Конечно, все знали, что Беков не очень одобрял тех, кто женился и наплодил детей, он считал, что пока еще рано обзаводиться личным счастьем, не организовав счастье другим; но людям, уставшим от войн, надо было жить, и они требовали построить в первую очередь дома семейным.

— Чей дом на очереди? — спросил Беков.

Оказалось, что Саидова, тихого и не очень смелого человека.

— Я был не всегда хорошим воином, командир. Но вы распорядились все же построить мне дом раньше, чем другим. Не знаю, чем отплатить вам. — И Саидов дал знак, чтобы жена принесла чай.

Жена Саидова, молоденькая уйгурка, которую привез он из дальних мест, протянула Бекову пиалу и стала робко благодарить его от имени детей.

Беков слушал, отпивая большими глотками чай. Воины, окружив командира и не сводя с него преданных глаз, ждали. Все знали, что Беков ездил в Бухару.

Дети Саидова ползали тут же на песке у ног Бекова, ощупывая его пыльные сапоги.

— Чем отблагодарить? — переспросил Беков. — Честным трудом. И расти детей, сделай их настоящими людьми. Вот самый достойный подарок отряду!

— Сделаю все, сделаю, командир!

— Что сказали в Бухаре, командир? — настороженно спросили сзади.

Беков секунду поколебался, но решил не говорить пока об отъезде.

— В Бухаре нами довольны. Обещали на днях прислать цемент и лес. Теперь надо работать с удвоенной энергией.

— Будем работать и ночью, командир. Зажжем много факелов.

— А кто будет факелоносцами? — решил пошутить Беков, вспомнив, что в отряде были и те, кто шел впереди колонны и для устрашения басмачей нес факелы.

— Те, кто были раньше.

Беков одобрительно кивнул и стал прощаться. И это снова насторожило людей.

Обычно он с утра до ночи был на стройке, давал указания, закладывал сам первый камень здания, и все это делал торжественно, под звуки отрядного оркестра. Он хотел, чтобы каждый штрих нового навсегда запомнился им, он хотел, чтобы труд был радостью, а не унынием.

Люди окружили Эгамова.

— Ты что-нибудь знаешь?

— Нет, — заупрямился адъютант.

Тогда они закричали:

— Кулихан скрывает!

Многие недолюбливали Эгамова, считая, что на его долю выпало самое легкое — быть адъютантом…

Эгамов передал лошадей Саидову, приказав, чтобы тот накормил их, и пошел за Вековым на завод.

Вдруг за спиной он услышал голос:

— Слышите, не будет с нами больше командира…

Это было сказано с такой тоскою, с таким отчаянием, что кольнуло сердце Эгамова.

Но он не оглянулся. Ему было ясно: командир сделает его своим шофером в Бухаре, а о лучшем и мечтать не надо…

— На кого он нас оставляет? — послышалось опять. — Без командира не будет города!

Эгамов резко остановился — за ним шли скучной толпой люди, самые храбрые впереди.

«Так, — решил Эгамов. — Надо, чтобы сейчас, сейчас же, хоть раз почувствовали, что Эгамов правая рука командира!..»

— Кто разрешил бросать работу? Это саботаж!

Люди попятились назад, тревожно поглядывая на него черными усталыми глазами, вернулись к тому месту, где лежали брошенные в беспорядке носилки и кетмени.

А Эгамов уже шел по степи к воротам завода.

Степь лежала вокруг него, лютая и голодная… Эгамов вздохнул. С юга все время ползли пески; река Гаждиван, что дала название местности, летом заметно мелела.

По приказу Бекова весь южный берег застелили саксаулом, но ветры часто разбрасывают настил, и песок опять, шурша, ползет и ползет к воде…

Только с запада вечерами веет прохладой. Дыханием клевера и тутовых рощ…

Эгамов остановился, прищурил глаза и разглядел там, вдали, бурую линию горизонта. Там другая, твердая почва, и там оазис. Там кишлак. А старанием командира Бекова и председателя Нурова два года назад создан колхоз.

Эгамов пошел дальше, он думал теперь о том, когда же наконец и колхоз и Гаждиван объединятся в один оазис. Тем, кто придет после, этот большой оазис будет всегда напоминать о нас, о командире Бекове, о председателе Нурове!..

Эгамов догнал командира только возле самого завода. Они молча прошли мимо глиняного невысокого забора к воротам, где стоял охранник с винтовкой.

Увидев Бекова, охранник вытянулся по стойке «смирно» и совсем растерялся, когда Беков спросил

— Где Турсунов?

— В цехе, товарищ директор! Вызвать?

По-разному здесь называли Бекова. На заводе — директором, хотя работали здесь его же воины и руководил ими Турсунов, в колхозе — председателем, хотя настоящим председателем был Нуров, и только на стройке города воины называли его по-старому — командир. Старый титул был больше по душе Бекову, и Беков с трудом привыкал к тому, что называли его то директором, то председателем.

Беков зашел во двор завода и остановился.

Только два основных цеха были построены, но были они уже пущены и перерабатывали хлопок, отделяя волокно, пух и семена для масла.

Остальные же цехи и столовая только еще строились, не были готовы склады и навесы. Поэтому хлопок-сырец, который везли из колхоза Нурова, складывали под открытым небом и много его гнило. И еще хлопок, сильно перегревшись, воспламенялся, и тогда случались пожары.

Тихий, исполнительный Турсунов появился, как всегда, незаметно.

— Меня ищешь?.. — внимательно посмотрел он на Бекова, стараясь уловить все тонкости его настроения.

Беков молча кивнул.

«Уезжает» — вдруг понял Турсунов, радуясь и пугаясь.

— Инженер из Бухары здесь, — сообщил он быстро чтобы не выдать своего состояния.

— Куда поместили?

— В конторе, он ждет тебя.

— Приставь к нему охрану. В Кызыл-тепе одного из таких пристрелили кулаки.

Беков стоял неподвижно, и Турсунов украдкой, уже глазами хозяина посмотрел вокруг, зная, что после отъезда Бекова единственным начальником на заводе будет он… Но ничего привлекательного он не увидел, глядя на глиняные корпуса цехов, на всю эту стройку, на беготню во дворе. И страх овладел им. Ноги ослабли, и он стал думать, что надо бы повести Бекова в контору, присесть там в прохладе и всем вместе обмозговать…

Почва задрожала во дворе от усилий старого грузовика, который въехал в ворота, нагруженный хлопком.

Председатель Нуров выпрыгнул из кабины и крикнул шоферу:

— Проследи, чтобы эти мошенники разгружали быстрее! — указал он на грузчиков, которые, помахивая вилами, лениво подходили к грузовику.

Нуров снял военный китель, давно уже выцветший и потерявший вид, и вытер им потное лицо.

— Четвертая машина за день, и все сам езжу. Народ страшно обленился, — сказал он Бекову.

— А в чем дело?

— В колхозе узнали о твоем отъезде. Люди напуганы. В тебе ведь они видят своего защитника. Но и я, изверг и злодей, хочу им только добра!

— Ты груб с людьми, а они нуждаются в воспитании. Особенно крестьяне.

— Воспитание?! Я воспитывал одного, а он в меня выстрелил сейчас из-за реки. Смотри!

Нуров сбросил сапог и показал маленькую рану на правой ноге. Кровь на ней только начинала свертываться.

— Ты идеалист, Исхак. Во всем! — крикнул Нуров. — И мне уже надоело с тобой спорить.

— А ты не спорь, ты делай свое дело.

— Ты давно перестал быть крестьянином, Исхак. Земля тебя забыла. А я скажу вот что: земля, она отталкивает все, что противоестественно ее сути. Так же и человек.

— Пожалуйста, не учи меня! — прервал его Беков, зная, к чему Нуров клонит разговор, а клонил он к тому, что нельзя строить завод и город такими темпами и на одном лишь желании и энтузиазме — вот это противоестественно логике жизни.

Нет, сам Нуров не против того, чтобы строить завод и на его базе город. Нужны и заводы, и города, и без них колхозу никак не подняться, это он понимает, это и есть та самая смычка, о которой стало модно говорить со всех маленьких и больших трибун, но…

— Вот он, добренький, вот он, чистенький! — кричал Нуров, показывая на Турсунова. — Но учти, ты уедешь, а он завалит все.

— Тогда я потребую судить и тебя! — вконец рассердился Беков и направился в контору, где его ждал инженер.