— Вы, Алексей Федорович, уясните раз и навсегда: производственная программа для нас самое главное, самое основное, решающее. Вы думаете, что нас по головке гладить будут, если мы хоть раз сорвем месячный или квартальный план? Начнутся вызовы в райком, в обком, в главк, а то и повыше. И везде одни и те же вопросы: что, как, почему? Будут еще и другие неприятности. Ты ведь со Стройбанком и прочими финансистами дел не имеешь, а мне эти учреждения очень хорошо знакомы. Попробуй сорвись хоть раз — наплачешься. Зарплату платить — иди проси, фонды реализовать, материалы оплачивать — в ножки кланяйся. Нет уж, спасибо, я-то знаю, как сладко жить, когда на счету кукиш с маком. Уволь от такой перспективы.

Быстров слушал его не перебивая. Потом негромко спросил:

— Но ведь если главный корпус будет полгода или год стоять без дела в ожидании других мощностей, нас за это тоже не похвалят?

Данилин спокойно ответил:

— У меня титульный список, утвержденный везде, объемы работы по объектам, тоже утвержденные везде. Сроки ввода по каждому объекту опять же согласованы. И ты меня с курса не сбивай, парторг. Главный мы построим, и построим быстро, в срок, а может, и раньше. Пригласим наших заказчиков, разных высоких гостей и скажем: пожалуйста, дорогие товарищи, разрезайте красную ленточку и, как говорится, в добрый час монтируйте свои агрегаты, пускайте их в ход.

— Ленточку-то перережут, а завода не будет.

— Почему не будет? Будет! Вы просто не верите в принципы кооперации. За годы своих вояжей по братским странам оторвались от нашей действительности, не знаете, что делается в промышленности. А это дело у нас сейчас решенное.

Быстров вздохнул.

— В кооперацию я, разумеется, верю. И более или менее представляю, что делается в промышленности. Но недавно я говорил с руководителями Подольского и Пензенского заводов. Они очень озабочены своими поставками «Химмашу». Беседовал я и с некоторыми специалистами Главхиммаша, когда они здесь были. Сомнений своих они не скрывают. Говорят, что заводу с его объемом производства надеяться на кооперацию — все равно что манны небесной ждать.

Данилин встал, аккуратно поправил бумаги на столе.

— Как известно, сколько людей, столько и мнений. Не знаю, что там говорили разные ваши советчики, но государственный план — закон для всех. И вынужден повторить, товарищ парторг, — каждому свое. Что раньше, что позже строить, когда начинать и когда кончать — это дела инженерные. Решать их уж позвольте мне. Вы же ведите свои дела. У вас их и так по горло.

Быстров тоже поднялся.

— Ну что ж, каждому свое, это правильно, — согласился он. — Только вот от коренных вопросов строительства вы зря нас хотите отстранить. И как строить и что строить, когда начинать и когда кончать, нас все это тоже касается. Отдавать это на откуп даже таким уважаемым работникам, как Владислав Николаевич Данилин, мы не собираемся.

— Что же, обнадеживающее обещание, — зло заметил Данилин.

— А вы не иронизируйте, дело не такое простое.

Данилин нехотя процедил:

— Правильно мне говорил Виктор Иванович, что с Быстровым надо пуд соли съесть, чтоб сработаться.

— Вы имеете в виду Крутилина?

— Именно его. Вы ведь работали с ним?

— Пришлось.

Наступила долгая пауза. Ее нарушил Данилин. Несколько поуспокоившись, он сказал:

— Вы не обижайтесь, Алексей Федорович, но понимаете, если мы будем так… воевать с вами…

Быстров, перебирая веер карандашей в хрустальном стакане, негромко и как-то просто, без нажима ответил:

— Если понадобится, то будем воевать, Владислав Николаевич. Будем. Лишь бы не по мелочам. Наш же спор мелочью не назовешь. Так что необходимость в совещании партийно-хозяйственного актива, как видите, явно назрела.

Данилин понял: Быстров не уступит ему.

Попрощались они сухо.

Глава VIII. Ум хорошо, а два лучше

Совещание партийно-хозяйственного актива закончилось поздно. Оно на редкость утомило Данилина, и, придя в кабинет, он долго в задумчивости сидел за столом. Чувство обиды на Быстрова, на людей, что его, Данилина, не поняли, усталость и недовольство собой — все это собралось сейчас вместе, угнетало.

«Почему они не хотят понять? Почему? Ведь строим же, строим».

В самом деле, каких-то три месяца назад еще не было ничего, что напоминало бы стройку. Канавы, рытвины, кучи мусора, пыль, поднимаемая ветром с гребней старых траншей и рвов. А сейчас… На дне огромного котлована главного корпуса поднимались мощные контуры железобетонных фундаментов. В восточной стороне котлована уже выстраиваются в ряд массивные колонны первого этажа. А этот Быстров все недоволен…

— Чудак, — бормотал про себя Данилин. — Не понимает, дурная голова, что параллельно вести объекты у нас пороху мало — ни людей, ни материалов, ни техники не хватает.

Данилин был старым и опытным строителем. Прошел, кажется, все ступени: был бригадиром, десятником, прорабом, руководил крупнейшими трестами. Подшипниковый завод, два высотных здания, несколько заводов в Ленинграде, Харькове — вот страницы его трудовой биографии.

В роли начальника главка Владислав Николаевич тоже справлялся неплохо, только работа в аппарате была не очень-то по нему. Как ни старался он работать энергично, упрямо и напористо, все-таки это были лишь указания, советы, приказы. Пусть толковые, пусть ценные и разумные, но все же директивы, инструкции, а не живые, конкретные дела. Данилина же тянуло к людям, на площадку, на стройку. Ведь именно здесь каждый день видишь дело рук своих.

Когда был решен вопрос о том, что «Химстрой» поручат его главку, Данилин обрадовался и твердо решил не упускать стройку из своих рук. Его желание учли, он был назначен начальником «Химстроя», притом без освобождения от обязанностей в главке. Владиславу Николаевичу это льстило, и он с неистовым рвением совмещал такие большие и такие различные по характеру должности: одну — живую, постоянно требующую быстрых решений, советов, конкретных, практических дел, другую — размеренную, спокойную, но огромную по масштабам. Однако против такого совмещения восстал тот же Быстров. Поехал к министру, в МК, ЦК… И добился-таки своего.

Министр, вызвав Данилина, предложил:

— Выбирай, Владислав Николаевич.

Данилин обиделся, переживал это бурно, но выбирать все же пришлось. Он выбрал «Химстрой». Многие друзья и сослуживцы одобрили его решение. Но нашлись и такие, которые увидели в нем какой-то хитрый ход. Один из давних знакомых, зайдя в кабинет, попытался выяснить, что все-таки побудило Данилина поступить так.

— Чего ты надумал: с главка — вниз?

— Но стройка-то какая!

Собеседник только усмехнулся:

— Поди, за орденом гонишься? Так это довольно проблематично. Может, дадут, а может, и нет. Тройку же выговоров схватишь наверняка, если не что-нибудь похуже.

Данилин рассмеялся в ответ.

Но сегодня он впервые усомнился в правильности своего решения. Не зря ли сменил он главк на хлопотливый и беспокойный «Химстрой»? С этой мыслью он весь вечер сидел на активе, она преследовала его неотвязно и сейчас. Обижало и удивляло, что люди с меньшим опытом и конечно же с меньшими знаниями в строительном деле не соглашаются с его доводами, предлагают что-то другое, свое. А ведь он давно привык к тому, что его слово, слово Данилина, считалось весомым, решающим. Когда Данилин высказывал свое мнение, к нему прислушивались не только в главке или в министерстве, а и повыше. Тут же…

Мучило его и еще одно. К тому, что он выбрал стройку, здесь отнеслись как к делу естественному, обычному. А ведь это, как ни крути, поступок! Он сам, сам сменил все московские блага на лихорадочную, суматошную жизнь, на дни без свободной и спокойной минуты и ночи без сна.

…Спор Данилина и Быстрова коммунисты стройки обсуждали долго и тщательно.

Собрание проводилось в красном уголке главного корпуса. К пяти часам собрались все, кто мог явиться, человек сорок или пятьдесят. Начальники участков, бригадиры, бетонщики, монтажники — партийное ядро стройки. Когда Быстров после своего короткого вступления предоставил слово Данилину, тот поднялся насупленный, хмурый. Говорил не очень охотно, как бы через силу, все время не уходила мысль: а почему, собственно, я должен доказывать, что я прав, доказывать им, моим подчиненным? Их дело выполнять, что будет сказано. Потом одернул себя: коммунисты же здесь…