«ФЕРИДЭ! Не утруждайте себя лишними проблемами. Ваши попытки сбежать из пансиона ни к чему хорошему не приведут. Запомните это раз и навсегда. Успокойтесь и возвращайтесь в свою комнату. Прислушайтесь к моему совету. Ведь я никогда не желал вам ничего плохого.
Профессор Штольц».
Тут же в порыве ярости я разорвала записку на мелкие кусочки.
— Ты мерзавец, Штольц! — вырвался из моей груди отчаянный крик, и, словно ища на ком сорвать свое негодование, я посмотрела на окна флигеля.
О Аллах! В окне второго этажа маячила фигура Штольца. Он, оказывается, никуда не уехал и все происходящее на дворе спокойно наблюдал из своего окна. Я хотела выкрикнуть ему все самые непристойные слова, которые знала, но вдруг почувствовала, что лишилась дара речи. Рыдая, я замолотила кулаками по двери. Но она не распахнулась и оттуда не вышел принц-освободитель…
Я бросилась бежать вдоль забора, толкая каждую досточку, надеясь, что хотя бы одна из них окажется плохо закреплена.
Но мои надежды рушились с каждым шагом. Я уже ничего не видела перед собой. Из глаз ручьем лились слезы. «Все равно я выберусь отсюда, — стучало у меня в голове. — Выберусь, вот увидите. Сейчас же!.. Вам меня не поймать!.. Ни Штольцу, ни студенту, ни немой старухе…»
Внезапно я почувствовала сильный удар. Стало темно, словно глухой беззвездной ночью. Мне показалось, что земля уплыла из-под моих ног и я лечу в черной пустоте… Одна… Нет больше профессора, нет больше старухи-надзирательницы, нет пансиона, вообще больше никого и ничего нет.
Только пространство и я… Вскоре непроглядную темноту сменяет ослепительный свет. Но это не солнце. Это гораздо ярче и теплее солнца. Однако оно не режет глаза и не обжигает своими лучами. Оно ласковое и приятное… Мне хочется остаться здесь навсегда, однако свет гаснет, и надо мной вновь земное небо… Его пытаются загородить какие-то огромные люди. Они наклоняются ко мне и о чем-то переговариваются между собой… Затем меня начинает слегка покачивать, словно я лежу на морских волнах… Какой-то темный невзрачный коридор… Дверь… Я чувствую под собой что-то мягкое. Наверное, это трава… Она белая, но не такая добрая и ласковая, как тот свет, похожий на тысячу солнц. Вскоре воспоминание превращается в вату, которая уже ничем не сменяется…
Спустя пять дней мне рассказали о том, что произошло в тот злополучный полдень.
Когда я, будучи в невменяемом состоянии, побежала вдоль забора, то со всего размаху налетела на стену.
Именно этот удар я и помнила. Он был настолько сильным, что я лишилась чувств. Заметив это, из флигеля выбежали доктор и студент. Они подняли меня и отнесли в мою комнату. Три дня я находилась в бреду. На четвертый пришла в себя, но отказывалась кого-либо признавать. Лишь через неделю я заговорила.
— Дайте вашу бумагу, Штольц, — были мои первые слова. — Я подпишу ее…
Пансион
Да, я сделала то, чего так добивался доктор. Теперь он со спокойной совестью может делать со мной все что угодно для его научных изысканий. Штольц рад. Часто улыбается. Видимо, торжествует свою победу над слабой женщиной.
Каждый день меня посещают мысли о смерти. Да, я не хочу жить. Я — Чалыкушу, и для меня жизнь — это свобода. Теперь я в этом убеждена.
Доктор приходит ко мне по три раза в день. Он дает какой-то порошок и затем тщательно изучает, как мой организм реагирует на препарат.
Студента ко мне больше не допускают. Впрочем, видеть его у меня нет особого желания.
Целыми днями я ничего не делаю. Даже к подаренным часам я потеряла всякий интерес. Зачем мне теперь знать время? Это ведь ничего не меняет…
Пансион
Сегодня мне на глаза попался журнал. Я его открыла и попробовала читать. Начала с рассказа (или романа) модного нынче американского писателя. И что же я там прочитала? Хочется процитировать:
«Все произошло с непостижимой быстротой. Туман раздался в стороны, как разрезанный ножом, и перед нами возник нос парохода… Суда столкнулись… Должно быть, встречный пароход ударил нас в середину борта, но это произошло вне поля моего зрения… Я упал плашмя на мокрую палубу и не успел еще подняться на ноги, как услышал крик женщин. Это был неописуемый душераздирающий вопль… Я вспомнил, что пояса хранятся в салоне, и бросился туда, но у дверей столкнулся с толпой обезумевших пассажиров… Я стаскивал спасательные пояса с полок над головой, а краснолицый человек надевал их на бившихся в истерике женщин…»
Рассказ (в журнале была лишь первая его часть) повествовал о крушении парохода. Меня вряд ли заинтересовал такой сюжет, если бы с Кямраном не случилось нечто подобное.
Медленно, строчка за строчкой, я погружалась в описание трагедии, но где-то в середине произведения мне пришла мысль о том, что нечто подобное я уже где-то слышала. Я попыталась вспомнить, но от усилия только разболелась голова. Однако я заставила себя дочитать рассказ до конца. А подсказка пришла совершенно неожиданно, когда ко мне заглянул профессор.
— Добрый день, Феридэ, — поприветствовал он.
— Добрый день, доктор, — машинально повторила я и вдруг спохватилась.
Ну конечно, доктор!.. Доктор Хуршид-бей рассказывал мне эту историю. Почти слово в слово… Но тогда она была о Кямране… Какой же подлец!..
Увы, но я постепенно начинаю забывать о том, что есть на свете добрые, искренние, честные люди…
Пансион
В моей комнате появилось окно. Прорубить его отдал распоряжение профессор Штольц. Он посчитал, что я заслуживаю большего, чем имею. Целый день столяр провозился над моим окном в мир.
Минувшую ночь я не спала и смотрела на сверкающие в небе мириады звезд. У меня защемило сердце, и я почувствовала себя ужасно одинокой и бесполезной…
Мне разрешили выходить во двор каждый день, правда, всего лишь на десять минут. Я не должна отходить от крыльца и все время быть в поле зрения старушки надзирательницы. Доктор почему-то уверен, что я никуда не убегу. Пожалуй, он прав.
Пансион, 8 ноября
Несколько пасмурных дней… Хоть погода и соответствовала моему настроению, но перенести их мне оказалось тяжело. Все время шел проливной дождь. На улицу я не выходила. Доктор Штольц при каждом своем визите находил меня скучающей у окна. Он пытался подбодрить, говоря какие-то комплименты в мой адрес, но это получалось у него как-то неуклюже и настолько холодно, что меня начинал бить озноб.
Сегодня выглянуло солнце. Мне оно показалось необычным. Пожалуй, слишком приветливым. Я вспомнила о Кямране и своих приключениях с Ихсаном. Если раньше эти воспоминания согревали меня, то теперь от них лишь защемило сердце…
Профессор Штольц появился как обычно, ровно в девять часов.
— Какие ощущения на этот раз? — задал он свой традиционный вопрос, присев на кровать.
— Постоянная головная боль, — традиционно призналась я, — временами отпускает, но ненадолго.
— Это последствия пережитого шока. Я даю вам успокаивающие. Они должны помочь… Как сон?
— Тревожный.
— Какие ощущения после приема моего препарата?
— Сжимает виски, провалы памяти.
— Попробуем немного изменить состав. Я думаю, это ликвидирует побочные эффекты.
Штольц почесал лысину и перешел на свою обязательную анкету. Обычно она выглядела так: он задавал вопросы, а я отвечала «да» или «нет».
Несмотря на то что мои ответы оказались такими же, как и вчера, профессор остался доволен. Он даже позволил себе улыбнуться.
Закончив осмотр, доктор насыпал в стакан порошок, спрятал свои принадлежности, но вместо сухого: «встретимся через шесть часов» вдруг как можно мягче спросил:
