Удальцов сказал многозначительно:

— Если гора не идет к Магомету…

Глеб Иванович понял его сразу и, не задерживаясь, вышел из конторки.

Приход врача в бригады удивил всех. Спрашивали: «Что случилось?» Когда же узнали, что врач вызван для надзора за ними, не обморозился ли кто, не нужна ли помощь, шуткам не было конца.

Но Глеб Иванович был настроен далеко не шутливо. И вот уже двое ребят мишутинской бригады уведены Ярошевичем в медпункт. Это были события поистине драматические.

— Что? Меня? За что? — вопрошал рослый парень, обращаясь то к врачу, то к бригадиру, когда ему предложили уйти с работы.

— У вас отморожено ухо.

— Велика важность ухо — отойдет.

— Не отойдет, а потерять его можете, — увещевал Ярошевич.

— Ухо-то? Да что вы, доктор, куда оно денется? И потом, говорят, что теперь даже руки-ноги пришивать умеют, а ухо-то, поди, пришьют?

Кто-то съязвил:

— Правильно. Я бы на твоем месте их оба заменил. Не поймешь, то ли на заячьи, то ли еще на чьи-то смахивают.

— Ты на свои посмотри, красавец, — огрызнулся парень и, обращаясь к Ярошевичу, заявил: — Никуда я не пойду. Нашли тоже проблему — ухо.

Ярошевич обратился к Мишутину:

— Товарищ Мишутин, вы-то почему молчите? В передовой бригаде — и такое бескультурье.

— Успокойтесь, доктор. Все будет в порядке. — И негромко бросил парню: — Хватит, Василь! Видишь, доктор сердится! Иди подлечи свой слуховой аппарат. Потом лучше слушать будешь, когда тебе умные советы дают.

Василь уныло побрел к палатке.

Вечером Ярошевич прочел ребятам лекцию, скорее похожую на нотацию. Как надо беречь себя в мороз, что предпринимать. Напустился на них так, что пух и перья летели:

— Энтузиасты? Ударники коммунистического труда? Ни то вы, ни другое. Невежды — вот вы кто. Да, да!

— Это, доктор, вы уж через край хватили, — обозлился Зайкин.

Тогда Ярошевич набросился на него:

— А вы, Зайкин, вообще помалкивайте. Помните, как струхнули, когда попали к нам?

Посыпались вопросы:

— А что с ним было, доктор? Воспаление совести или еще что?

— В траншее на главном корпусе его завалило. Откапывали.

— Смотри, ребята, а мы и не знали. Так, говорите, струхнул наш бригадир?

— В траншее-то я, положим, меньше испугался, чем у них, — пять врачей, столько же сестер, и все на одного. Кто колет, кто смазывает, кто какую-то дрянь нюхать дает. Тут хоть кто не выдержит…

Ребята хохотали.

Ярошевич, однако, оказался стариком подходящим. И хотя человек пятнадцать он временно удалил с трассы, на него не сетовали. Его беседы и привезенные диафильмы давали и пользу, и некоторое развлечение. Да и как-то спокойнее себя чувствуешь, когда топчется среди бригад этот старикан с желтым саквояжем в руке.

Так жила трасса.

Лебяжье жило иначе — беспечно, весело. Уже несколько дней строители не ходили на работу. Все были рады внеочередным выходным, слышались песни, воркованье гитар, в клубе пол стонал от танцев. Не хватало здесь только ребят, уехавших на трассу.

— Как они там? Почему не едут? — спрашивали друг у друга обитатели поселка.

— А что им сюда ехать? Всякой снеди завезено вдоволь. Поди, отсиживаются в теплушках, водочкой балуются, ждут, когда морозы спадут. Не скучают герои трассы, будьте уверены.

И вдруг известие — бригады на трассе, оказывается, работают.

Ребята в Лебяжьем собирались кучками, горячо, запальчиво шумели. Тут было и чувство восторга, и озабоченности, и зависти, и досады.

— Значит, геройствуют?

— На то они и лучшие.

— Все же нос нам утерли.

Чаша терпения переполнилась, когда в поселке появилась Катя Завьялова. Девушкам понадобились кое-какие вещи, и она поехала на центральный склад; заодно заскочила и в Лебяжье. У полуторки собралась большая группа молодежи.

— Откуда и куда, Катя?

— С трассы и обратно.

— Это как же так?

— Да так.

— Объясни толком. Правда, что вы там вкалываете?

— Абсолютно точно.

— Что за надобность такая?

— Вот чудак человек! Иначе затянем. Сроки из-за морозов никто менять не будет.

— Почему же, черт возьми, мы болтаемся?

— Вам нельзя. Вы озябнуть можете.

И Катя, ангельски улыбнувшись собеседникам, небрежно бросила водителю:

— Трогайте. Маршрут обратный — Каменские высоты.

Наутро в комитет комсомола стали приходить ребята. Сначала по одному, потом группами.

— Зарубин, что же это получается?

— Вы о чем?

— Почему не работаем? По каким таким причинам вторую неделю баклуши бьем?

— Морозы-то, видите, какие! Что же тут можно сделать?

— А трасса? Там что, южное солнце греет? Да?

— Трасса — другое дело.

— Почему другое? Какое другое? А главный корпус, может, менее важен? Или, допустим, литейка?

Зарубин рассердился:

— И что вы шумите на меня? Я что, главный синоптик, что ли?

— А если морозы еще месяц или два простоят? Так и будем в Лебяжьем киснуть? Все матрацы пролежим, все ботинки на танцах истопчем…

— Ничего не поделаешь. При такой температуре работать не разрешается. Техника безопасности.

— Вот что, комсорг, — решительно сказал Голиков, тот бригадир, что уже схватывался с Зарубиным, когда их бригаду не включали в отряд на трассу. — Не уйдем, пока ты не утрясешь это дело с начальством. Иди и действуй.

И, проговорив это, парень плотно уселся на диване. Находившиеся в комнате ребята тоже стали устраиваться капитально. Зарубин, пожав плечами, направился в партком.

Быстров внимательно выслушал его:

— Да, действительно история!

Но хоть говорил парторг озабоченно, глаза его весело искрились.

— Значит, говоришь, целыми бригадами идут? Несогласны больше дома сидеть? Факт серьезный.

Данилин, однако, когда они к нему зашли, развел руками:

— Нарушение требований техники безопасности — дело подсудное. Может так влететь, что всю жизнь не забудешь. Ни ЦК профсоюза, ни министерство согласия на возобновление работ не дали и не дадут. Один из профсоюзных руководителей мне довольно популярно разъяснил, что такие элементарные вещи начальнику строительства следует знать и не беспокоить ответственные инстанции лишними звонками.

Зарубин вернулся в комитет ни с чем.

Ребята, чертыхаясь, проклиная бюрократизм и перестраховщиков, понуро возвратились в Лебяжье.

А на следующий день несколько бригад вышли на участки. Когда Данилину доложили об этом, он расшумелся вовсю:

— Кто разрешил? Хотите, чтобы уголовное дело на меня завели?

Потом он позвонил Быстрову:

— Что будем делать, парторг?

Они полдня перезванивались с Москвой, но ответ был тот же, что и прежде, — нельзя. Законы обязательны и для «Химстроя».

Быстров положил руку на плечо Данилина:

— Знаете, Владислав Николаевич, семь бед — один ответ. Рискнем?

Данилин задумался и, вздохнув, махнул рукой:

— А, была не была. Без строгача я, конечно, не обойдусь, ну, да ладно. Одним больше будет.

К вечеру собрали бригадиров, объявили: желающие могут выйти на работу. Но лишь желающие.

На следующий день на работу вышла половина бригад, потом еще, а через три дня работала вся стройка…

Данилин с тревогой ждал комиссии из ЦК профсоюза и раз по двадцать в день подходил к окну, чтобы взглянуть на висевший за стеклом термометр. Серебристый столбик ртути упорно торчал около цифры тридцать.

…Несчастье пришло на трассу, как приходят вообще все беды, — совершенно неожиданно.

Бригада Зайкина вместе с экскаваторщиками закончила, наконец, прокладку открытой траншеи, вплотную подступив к почти отвесному склону холма. Здесь предстояло вгрызаться в гору, проходить тоннель. Бригады, что шли со стороны Высокого, уже два дня работали под покатой стометровой крышей противоположного крыла взгорья. Бригада Зайкина немного поотстала из-за того, что задержали доставку железобетонных опор и балок для перекрытий тоннеля. Наконец платформы с грузом пришли на станцию. Костя с бригадой на трех машинах направился туда, чтобы ускорить разгрузку.