- Нельзя вступать в бой... Нас разобьют... У них две тясячи кораблей, у нас двести. Пока не наступил рассвет, сажайте народ на корабли - ив Спарту!... Там будем обороняться.
- А как же наш город? - выкрикнул Ксантипп. (Я его сразу и не заметил: он сидел сгорбившись у светильника, как нахохлившаяся птица.) - Так и отдать город без боя?
- Вы свое потеряли, поэтому теперь вы не можете нас понять. Мы хотим сохранить хоть что-то от Эллады, хоть Спарту...
Все раскричались. Что же, значит, Афины уже потеряны? Значит, уйти смирившись?
Эврибиад встал с кресла, брал за руки то одного, то другого, растолковывал спартанский план.
Фемистокл прервал его. Распахнувшийся плащ стратега чуть не погасил светильник.
- Помните, я призвал вас отступать на море, оставить Афины? Теперь довольно отступать! На суше мы были слабее их, на море мы сильнее! Пусть их флот многочисленнее, а наш сильнее!
Эврибиад покраснел, нервно вертел жезл главнокомандующего.
- В открытом море мы не будем нападать, - убеждал Фемистокл. - Заманим в пролив. Здесь персам не развернуться, будем их колотить поодиночке!
- Фемистокл, Фемистокл! - Жезл в руках Эврибиада вращался все быстрее. - На стадионе того, кто до свистка срывается с места, наказывают палками!
- Да, но и тому, кто медлит, наград не дают! И Фемистокл указал пальцем, кому именно не достанется награда. Эврибиад вышел из себя и замахнулся жезлом на Фемистокла.
- Ого-го! - закричали стратеги, вскакивая. - Зазнался спартанец! Кто бы ты ни был, мы тебе не позволим!..
Но Фемистокл опустил глаза и смиренно приблизился к Эврибиаду:
- Ну, побей меня - твое право. Ты - начальник. Только дозволь утром ударить на врага. Время упустим!
Эврибиад смутился, бормотал извинения, отдал жезл оруженосцу. А Фемистокл продолжал убеждать. Ладонь его сжималась и разжималась, как бы извлекая истины и бросая их в лица слушателям.
- Горит наш город, но мы ушли, чтобы не стать рабами. Уйдем ли мы теперь на чужбину, бросим ли пепелища? Это пламя над городом Паллады радует не только врагов, радует и некоторых союзников. Но рано им радоваться! У нас есть другой город - деревянный, крутобокий, длинновесельный. Пусть нас предают! Мы сами отвоюем себе свободу!
Эврибиад напрасно пытался возражать: его голос тонул в крике афинян. Тогда он объявил, что на рассвете спартанские корабли покинут Саламин, а афиняне пусть как хотят. Тишину обрубил крик. Коринфяне, сикионцы по очереди заявили, что подчиняются приказу главнокомандующего, уходят на рассвете к берегам Пелопоннеса - там будут обороняться.
Военный совет окончился.
- Только бы напали, только бы напали... - сжав зубы, повторял Фемистокл, расхаживая по опустевшему шатру.
- Я здесь, Фемистокл! - напомнил о себе Мнесилох, приютившийся у входа.
Но стратег продолжал шагать и думать...
АРИСТИД
Полог входа откинулся. Кто-то, закутанный в плащ, вошел и остановился. Фемистокл схватил светильник, поднес к лицу вошедшего.
- Аристид?
- Да, Аристид. Я нарушил закон и вернулся. Фемистокл! - страстно воскликнул он. - Накажи меня завтра, но сегодня дозволь сражаться!
Я впервые увидел Фемистокла растерянным. Он подвинул Аристиду скамью, блюдо с жареным мясом и фруктами, но вдруг, как бы спохватившись, откинул скамью ногой, выпрямился перед лицом Аристида.
- Зачем пришел? Ты был против флота, против морского боя, а теперь пришел? Хочешь и в этом случае прослыть справедливым?
Аристид сжал тонкие губы, но отвечал спокойно:
- Не время сводить счеты... Я бы не пришел - крестьяне, эвпатриды, даже многие моряки писали мне: сердце у Фемистокла большое, верим, что боги сделают его благосклонным.
Фемистокл молчал, неслышно ступая по ковру. Аристид продолжал:
- Помнишь, я призывал народ умереть под стенами богини? Вот я и явился умереть под деревянными стенами, которые ты воздвиг на море...
Замолчали. Корабль мелко покачивался на прибрежной зыби; меня ужасно клонило в сон, и я таращил глаза, чтобы не пропустить чего-нибудь интересного.
- Я на эгинской галере, - рассказывал Аристид, - проскользнул между кораблями мидян. Пролив заперт ими, судов видимо-невидимо. Если бы они первые напали, вот бы их колошматить в узком проливе!..
- Если я прощу, - заговорил Фемистокл, - то не ради тебя... не ради тебя... - И вдруг поднял голову, подошел вплотную к Аристиду: - Как ты говоришь? Кораблей видимо-невидимо? Пролив, говоришь, заперт? Вот это здорово, ха-ха-ха! На рассвете спартанчики, коринфянчики, сикиончики и прочие не смогут улизнуть, и поневоле придется принимать бой. Только бы персы напали первые, - ты угадал мою мысль!.. Ладно, Аристид, - он протянул руку, - будем товарищами в бою. Я готов забыть и убийц, и перебежчиков, и заговорщиков...
- А я - голосование на черепках... - усмехнулся Аристид.
Они снова стояли друг против друга, как кулачные бойцы. Тогда Мнесилох встал, заговорил ворчливо:
- Дозволь мне уйти, Фемистокл. Зачем ты меня звал? Я стар и люблю пуховики на рассвете...
Аристид покосился на него и пожал плечами: перед битвой надо бы совещаться со старцами, с благочестивыми жрецами, а у первого стратега в шатре этот комедиант, базарный шут! О демократия!
Но Фемистокл воодушевился новой мыслью; косматые его брови разлетелись на вдохновенном лице.
- Садись, Аристид, долой старое! Послушай-ка, у меня есть один план, с утра о нем думаю. Скажи, Мнесилох, ты, говорят, был в персидском плену?
В шатер тихо вошел Терей. Он стукался головой о перекладины, крался неуклюже, как слон, которому вдруг захотелось ловить мышей.
- Десять лет, - вздохнув, ответил Мнесилох, - как одно дуновение, пролетели! Перед самым Марафоном вернулся, выкупили родичи.
- Ты не забыл персидский язык?
- Все, что выучивалось в молодости, отчетливо помнится в старости.
- Мог бы ты выдать себя за перса, много лет прожившего в рабстве в Афинах?
Как раз в этот момент Терей нагнулся, и его жилистая рука нашарила меня в складках шатра.
- Вот где ты прячешься, козленок!
Фемистокл привстал, чтобы посмотреть, кого там поймали, и весело захохотал, наблюдая, как меня выводили с позором.
И вот я опять на берегу. Зуб на зуб не попадает, но я от обиды сбросил шерстяную хламиду, которой меня укутали воины; жду возвращения Мнесилоха. Спрашиваю о Ксантиппе, но стража, тоже обидевшаяся, не отвечает:
- Терей! - окликнули с палубы. - Где мальчик?
- Какой мальчик? - отозвался из темноты Терей, как будто здесь мог быть еще какой-нибудь мальчик, кроме меня.
- А вот который пришел со стариком.
- Здесь он, стоит на пристани.
- Давай его сюда, требуют!
И те же руки, которые меня выпроваживали, подняли вновь на палубу и втолкнули в шатер.
- Нет, нет! - говорил Мнесилох. Лицо его было растерянно, он двигал култышкой руки. - Он еще дитя... Дай мне лучше двух матросов.
- Посуди сам, - убеждал его Фемистокл, - кто поверит, что ты бежишь из рабства, если тебя будут сопровождать два здоровенных матроса? А тут вы бежите вдвоем: ты - раб и мальчишка - раб.
- Пожалей ребенка, стратег! - воскликнул старик. - Я готов на смерть, на пытки, а он?!
Меня как молнией осветило. Я все понял.
- И я готов на пытки, и я готов! - закричал я, бросаясь к Фемистоклу.
Тот поглядел на меня, как на незнакомого, усмехнулся:
- "Каждый горшечник бог своих горшков". Вот видишь, Мнесилох, и я умею говорить пословицы. Ну что ж - отправляйтесь!
Он ударил рукояткой меча в бронзовый щит, висевший над входом. Раздался мелодичный звон.
- Жреца!
Явился дежурный жрец, закутанный, как кокон, в белое; с ним вошли три девушки, в прически которых были вплетены крупные розы.
- Прости, стратег! - извинялся жрец, пока девушки раздавали нам молитвенные венки. - На этом скудном острове не нашлось миртового дерева; пришлось венки плести из ветвей маслины.
