Слушать такие предостерегающие речи не слишком приятно. Ведь было похоже на то, что нам придется еще кое-что испытать.

Тут к нашей группе подошел сержант и, указав пальцем прямо на меня, сказал:

— Видишь вон там, между соснами, высокий дуб? Сними ботфорты и полезай на него! Оттуда ты, наверное, сможешь наблюдать за долиной.

Вскарабкаться на дерево для меня ничего не стоило. Я лазал, как белка. Постоянно держась за ствол, я перепрыгивал с ветки на ветку, как по приставной лестнице. Я не смотрел ни налево, ни направо, а старался взобраться как можно выше. Только у самой вершины я поднял голову. Поверх макушек сосен я скользнул взглядом вниз по склону холма до самой долины и в этот миг от испуга чуть не свалился с дерева! Вся долина кишела людьми в коричневых шляпах, и даже с такого расстояния было не трудно угадать, что эти шляпы шведские! Среди огромного коричневого моря поблескивало оружие. Даже смотреть страшно! Я прижался к стволу дерева. Сердце у меня бешено колотилось и подпрыгивало до самого горла. Да, это — шведы!

Тут мною овладела горячка. Я скатился вниз, в два счета и еще издалека стал кричать о том, что заметил в долине. Сержант тут же побежал к офицеру, и не успел я натянуть на себя ботфорты, как раздался приказ: «Бегом с горы вправо! Фитилей не зажигать, пока не подадут команду!»

Вокруг поднялся такой грохот, как будто сотни барабанщиков ударяли своими палочками прямо по самой горе. Я мчался вниз так, что пятки сверкали. К вершине мы поднимались долго, а внизу очутились в один миг. Мы налетели прямо на левый фланг наших пикинеров, которые двигались по ущелью, у подножия горы. Вокруг поднялся шум. Проход был узок, и тут началась суматоха. Наши офицеры орали на нас, а сержанты колотили мечами и шпагами, спрятанными в ножнах, пока мы с грехом пополам не протолкались сквозь ряды теснивших друг друга пикинеров. Только после этого вереница людей, вооруженных пиками и мушкетами, тронулась с места.

Все понукали нас, чтобы мы как можно скорее выбрались из опасного ущелья. Мы со Штепаном то и дело спотыкались о кочки и получали со всех сторон тумаки и подзатыльники. Все увиденное с вершины дуба подсказывало мне, что теперь мы идем прямо навстречу неприятелю. Каково же было мое удивление, когда, наконец, перед нашими глазами открылась долина, а в ней не оказалось ни души.

В ту же минуту из леса на нас с обеих сторон обрушился такой треск и грохот, как будто посыпался град на ниву. У меня не было времени ни для страха, ни для ротозейства. Мушкетер, шедший впереди меня, неожиданно взмахнул руками, зашатался и упал к моим ногам. Поскольку на меня нажимали сзади, то я перелетел через него и почувствовал, как мне на спину повалились те, кто шел за мной. Я попытался освободиться, но кто-то наступил мне на руку, и я подумал, что у меня раздроблена кость. После того как все поднялись, удалось встать и мне. Я взял мушкет в левую руку и понесся туда, куда помчались все. Теперь уже почти никто не чувствовал земли под ногами и не обращал никакого внимания на упавших. Бог весть откуда сюда то и дело доносились выстрелы, и повсюду, куда ни взглянешь, впереди меня и рядом со мной падали мушкетеры.

Наконец новая волна бегущих прижала меня к другому, заросшему лесом, косогору. Теперь пули начали, шлепаться о стволы деревьев, и Пятиокий, стараясь укрыться от них, стал перебегать от одного дерева: к другому. Подобным же образом поступал и я. Обернувшись случайно назад, я увидел, как шведские кавалеристы, не обращая внимания на убитых и раненых, мчатся сломя голову по долине, а сильный ветер играет их широкополыми шляпами.

Я бежал с горы куда с меньшею скоростью, чем теперь взбежал на нее. Мне, казалось, что у меня вот-вот лопнет грудная клетка.

Стрельба затихала, и нас начали созывать в свои отряды.

Отерев пот с лица, я стал внимательно поглядывать по сторонам, отыскивая глазами Штепана. Но первый, кого я заметил, был Вацлав Мотейл, солдат не нашей роты. По-видимому, мы все теперь перемешались.

Не успел я толком очухаться, как нас снова наспех сгруппировали и погнали по скату пологого холма дальше, на другую сторону.

Только протопав изрядное время по лесу, я почувствовал острую боль в правой руке, на которую мне наступили, и осознал все то, что было недавно пережито мною. Второй раз моя жизнь оказалась на волоске, и я мог погибнуть в любую минуту. Я очутился там, где впервые увидел убитого человека. И не одного… Но мне некогда было думать о страхе, — все мои силы, телесные и душевные, были сосредоточены на одном правильном расчете каждого шага и каждого движения, — короче, на том, что было важнее и нужнее всего в данный момент.

Вы, чего доброго, можете подумать, что я вел себя, как настоящий герой? Но я прекрасно сознавал, что отнюдь не был им, — ведь у меня не могли еще проявиться ни геройство, ни трусость. Все эти сильные впечатления смутно промелькнули перед моими глазами почти как во сне, и я даже не заметил в них чего-либо особого, величественного и устрашающего.

Разумеется, это произошло отчасти еще потому, что мои мысли нет-нет, да и уносились далеко вперед, — ведь там, куда мы шли, нас не могло ожидать ничего хорошего. Теперь я стал прислушиваться к тяжелым ударам орудий. Они раздавались со всех сторон. Очевидно, битва продолжалась на холмах и в ближайших долинах, и наши войска перемешались с войсками неприятеля.

Выйдя из леса, мы оказались на довольно обширной равнине, окаймленной лесом и холмами. Она была уже полна пехотинцами и кавалеристами, которых развели по ротам и эскадронам.

Из нашей роты убыло не менее трети, и поэтому нам придали несколько десятков баварских пехотинцев.

Сначала построили несколько каре пикинеров, а нас, мушкетеров, поставили в три шеренги по флангам и впереди пикинеров. После того, как роту привели в порядок, она была готова к маршу и к бою. В последнюю минуту, когда мы строились в ряды, ко мне незаметно проскользнул Штепан Картак. Я готов был обнять его от радости, но, взглянув на него, тут же остановился. Штепан был смертельно бледен и выглядел таким странным, безразличным, рассеянным, как будто его мысли витали где-то очень далеко. Он долго не отвечал, но потом отрывисто пробормотал:

— Я лазал на дерево, прятался там… Оттуда все хорошо видно…

Больше я из него ничего не вытянул, но и этого было вполне достаточно. Бедняга Штепан, он нашел время для наблюдения и для страха! Все это сильно подействовало на него. Пятиокий также обратил внимание на его настроение и сказал:

— Ты, дружок, возьми себя в руки, иначе отколешь какую-нибудь глупость!

Мимо нас проехал эскадрон аркебузьеров, и мы сразу же получили приказ выступать.

Равнина была небольшой и скоро снова переходила в холмы. Едва мы успели пройти шагов пятьсот, как конница, скакавшая перед нами, подняла крик и пустилась галопом. За поворотом она уже увидела неприятеля.

Мы прибавили шагу. В это время нас обогнал полковник Помпейо, сопровождаемый несколькими офицерами. На мгновение он обернулся к нам, привстал на стременах и, взмахнув над головой шпагой, закричал:

— Avanti! Avanti![18]

Мы пустились рысью и мигом очутились у поворота. Отсюда перед нами открылось неожиданное зрелище. Долина снова переходила в широкую, почти круглую равнину. У самого ее края мы увидели наших аркебузьеров. Но что они там делают? Ведь сюда еще не донесся ни один выстрел из аркебузы, и было похоже на то, что они набросились не на противника, а на что-то совсем иное, вероятно, на шведские обозы с провиантом! Отсюда было видно, как аркебузьеры, на конях и спешившиеся, пробираются между фургонами, распарывают брезент, рубят палашами налево и направо, обрушиваясь главным образом на офицерские кареты, в которых, по их предположениям, должны были находиться деньги. Ржание коней, вопли избиваемой охраны, ругань самих налетчиков, треск разбиваемых вдребезги повозок сливались в невообразимый чудовищный шум. Аркебузьеры привязывали к седлам захваченные куртки, ковры, белье, кувшины, седла, ремни — все, что попадалось им под руку. В одном углу трое дрались из-за какого-то мешочка, в другом — аркебузьер впрягал своего коня в легкую офицерскую коляску, а неподалеку от них еще один гонялся за расседланным кавалерийским конем, — словом, вместо атаки паны аркебузьеры увлеклись грабежом.