать в наказание, ведь вся история Алишо с Майрой началась так, будто был это его шантаж, его приглашение к приключениям, теперь же, когда приключение началось, отец и должен был прервать все и увезти Алишо почти что насильно. Так думал Алишо, но, встретив у ворот тетушек, хлопочущих возле маленького автобуса, подающих друг другу какие-то одеяла, подушки, спорящих и плачущих, и дядю, что-то вкрадчиво объясняющего шоферу, понял по отдельным услышанным их фразам, что отцу стало вдруг совсем плохо — язык распух и слабость — и что местный доктор смотрел его и утешил, но отец внушил себе, что надо ему срочно уезжать, прямо сейчас, ибо не желает он лежать в здешней больнице и умирать вдали от дома. Доктор улыбнулся и сказал, что до больницы дело не дойдет, но, едва он ушел, отец стал одеваться, его хором уговаривали, но он извинялся и говорил, что испортил брату свадьбу, и просил помочь ему уехать, тогда послали на железную дорогу и узнали, что поезд будет лишь к вечеру следующего дня. Тетушки, дядя и несколько близких соседей решили, что надо гостя отправить, соседи тут же пошли, чтобы от имени деревенского общества просить в сельсовете машину и медсестру сиделкой возле отца…
Чтобы не бросалось в глаза его долгое отсутствие, Алишо незаметно влез в автобус и стал суетиться там, поправляя одеяла, взял протянутый ему кувшин с водой, привязал к спинке сиденья, затем поглядел, что бы еще сделать, — увидел несколько сухих листьев между оконными рамами, вытащил этот сор и выбросил и вышел, отряхивая руки. Обман удался, никто не спросил его ни о чем, у всех было ощущение, что он давно с ними в тревожной суете, с того момента, как отец проснулся, застонав, и попросил доктора… Прислонившись на мгновение к шелковице, Алишо улыбнулся в темноте, — уверен он, что отцу захотелось ехать не потому, что испугался он своей болезни, просто он не мог бы выдержать еще день среди сестер и братьев, с которыми давно в плохих отношениях. Еще его должно было смутить исчезновение Алишо, отец все понял и решил вмешаться странным образом — излишним притворством, оханьем, трагическим выражением лица, разговорами о больнице, о смерти вдали от дома. Такая у него натура, не может спокойно и достойно уйти от чего-нибудь неприятного, тягостного, обязательно должен сыграть маленькое трагическое представление, как вот сейчас, чтобы выглядело все правдоподобно и не обидно ни для кого. Но тетушки и дядя, разумеется, поняли все, посему особенно и не уговаривали отца, но как чудесна эта их выдумка с медсестрой, и надо же было самому случаю, в насмешку над всем этим спектаклем с тяжелой болезнью, выбрать Майру!
Довольный тем, что все он понял, угадал истинное желание отца и дяди, Алишо с излишней поспешностью бросился в комнату, где лежал и ждал его отец, по-прежнему выдавая себя за старательного устроителя лазарета — маленького автобуса с лежанкой, питьевой водой и едой в корзине. Очень кстати были и первые слова Алишо: «Все готово, отец», ибо отец был уже на ногах и одет. Бледный, он с неприязнью глянул на сына, но тот, не желая делать пауз, стал говорить что-то ироническое в адрес слишком осторожного сельского доктора, растерянных тетушек, да так уверенно и нахально, словно действительно присутствовал при всей этой истории; отец что-то медлил, слушал, а когда увидел, что и дядя направляется мимо палисадника к нему, кивнул Алишо и вышел довольно твердой походкой к машине.
Алишо насторожился, следя за ним и ожидая, что и как он скажет, когда увидит Майру, уже сидящую в машине, рядом с шофером, но отец принял это как должное, еще раз просил брата простить его, толкнул Алишо к тетушкам, чтобы он поцеловал их на прощание и утешил. Алишо поцеловал их и, проходя к машине, удивился тому, как неожиданно светло вокруг, такое ощущение, будто тягостно прощались они всю ночь, в темноте и проглядели наступление утра.
Когда отъехали уже далеко от деревни, Алишо вдруг подумал, что они молодцы с отцом, сидят друг против друга с такими лицами, будто нет ничего особенного в том, что едет с ними женщина, Алишо может не выдержать напряжения и сказать глупость, как-нибудь неосторожно выдать себя, если не сумеют они сделать с отцом так, чтобы все стало на свои места: может, сказать что-нибудь о Майре? И так, слово за словом, они вернутся к откровенности, мужскому заговору, равенству, которое было между ними до того, как отец вышел из игры… Нет, будет так неестественно и фальшиво, ведь Майра не женщина вообще, Майра — его женщина…
