Широкая, без ухабов, уходит она в обе стороны: одна в колхоз, другая к Бухаре, в ту сторону, откуда должен приехать Беков.

Дорога гудит. Мимо Гаждивана потоком идут машины, везут в Бухару хлопок из колхоза Нурова — ни одна из них не повернет в сторону Гаждивана.

Только дряхленький автобус приезжает раз в день из Бухары.

Медленно, словно боясь развалиться, подъезжает автобус к площади Обелиска. Шофер проходит мимо Эгамова, сидящего обычно в это время на постаменте, и молчит, не соизволив ответить на приветствие. Не поймет Эгамов, чем обижен он на гаждиванцев.

Угрюмо пьет шофер в чайхане, где к нему, как к жителю большого города, относятся с почтением, и снова уезжает в Бухару на пустом автобусе. Редко гаждиванцы едут в Бухару. Разве только в базарные дни или на ярмарку.

Отсюда, с площади Обелиска, и начинается Гаждиван — тянется одной широкой улицей к хлопковому полю, а от этого поля уже начинается колхоз Нурова.

Уверен Эгамов: с приездом командира все всколыхнется в Гаждиване, как от свежего ветра, жизнь перестанет топтаться на месте и, как белый скакун Бекова, помчится вдогонку за другими цветущими городами этой земли.

Ведь помнит же Эгамов: где бы ни был их отряд, командир всегда оставлял о себе добрую память…

К восьми часам утра за спиной Эгамова раздалось бренчание.

Это пришли к обелиску пионеры с музыкальными инструментами и с ними учитель в зеленой шляпе, бережно несущий дирижерскую палочку.

Поправляя китель и принимая внушительный вид, Эгамов спустился к ним. Жестом приказал пионерам остановиться возле газона.

Сегодня ребята были опрятно одеты, лица их сияли бодростью. Довольный Эгамов заметил, обращаясь к учителю:

— Хороших ребят подобрали, красавцы… Все знают, что играть?

— Не беспокойтесь, — заверил учитель.

— В таком случае постройте их слева от постамента.

Когда ребята выстроились, Эгамов заметил, что двое из них прячут за спиной букеты цветов, помятых, срезанных неделю назад.

Эгамов тут же отобрал у них цветы и выбросил.

— Что же вы, товарищ учитель? Как нехорошо. Командиру такие букеты…

— В школьном саду только такие, — стал оправдываться учитель.

— Вот, — говорит Эгамов, — вот какие цветы…

Вынув кривой бухарский нож из-за пояса, он стал срезать на газоне самые лучшие, самые большие гладиолусы для командира.

«Малейшая оплошность может все испортить, Кулихан, — внушал самому себе Эгамов. — Гляди в оба. Разве этим людям понять то, что происходит в душе твоей, этим мелким спекулянтам, гаждиванцам?»

Сколько пришлось бегать Эгамову, уговаривать, чтобы гаждиванцы устроили Бекову торжественную встречу, чтобы пришли к обелиску пионеры и исполнили марш и поклялись в своей верности командиру.

— Кому? Какому Бекову? — долго не понимали старика, смеялись и издевались над ним.

Сутки горевал Эгамов, задетый такой бессердечностью земляков, и уже хотел было обратиться к властям, чтобы милиция, не стесняясь, насильно пригнала к обелиску людей, но приехал из колхоза Нуров, и гаждиванцы повиновались ему.

Сейчас они вслед за детьми своими пришли к обелиску.

Собираясь вместе, старики эти всегда робели, не знали, как вести себя, да еще в такой торжественный день.

Эгамов остался недоволен их видом, будто пришли встречать не основателя Гаждивана, а своих родственников с базара после удачной торговли.

— Странный вы народ, — без обиняков сказал Эгамов. — В такой день и то опаздываете. Все ли пришли?

Но никто не ответил ему, стояли старики и жмурились от солнца.

Поднявшись на постамент, Эгамов стал считать:

— Раз… два… три… — Несколько раз от волнения он сбивался со счета и кричал старикам: — Раз в тридцать лет бывает такой день!

И еще Эгамов крикнул толпе:

— Стройтесь за детьми своими. И спрячьте рваные халаты и галоши!

Старики послушались его, и Эгамов приказал учителю:

— Только после моего знака!.. Который час?

— Без пяти минут…

«Без пяти», — сжалось все внутри Эгамова от предчувствия скорой встречи.

Пока Эгамов строил всех, по мосту через высохшую речку с трудом проехала машина.

С тихой старческой радостью смотрел на Гаждиван Беков.

«Вот земля, где я могу наконец спокойно пожить», — думал он почти со слезами на глазах.

С трепетом смотрел Эгамов на машину, таинственную, с маленькими окнами.

Вот уже шофер подошел к левой дверце, открыл ее…

«Нет, — решил тут же Эгамов, — это не командир».

Слишком маленьким, немощным показался Эга-мову человек, который, опираясь на трость, вышел из машины. Командира бы Эгамов сразу узнал, а у этого очки на носу какие-то уродливые. И белый гражданский китель глухо застегнут: боится, бедняга, простудиться, решил Эгамов. И сам он весь какой-то сутулый.

Беков тоже не узнал своего бывшего адъютанта. И не понял, ради чего собралась вся эта толпа. А главное, смутил его обелиск, гордо возвышающийся над всей этой суетой.

«Нет, — подумал Беков, — здесь какое-то недоразумение, не относящееся ко мне. Как бы незаметно пройти мимо этих людей? Но куда? К кому? К Эгамову», — первое пришло ему на ум.

«Инспектор, наверное, — решил Эгамов, продолжая с явным неудовольствием следить за Вековым. — Приехал собирать налог или страховать имущество. Ах, как неудачно!»

Шофер показал Бекову на толпу, которая равнодушно взирала на суету двух людей — Бекова и Эгамова.

— Это и есть гаждиванцы… Но для чего они собрались здесь — ума не приложу. Загадочное очень население здесь. Каждый раз новый спектакль.

— Так это и есть гаждиванцы? — переспросил Беков, продолжая в нерешительности стоять возле машины, все еще не зная, как ему быть в этой неловкой ситуации.

«Скорее бы они убрали машину, чтобы не мешать встрече командира, — с тоской думал Эгамов, стоя по-прежнему на постаменте. — Люди могут разойтись, испугавшись этого заносчивого инспектора».

Но в толпе не было никаких признаков оживления.

Беков, которого бросило в пот, снял шляпу, и тут Эгамов заметил, что рука его почти не гнется. А когда Беков, осмелев, спросил, обращаясь к толпе: «Товарищи, не может ли кто-нибудь показать дом Кулихана Эгамова?» — бывший адъютант ослабел и тихо застонал, услышав, что человек, которого он принял за инспектора, говорит голосом командира…

Закричал Эгамов:

— Товарищ… товарищ командир!

Засуетился, прыгнул вниз к машине.

«Да это он, родной командир! Как я, старый осел… Скандал!» — Эгамов готов был до конца жизни ненавидеть себя.

Беков вздрогнул от его крика.

Эгамов подбежал к нему и первым делом поднял бороду, чтобы командир заметил шрам и убедился, что это он, Эгамов, его адъютант.

Беков узнал его и пошатнулся, пораженный старостью адъютанта.

Эгамов поддержал его, взяв под руки, и отвернулся, чтобы командир не видел его слез.

Беков был ошеломлен видом адъютанта.

«Какой он нелепый», — мелькнуло в голове.

«Он такой же высокий и крепкий, наш командир, и только мне, слепому болвану, показался он таким немощным», — думал Эгамов, разглядывая Бекова восторженными влажными глазами.

— Ну вот, — Беков растерянно развел руками. — Вот и приехал.

— Спасибо, спасибо, — только и мог выговорить Эгамов.

Затем вспомнил, повернулся к учителю и замахал руками.

Пионеры, утомленные долгим ожиданием, лениво заиграли марш. Военный марш Первого Бухарского полка.

Беков все понял, грустно улыбнулся, словно журя Эгамова за его столь ненужное старание, и выпрямился, чтобы принять на себя ту роль, которой требовала данная ситуация.

Толпа окружила командира, разглядывая его и улыбаясь.

Пионеры протянули ему цветы.

Беков еще больше втянулся в роль и даже принял суровый вид, как и подобает герою, хотя и был очень смешон в своих собственных глазах.

— Спасибо, — сказал он пионерам.

Затем Эгамов повел его мимо взрослых.

— Приветствуйте отца вашего, основателя Гаждивана! — кричал он.