Жрец расставил двенадцать походных алтарей в честь олимпийцев и на каждый жертвенник кинул в пламя по зернышку фимиама. Одна девушка ему прислуживала, другая играла на флейте, третья перебирала струны форминги маленькой лиры.
Мы стояли, как полагается воинам, навытяжку, опустив увенчанные головы, и нам было грустно от этой тихой музыки, от негромких гимнов жреца, от того, что сейчас мы покинем уютный шатер и пойдем в непроглядную ночь, наполненную брызгами соленой пены, туда, где тетивы всех луков напряжены и все стрелы ждут своих жертв.
- Возвращайся, старик, живи сто лет! - Фемистокл обнял Мнесилоха, а мне взъерошил волосы на голове.
Аристид молча смотрел на эту сцену; тонкие губы его покривились усмешкой. Мне казалось, что я читаю его мысли: "Судьба Афин вручена городскому болтуну и ненадежному мальчишке".
Однако и он тепло простился с нами.
ПЕРЕБЕЖЧИКИ
Зарево все ярче полыхало над Афинами. Плотные капли падали с весел и от пожара казались каплями крови. Я сидел на веслах; грести было тяжело сносило течение. Задул рассветный ветер.
- Видишь, видишь? - указывал Мнесилох. - Да куда ты гладишь, смотри правее! Видишь корабли с косыми парусами? Это египетский отряд персидского флота. А вон финикийцы - вот эти неуклюжие посудины с загнутыми носами, с высокими башнями на корме. А плоские, низкие - это корабли изменников-греков, которые сражаются на стороне царя. Правь к финикийцам. Варваров легче надуть, чем нашего брата-грека.
Я и направился было к позолоченному чудовищному кораблю, украшенному башенками, перилами и балкончиками, с бортов которого свешивались персидские ковры. Однако небольшая ходкая галера, украшенная медными щитами, пересекла нам дорогу, и вот уже с ее бортов над нами свесились насмешливые рожи с клинообразными, типично греческими бородками.
- Эй, путешественники, куда правите?
- Мальчик, что за плешивую красавицу ты везешь? Вели ей, пусть спрячет свои ножки! - Это они намекали на то, что Мнесилох, боясь сырости, заткнул полы своей хламиды за пояс, обнажив кривые волосатые ноги.
Нас подняли на борт.
- Ну, теперь держись, Алкамен, - шепнул мне старик.
И он пустился кривляться, плакался на судьбу, говорил на чудовищной смеси греческого языка с варварским.
- Эй, однорукий, ты краснорожий, как Силен, - насмехались враги.
Галера доставила нас в такое место, где корабли стояли тесно, борт к борту, и с палубы на палубу можно было переходить по перекинутым мосткам. Да, действительно велик был царский флот - даже дух захватывало!
Здесь нас окружили мидяне. Матросы, полуголые, повязанные красными платками или с тюрбанами на головах, отступили, и мы оказались среди бородатых, горбоносых мужей в расшитых золотом одеждах. Тяжелые плащи, затканные жемчугами и алмазами, колыхались на них, как на вешалках.
Важный вельможа восседал под опахалами на золоченом стуле. Его борода, выкрашенная в красный цвет, была тщательно завита в мелкие колечки и покоилась в специальной парчовой сетке.
- Это еще не царь, - шепнул Мнесилох. - Не бойся! Откуда только у Мнесилоха взялись обильные слезы. Сморкаясь в полу хламиды, он кое-как рассказал, что бежал из афинского рабства, в котором провел сорок лет! Поведал, что его настоящее имя Сикйнна, а этот мальчик (он ткнул в меня пальцем) тоже беглый раб, сирота.
Мнесилох повторил свой рассказ на каком-то скрипучем и шипящем, вероятно на персидском, языке; опять заговорил по-гречески.
- Отведите нас к царю! - требовал Мнесилох. - У нас есть что ему рассказать.
Однако краснобородый и бровью не повел. И все кругом оставались такими же непроницаемыми и важными. Мнесилох вконец извелся. Чего уж он им ни рассказывал, как ни врал - они смотрели на него бараньими глазами и, казалось, кого-то ждали.
Наконец гортанный голос что-то прокричал. Все мидяне, кроме краснобородого, повернули головы направо, и оттуда, стуча солдатскими сапогами, появился худой человек со злым, напряженным лицом.
Это был Лисия, бывший перекупщик зерна, бывший хорег, бывший афинянин, а теперь перебежчик и изменник!
- Ха! - закричал он. - Это Сикинна? Это беглый раб? Это шпион, лазутчик Фемистокла, и место ему в петле! Кто же в Афинах его не знает? Зовут его Мнесилох, и живет он объедками с богатых столов. В том числе и я кормил его у себя на кухне.
- Врешь, собака! - сказал Мнесилох. - Я на твой поганый двор шагу не ступал, хоть ты и богаче всех. Насосался крови людской!..
Лисия кинулся на него, хватаясь за меч, но персы-щитоносцы его удержали. Краснобородый что-то заговорил, указывая то на меня, то на Мнесилоха, то на Лисию, потом указал пальцем вдаль. Переводчик объяснил, что по приказу царя царей всех перебежчиков ведено доставлять ему лично, что с нами вместе пусть отправится и Лисия как беспристрастный свидетель.
И та же быстроходная галера доставила нас на берег. Там завязали нам глаза и повели, подталкивая древками копий. Копилась злоба, таился противный страх, но что же делать? Мы молчали. Слышался звон оружия, ругань и восклицания на чужих языках, ржали кони, скрипели оси телег, плакали дети и визжали женщины. Видимо, вдоль всего берега расположилось войско мидян.
Вдруг я почувствовал, что Мнесилох сел на дорогу.
- Ох, - стонал он, - от дурной головы ноги кричат караул! Братцы мидяне, мидянчики-голубчики, не могу больше идти!
Конвоиры чужими голосами переругивались возле нас. Раздался пронзительный голос Лисий:
- Довольно сатира изображать, тут тебе не театр Диониса. Царь царей прикажет тебе поджарить пятки!
- Что ты орешь, будто с осла упал! - тихо сказал ему Мнесилох. - Лучше скажи, понимает ли тут кто-нибудь по-гречески, кроме тебя?
- Нет, никто, - опешил Лисия. - А что?
- Чудесно! - пробормотал Мнесилох, вставая на ноги. - Это мне и нужно было знать.
И воскликнул, обращаясь к невидимому перекупщику:
- Лисия, будь эллином! Будь хоть чуточку греком, чтобы боги Эллады, когда настанет страшный час суда над предателями, могли бы бросить на твою чашу весов хоть крупицу милосердия!
- Что тебе от меня надо, старый хрыч? - недоумевал перекупщик зерна.
- Меня казни, меня предай, но мальчишку спаси. Чем виновато дитя, когда кругом все в огне, все рушится?
- Шагай, шагай! - усмехнулся Лисия. - Не пройдет и часа, как вы оба запоете новую песню в руках опытного палача. Ты, старик, будешь в роли Прометея, а твой малый - он уже однажды выдал меня, - он будет корифеем. Ха-ха-ха!
- А помнишь, Лисия, - вкрадчиво ответил Мнесилох, - как десять лет тому назад после Марафонской битвы неизвестные похитили из ямы сокровища, взятые у персидского царя? Один из похитителей, я помню, был потом перекупщиком зерна.
- Что это ты вдруг вспомнил? - Голос Лисий дрогнул. - И какое дело царю до сокровищ, украденных у афинян?
- Но афинянам-то они достались от персов! Неужели царю не захочется их вернуть? Вот он и начнет кое-кому поджаривать пятки: сознавайся, мол, куда ты девал мои сокровища?
- О злые демоны! - выругался Лисия. Дорога под нашими ногами стала круто подниматься. Мы спотыкались на острых камнях.
АРТЕМИСИЯ
Послышался женский голос, резкий, как звон металла, и все-таки женственный, приятный:
- Остановитесь! Куда вы ведете старика и мальчика?
- Не мешай нам, женщина, - раздраженно ответил Лисия. - Мы спешим предстать перед светлым ликом царя царей, и нам некогда вести пустые разговоры.
- Что ты, что ты! - зашептал ему кто-то по-гречески. - Не груби нашей госпоже. Ведь это Артемисия, правительница Галикарнасса. Сам царь Ксеркс слушается ее слова. Шевельни она пальцем - твоя голова слетит.
- Развяжите им глаза, - приказала правительница. - Какое зло могут причинить однорукий старик и слабый мальчик?
Перед нами оказалась коренастая женщина на крепких ногах. Лицо ее было густо забелено, губы и ресницы ярко раскрашены. Замысловатые серьги и подвески бренчали при каждом движении. И, несмотря на все эти женские ухищрения, в ее некрасивом лице чувствовалась мужская сила и властность.
