На самом деле, я подозреваю, почему двойственное восприятие, то ли пленило, то ли не пленило. Не катарсис, не потрясение от искусства, а просто потрясение, во многом я его сама себе сгенерировала. Меня тема взяла больше, чем кино. А чтоб она меня взяла, не обязательно вообще кино смотреть, достаточно начать про это думать: про то, что бывает после смерти родного человека.
В фильме «Жить» мертвые родные являются тем, кто остался. Очень обыкновенно, буднично приходят, по дому помогают. Одной героине мало было фантазийного возвращения – так она выкопала мертвых дочерей и посадила за стол пить чай. Два детских трупа на кухне. Вот какой смелый режиссер Сигарев. И вот какая недостаточно смелая героиня, мать. Не справилась, заиграла в куклы.
Тут отдельно спасибо авторам фильма «Жить» за метафору с выкопанными мертвяками.
Человек один раз кончается физически, а так – хоть по нескольку раз же еще, пока живой. Кончается – в смысле, необратимо меняется, превращается в следующего. Живешь с человеком, а его уже нету. Вместо него, правда, есть другой, он не хуже, может, наоборот, лучше, но ты его в упор не видишь и не слышишь – не распознаешь. Ты занят диалогом с тем, которого нету. За столом сидит трупак, и ты говоришь за двоих: реплику за себя, реплику за него. Ты лучше него знаешь, что он скажет.
Как у Шкловского, когда он рассуждает про Анну Каренину: «Человек говорит – „моя жена", а она уже не его жена». В ней уже что-то необратимо случилось, а он еще не понял. Если постоянно тереть с мертвецами, постепенно перейдешь в режим внутреннего монолога, а он годится только для молитвы, да и то. Да и то молитва – диалог.
Но это ведь христианская логика: кто-то умер, кто-то воскрес, откопаю-ка я своего и подожду, пока он на третий день. Есть еще логика восточная. Если следовать ей не только в вопросах кармически обусловленной близорукости, то, конечно, никто не кончается и начинается, все продолжаются. В Анне Карениной продолжается каренинская жена, иначе хули бы ей под поезд кидаться, это просто двум бабам, старой и новой, тесно стало в одном человеческом сердце. А так – если б та подохла, этой бы раздолье, все ровно.
Я за восток, мне иначе нельзя, а не то я, как Каренина, куда-нибудь сигану, честное слово. Я не хочу никого, ни одну из нас убивать, я лучше буду пытаться расширить сердце, чтобы всех их простить, чтобы всех себя в нем разместить. Чтобы всему ужасу и всему счастью хватило площади.
Видимо, фильм «Жить» все-таки дико талантливый, иначе какого хера я уже неделю о нем на разные лады так и сяк. Диалоги, опять же. Текст, который произносит Троянова.
У ВВ недавно умерла ее учительница. «Светло, высоко», после долгой болезни. Сколько помню, ВВ бегала к ней домой, таскала лекарства, кормила, поила. Мы любили друг друга по-настоящему, сказала ВВ. «Понимаете? Это очень важно. Люди так мало друг друга любят». Я спросила: вы понимаете, что я вас именно люблю, а не что-нибудь еще? ВВ сказала: да.
18 ОКТЯБРЯ
С удовольствием хожу на работу каждое утро. На работу на Лубянку в статный Политехнический музей, к школьникам. Я соскучилась и рада, что меня обязательно ждут где-то в урочный час, и этот час ранний. Что отправляюсь куда-то вместе со всем городом. Мне нужны заданные маршруты, в которых есть какой-то смысл.
Прямо сейчас, в таком же точно октябре, в деревне Удалы Скарлетт грубо лепит свои пирожки, ее младенец спит или орет, ее муж спит или смеется, за ее окном мчат электрички, часто, эта ветка популярная, направление так и называется – главное.
Я не поеду в Пермь 19-го, съемки откладываются больше чем на неделю, не видать мне бани, не смотреть с пригорка электропоезда. Невозможно поверить, что каждый день на свете живут эти мои люди, с руками просторными и мягкими. Невозможно поверить, что где-то жизнь не ебашит ломаной линией, а течет, и что раз течет, к ней же можно припасть. А я стою очень прямо, я ни во что не уткнулась, я стою на спор, на самый честный спор, потому что и когда никому не видно, я все равно прямая. Я жду зеленого света, даже если на километры вперед ни одной машины. Все дело в зеленом свете и в доверии. Мое доверие к тому, кто его зажигает, безгранично.
20 ОКТЯБРЯ
Школьники написали к пятому дню учебы свои беспощадные пьесы.
Практически всех понесло в эпику, в судьбу человека. Не день из жизни, не неделя, а вся трасса целиком. Счет на десятилетия у них. Встреча спустя годы. Друг не узнал друга. Поэт не узнал лиргероиню собственного стихотворения. Парень мотается по галактике, колонизирует планету Новая Земля-2, а на старой Земле, на обычной, его ждет девушка.
Девушку зовут, что характерно, Нора. Их практически всех как-нибудь так зовут: Дамиан, Кристофер, Жаннетт. Ясное дело, разве с Машей или с Колей может случиться что-то интересное, и не в космическом будущем, и не в средневековом прошлом, а сегодня?
Мы им установили лимит в семь страниц, не развернешься особо с описаниями, с поступательным развитием сюжета. К тому же школьники – повторюсь – мельчить не настроены. Школьников манит романный или даже саговый масштаб. Им бы многосерийный фильм сочинять – с флешбэками, со всеми делами, а тут такая вынужденная нищета.
Пришлось школьникам упихивать длинные жизни героев в десяток коротких сцен. Все происходит стремительно. Герои мчат по главным точкам: родился – женился – совершил важное научное открытие – развелся – опять женился – предал – потерял память – убил – убит. От всего человека нам остаются только главные точки.
Один за другим я читала биографические конспекты в диалогах – сверхплотные, без воды и без воздуха. Вот так люди, с которыми еще мало главного произошло, разлиновывают эту абстрактную тетрадку. Такая у них селекция судьбоносных событий.
Выборы школьников не странные – понятные. Крупное событие отличить от некрупного можно даже при скудном персональном опыте ужаса и счастья. Опять же, из скудности опыта вытекает наглость. Они так лихо швыряют героя в любовь, в прощание навек, в смерть, так легко даруют ему встречу жизнь спустя, так походя лишают всякой надежды, как даже сам господь Бог остерегается иной раз и смягчает углы.
Театр – вообще грубое искусство, крупных форм такое. Историю в театре надо рассказать быстро и выпукло. Давление на зрителя должно быть сильным и частым. Ковальская с Греминой сочинили талантливое определение – чем театральное искусство отличается от киношного и, тем более, телесериального – «интенсивностью переживания на единицу времени».
Мы в театре как бы показываем жизнь неослабевающего драматизма, показываем строго горку: либо герой в нее лезет, либо ёбается с нее. Плато – только подразумеваем. Что – ну, где-то, когда-то, когда нет горки, есть прокладки, люфты, воздушные подушки, на которых герой возлежит, и с ним не происходит ни-че-го. Ничего особенного.
Киноартхаус, видимо, взял на себя функцию антитеатра и интересуется только подушкой. Микродействиями, микрособытиями, самой жизненной тканью, а не швами и не зонами разрыва. Весь фильм может быть как подушка. Просто лежит подушка, легкий ветерок выдувает из нее перышки – и так полтора часа. Если режиссер задорный и любит движуху, экшн, – в финале подушка красиво лопается.
На подушке, интересно, я сейчас, или на горке, и что считать жизнью, то или это? Жизнью – релевантной, действительной, которую уместно пересказать, когда я умру. Чтобы сразу стало понятно: вот такой был человек, вот это составляло его существование. Когда я существовала, как я – когда горки, или когда подушка?
И – самое главное – пока я еще существую в настоящем времени: как не перепутать одно с другим, главную точку с проходной? Как не засыпать в горах и не лепить из подушки роковой тотем?
Я в этих делах дурочка, мне всю дорогу кажется, что я в горах, даже если я в постели. Я во всем подозреваю точки бифуркации. Поэтому, зная, что слабовидящая, точнее, что дальнозоркая, я благоразумно отмахиваюсь от видений и проебываю, бывает, настоящие горы. Мальчик зря кричал: Волки! Волки! – и его по привычке не спасли. Я кричу: Гора! Гора! – и сама себе не верю, слишком много уже было ложных вызовов. Но иногда ведь и на самом деле, гора – это гора. Отошел – и видно, издалека. Четко, с координатами, с высотой пика. Отсюда моя жизнь пошла в другую сторону, а я все проспала, я думала – так, просто гуляем.
