Поток прижимает к берегу, упираюсь в скользкие камни, не решаюсь выпустить веревку из рук. Подо мной земля. Промокший насквозь, сажусь возле сваи и бездумно смотрю, как перебирается Буянов.

— Ну здравствуй, дружок! Молодец! — хлопает он меня по плечу.

А река шумит и шумит, и нет ей удержу, нет покоя.

— Полдела свалили с плеч. — Буянов надевает компас на руку. — Я буду продвигаться впереди, ты следуй за мной, смотри по сторонам, не забывай и про тыл. Пошли.

Но я не шевелюсь. Какой-то бесенок запрыгал у меня в груди. Чего Буянов все время твердит и твердит: смотри да смотри, не забывай про тыл. Остынь, Буянов!

— Погоди, куда нам спешить. Садись, — говорю я.

— Времени мало. Мы обязаны прийти на место ровно в девятнадцать.

— Ничего, не сгорит твое место, если и в двадцать придем. Полежим еще с полчасика...

Буянов передернул чуть приподнятыми плечами и впился взглядом мне в лицо.

— Я приказываю: встать!

И, повернувшись, размашисто зашагал вдоль берега. В душе вспыхнула злость, а потом вдруг отозвалось: «Разве он сильнее? Иди, ведь ты же солдат». И я встал.

Глава вторая

В казарме тишина. Слышно, как у входа вышагивает дневальный. Топ-топ, топ-топ... Поворот, опять: топ-топ, словно маятник настенных часов.

Гудит и ноет все тело.

Топ-топ, топ-топ... «Присел бы, что ли, он, — досадую я, — будто по голове ходит». Смыкаю ресницы и, словно наяву, вижу перед собой командира учебной роты. «Отлично получилось у вас, — говорит он. — С Буяновым вы, товарищ Грач, нигде не пропадете. Садитесь на машину — и в город!» Майор видится мне точно таким, каким встретили мы его в горах, в условленном месте: чуть-чуть набок посаженная фуражка, на перекинутом через плечо коричневом ремешке висит собранная в тугую скатку новенькая плащ-накидка.

«Хорошо», — шевелит он губами.

«Ничего себе, — думаю, — «хорошо», руки и колени в ссадинах, и во всем теле до сих пор такая тяжесть, словно на мне пахали... Конечно, в пути я и виду не подал, что устал. Зачем уступать Буянову... Что он, сильнее меня?»

Топ-топ, топ-топ... Снова открываю глаза и смотрю на дневального. Это Жора Ратников. Он высок ростом и немного сутуловат. Его круглая, коротко остриженная голова несколько наклонена вперед, а длинные, с крупными кистями руки положены за спину. Ратников почему-то кажется мне знаком препинания — не то огромной запятой, не то вопросительным знаком.

«Надо уснуть... Уснуть, уснуть во что бы то ни стало, — твержу себе. Начинаю считать: — Раз, два, три, четыре, пять, шесть... Говорят, это помогает...»

Топ-топ, топ-топ...

Поднимаюсь, ощупью нахожу сапоги, достаю из кармана брюк спички, табак: Молча подхожу к столику дневального и, сев на табурет, закуриваю. У Ратникова округляются глаза, он смешно всплескивает руками:

— Да ты с ума сошел! Погаси папиросу и сейчас же спать, — шепотом приказывает он, наклонившись ко мне. — Ишь чего придумал: курить в казарме. Да мне за это так влетит!

Дневальный выхватывает у меня папиросу и бросает в урну.

Внезапно открывается дверь и перед нами вырастает дежурный по роте сержант Шилин. Ратников вытягивается в струнку, потом поправляет на себе ремень и невпопад произносит:

— Товарищ сержант, это рядовой Грач...

Шилин подходит медленно. У него левое плечо ниже правого, голову держит несколько набок. Приблизившись к столику, строго спрашивает:

— Кто курил? Рядовой Ратников, отвечайте!

Я искоса бросаю взгляд на Жору: черные брови на растерянном лице напряженно сошлись у переносья. Как досадно ему сейчас!

— Я курил, товарищ сержант, — опередил я Ратникова.

— Здесь, у стола дневального? — Рука Шилина упирается вытянутым указательным пальцем в зеленое сукно, которым накрыт стол. — Вы нарушили воинский порядок! Вы... Ладно, поговорим завтра. А сейчас марш в кровать.

Молча ухожу и ложусь в постель. Закрываю глаза и думаю: «Нарушил порядок! Неужели так будет все время? Можно ли служить без этих нарушений? Буянову это удается. Видимо, у него особый характер или талант к военной службе».

Наконец-то сон начинает одолевать, глаза слипаются, но теперь мне почему-то хочется их открыть. Ратников уже не ходит. Облокотившись о стол, он сидит и о чем-то думает. Губы его шевелятся, словно он повторяет про себя что-то заученное.

Утром после завтрака меня вызвал командир роты. Товарищи не спрашивают зачем. Они уже знают про ночной случай.

— Погоди, как это произошло? — останавливает меня встревоженный Буянов.

— Не знаю... Случилось, и все... — бросаю на ходу и спешу к двери с табличкой «Командир роты майор М. В. Копытов». Буянов удивленно смотрит мне вслед. Перед дверью невольно останавливаюсь и замираю. Из канцелярии доносятся шаги: они то нарастают, то стихают.

— Дима, там генерал из округа, — шепчет подбежавший Буянов, и я затылком чувствую его горячее дыхание. — Иди, не заставляй ждать, у него дел побольше, чем у нас с тобой.

Стучу в дверь.

— Войдите! — раздается незнакомый голос.

Решительно вхожу и докладываю о прибытии.

До этого я видел генерала всего один раз, да и то издали. Он среднего роста. Волосы аккуратно зачесаны, виски тронуты сединой. Лицо крупное, суровое, а взгляд теплый, располагающий. На правой щеке, у самого уха, небольшой шрам — след старой раны.

Смотрю на генерала и никак не могу оторвать от него глаз. Бывает же так! Стараюсь отвернуться — не получается. Словно какая-то сила притягивает к этому человеку. Начинаю часто моргать, чтобы хоть как-нибудь взять себя в руки. Генерал, видимо, замечает это и ласково, по-отечески, спрашивает:

— Значит, ваша фамилия Грач? А как вас зовут?

— Дмитрием, — отвечаю и думаю: издалека подходит.

Майор Копытов стоит у стола и время от времени посматривает на меня. Он, как всегда, опрятен и подтянут. Не зря Буянов старается ему подражать во всем.

— Командир роты докладывал мне, что вчера вы отлично выполнили трудное задание.

При чем тут, думаю, задание? Вчера я курил в казарме, об этом и спрашивайте. Генерал садится на стул, скрещивает руки, некоторое время выжидает и снова спрашивает:

— Что ж молчите, товарищ Грач? Рассказывайте, как было.

— О чем рассказывать, товарищ генерал, — решаюсь наконец на откровенный разговор. — Устал с непривычки, долго не мог уснуть... Ну и вышел к дневальному покурить. Ратников тут не виноват, он приказывал мне бросить папиросу...

Генерал строго взглянул на Копытова. Лицо его сразу преобразилось, глянцевитая полоска на щеке задергалась, но теплота в глазах не пропала, а только чуть-чуть ослабла.

— В казарме курили? — снова повернулся ко мне генерал. — Разве вы не знали, что этого делать нельзя? — Поднявшись, он начинает ходить по канцелярии молча, будто находится здесь один.

— Конечно, знал, — отвечаю, — но...

— Грач, значит, ваша фамилия! — остановился генерал, окидывает меня пытливым взглядом с ног до головы. Шрам на щеке уже не дергается. — А все же расскажите, как вы переправлялись через реку. — Он вновь шагает по комнате.

— Не помню, товарищ генерал...

— Как же это так? — Взглянув на Копытова, он смеется, потирая руку об руку.

— Так, не помню, и все. Буянов приказал — я и пополз по канату. Видел только облака, а потом свалился...

— В воду?

— Нет, на камни, был уже на берегу.

— И все?

— Все...

— Что ж, Михаил Васильевич, позовите тогда Буянова. Вы, товарищ Грач, на занятиях действовали отлично, но вот курить в казарме... За это в армии наказывают. Нарушение порядка. Впрочем, можете быть свободны. Погодите минутку. Скажите, где вы родились?

— На Украине.

— Где именно?

— Не знаю.

— Вот как! Вы что же, совсем не помните своих родителей?

Моя голова клонится на грудь. Снова перед глазами живая людская цепь, взрывы. «Зачем он меня об этом спрашивает, ведь все знают, что сирота». Чувствую, как тело охватывает мелкая дрожь. А генерал все ждет моего ответа. Я поднимаю голову: генерал стоит суровый, тяжело задумавшийся. Но он тотчас же поворачивается к Копытову и снова велит отпустить меня и позвать Буянова.