Ухаживать за Валей Санько, кажется, не пытался. Может, потому, что всегда рядом был Виктор?

В дни, предшествующие отъезду, Виктор как-то заговорил с Валей о Санько, но она посмотрела на него так удивленно и непонимающе, что он замолчал. Это немного успокоило Виктора, и воспоминание о шутке ребят теперь не так волновало.

Прощались они на окраине Песков. Долго стояли возле шоссе на освободившейся от снега и просыхавшей уже поляне. Над полями, отдыхающими от снежного плена, стоял легкий парок. Стайка неугомонных воробьев, отчаянно крича, ссорилась и дралась; то одна, то другая птаха подпрыгивала вверх, словно мягкий волосяной мячик. Пески отсюда были как на ладони. Дома белыми кубиками разбегались от центра к окраинам, сновали по улицам машины, сверкал в лучах солнца голубой купол Дома культуры.

Далекий неясный шум наполнял весенний воздух. Река Таех, огибавшая Пески полукольцом, переполненная весенними водами, глухо ворочалась среди бурых, изрытых льдами берегов. Монотонно гудели телеграфные провода. Виктору вдруг стало от всего этого невыносимо тоскливо, он взглянул на дорогу, что плавно спускалась вниз, затем подымалась на взгорье и уходила среди полей и перелесков вдаль.

— Ну что ж, пора. — Он держал в своих руках холодные руки Вали.

— Счастливой дороги.

— Спасибо, — выдохнул Виктор и вдруг привлек Валю к себе. Она вся подалась к нему, обвила его шею и прильнула губами к губам Виктора. Потом отпрянула и стояла смущенная своим внезапным порывом.

Виктор через силу улыбнулся и стал спускаться по тропинке вниз, к дороге, где на обочине ждала почтовая машина. Выйдя на шоссе, он оглянулся. Валя стояла все там же и махала ему своей маленькой, покрасневшей на апрельском ветру рукой.

К концу дня скрипучий, но пронырливый «газик» лихо остановился у вокзала Шуги. Небольшие залы, буфеты, деревянные платформы — все было взято в полон молодежью. Кто-то из знакомых ребят потащил Виктора к кассе, где по путевке райкома он быстро взял билет до Москвы.

Когда столько интересных людей кругом, когда там вон звучит песня, тут идет пляс, а здесь потише и идет интересный разговор, — время летит незаметно. И вот поезд уже спешит сквозь затуманенные сумерками поля, перелески, мелькают за окнами городки, поселки, деревни. И то один, то другой из ребят, взглянув на бегущие за окнами картины, вздохнет, задумается. А потом опять включается в разноголосый, шумный хор песен, споров, шуток…

Утром замелькали в окнах подмосковные города и поселки — Загорск, Пушкино, Мытищи. А вот и старинный акведук, построенный давно-давно и добрую сотню лет питавший столицу холодной и чистой, как ключ, водой. Справа от него россыпь белых зданий ВДНХ, серебряная стрела обелиска покорителям космоса…

Поезд подошел к перрону.

Так вот она, Комсомольская площадь. Обрамляющие ее строгие здания вокзалов со шпилями на крышах, взметнувшаяся ввысь многоэтажная громада высотной гостиницы, бесконечные вереницы машин.

Виктор остановился на широких ступенях вокзального подъезда. Его толкали, кто-то даже обругал в сердцах, но Виктор не обратил на это никакого внимания.

Комсомольская площадь!

Разве можно без волнения ступить на ее тротуары, на ее широкую асфальтированную гладь?

Разве не отсюда отправлялись расхлябанные вагоны с ребятами-добровольцами на Деникина, Врангеля, Колчака?

Разве не отсюда уходили составы с комсомольцами на Магнитку, Урало-Кузбасс, возводить Комсомольск-на-Амуре?

И именно отсюда в сорок первом году эшелоны с молодыми ребятами в серых, часто не по росту шинелях шли на передние рубежи битвы за Москву.

А потом Комсомольская площадь провожала уже других ребят, но таких же веселых, молодых и горластых, — в Казахстан и привольные целинные степи, на строительство Братской ГЭС, на Енисей, Иртыш, на Байкал. И Виктор чувствовал сейчас себя так, словно и он, и остальные ребята, толпящиеся вокруг, принимали эстафету от тех, кто был здесь раньше. Они шли их же путями и были полны столь же беспокойными стремлениями и помыслами.

Гудела, шумела, многолико и многоголосо жила Комсомольская площадь. Сновали люди, мельтешили вечно спешащие таксомоторы, бело-голубыми фейерверками вспыхивали огни на троллейбусных проводах. А на широких тротуарах около вокзалов, в залах ожидания толпились, волновались, шумели юноши и девушки с чемоданами в руках, с рюкзаками за плечами. То тут, то там слышалось:

— Откуда?

— Горьковские.

— А вы?

— Ивановские.

— А мы владимирские.

— Соседи, значит.

— А где здесь ярославские?

Потом к вокзалу стали подходить большие, тяжелые автобусы. Один, другой, третий… Еще несколько машин.

— Это кто такие?

— Это москвичи.

Ребята знакомятся друг с другом, живо раскупают в киосках газеты, опустошают буфеты, жадно вслушиваются в объявления, несущиеся из репродукторов. И наконец, вот они, эти всеми ожидаемые слова:

— Внимание, внимание! Поезда для отъезжающих на «Химстрой» будут поданы через тридцать минут к первой, второй, третьей платформам…

Виктор в общем потоке стал продвигаться к центральному входу в вокзал. На ступенях он опять задержался, повернулся лицом к площади, снял фуражку и помахал ею. Рядом кто-то с сожалением проговорил:

— Недолго довелось полюбоваться столицей-то.

Девичий задорный голос тут же ответил:

— Уже на прогулку потянуло? Не спеши, парень. Сначала держи курс на Каменск.

К платформам один за другим подходили длинные голубые составы…

Глава III. Всякий поет свое…

Валерий Хомяков тоже ехал на стройку…

Минут за пять до отхода поезда на платформе появилась его небольшая, но довольно живописная группа — Валерий впереди, Толик и Борис чуть сзади. Шли они не спеша, почти торжественно. Валерий бесцеремонно отстранял ребят, что попадались на пути.

— Пардон, прошу с дороги. Мерси. Ну-ка, посторонитесь, дражайшие, не мешайте движению.

Кругом недоумевали:

— Это кто такие? Может, артисты?

— А черт их знает.

Хомяков слышал эти реплики и, чуть повернувшись к своим спутникам, улыбался, высоко поднимал бровь.

В вагон вошли шумно. Ярко сияющей лаком, отделанной перламутром гитарой Валерий прокладывал себе путь. Какие-то две старушки, попавшие в спецпоезд явно случайно, увидели, что компания нацелилась на их лавку, и сами подались в другой вагон, подальше от греха.

Валерий аккуратно расположил на верхней полке гитару, снял свою ядовито-зеленую, выстеганную ромбами куртку и, любовно проведя ладонями по жидким ручейкам рыжеватой бороды, проговорил:

— Устраивайтесь, не стесняйтесь. Чай, не гости, а хозяева.

Борис и Толик суетились с вещами. Скоро нижние и верхние полки, сетки были тесно заняты чемоданами, саквояжами, свертками.

— Капитально оснастились, — заметил устроившийся напротив Зарубин.

Валерий, счищая пушинки со своего добротного, верблюжьей шерсти свитера, ответил весомо:

— Не в пансионат едем. Трудности надо встретить во всеоружии.

Зарубин с интересом приглядывался к своим соседям. Все у них было каким-то необычным — и вид, и одежда, и разговоры. Толя и Борис, совсем еще молодые ребята, с обожанием смотрели на Валерия. Они старались говорить, как он, сидеть так же, свободно развалясь на лавке, так же небрежно попыхивать сигаретами. Одеты они, правда, были поскромнее: куртки попроще, свитеры не так ярки и добротны. Но штаны были доведены до нужной кондиции — сине-стальные, в обтяжку, с белыми швами и надраенными белыми металлическими пряжками. У всех троих были длинные волосы и бороды, что особенно поразило Зарубина. Правда, у сподвижников Валерия бороды эти были вроде цыплячьего пуха, но поглаживали их и Толя и Борис степенно и важно.

Зарубин спросил, обращаясь ко всей тройке:

— Значит, на «Химстрой»?

Ответил Хомяков:

— А куда же еще? Притом по личному и собственному желанию.

— Впервые или уже доводилось?