– Думаю, что с ума с вами сойду, – перебил его Эр. – Судя по этому украшению, – он дотронулся до засоса, – ты уже принял решение.
– Я хочу его, Хаэрри. Хочу так, что у меня внутри огонь разливается, стоит ему оказаться в нескольких футах от меня. Ифриты вообще рабы своей плоти. Но это не значит, что я все забуду. Нет. О вступлении в союз пока что не может быть и речи. Я не могу вот так вот просто взять и выкинуть из жизни более трех тысяч лет и все пережитые мной несчастия. И если физические страдания я еще могу простить и попытаться забыть, то страдания моего дитя, которое я считал погибшим, которое выросло без меня, сиротой…
– Я давно понял и простил, – попытался убедить Эрри, беря сильную ладонь ифрита в свои.
– Дело твое, – был ответ. – А я вот не могу смириться с тем, что не прихожусь тебе отцом, скорее, сверстником, другом.
– Но у демонов вообще нет родственных связей.
– Это у Высших их нет, только клановость. А вот у нас, ифритов, семья обычно на первом месте. Есть ты и есть семья, которая стоит у тебя за спиной несокрушимым монолитом, твой тыл, стена, которую можно разрушить, но не преодолеть. Как думаешь, почему, несмотря на мой позор, мой неудавшийся супруг все равно искал меня, и не отказался, даже поняв, что я в тягости от другого? Потому что я – часть семьи. Уизли очень похожи в этом на ифритов. Может, это – следствие влияния крови огненнокрылых предков, не знаю. Но Абигор отнял у меня самое главное – сына, ничего не дав взамен. И если он думает, что сможет купить прощение парой очень хороших мечей или…
– Другим ребенком, Аэтти, – перебил его непривычно серьезный Эр. – Он обещал тебе сына, семью – все, как ты хочешь. Тогда он был молод и горяч, но последние тысячелетия сделали его более рассудительным. Если тебе станет легче, то скажу, что отец никогда не бросал меня в сложные периоды, всегда был рядом, как бы тяжело ему ни было, как бы сильно он ни осуждал мой союз с Аэ, я всегда чувствовал его у себя за спиной. Так же отчетливо, как собственные крылья. Думаю, такая жизненная позиция далась ему нелегко, но он, как и я, смог перекроить свою природу, признав меня, не отказавшись и не бросив у дороги, как щенка, после достижения мной совершеннолетия.
– Мне нужно подумать, Эр. Я так не могу.
– Думай, Сулейман, ты в своем праве. Только учти – у Абигора на все про все около тысячи лет, в течение которой он будет постепенно слабеть, пока не истает совсем.
– Не дави мне на то, что у смертных называется совестью. Вообще не дави на меня.
– И не думал, – заверил его Эр. – Просто я переживаю. Знаю, что такое быть без Аэтэроса, знаю, как больно, когда единственное существо в Упорядоченном, ради которого ты готов бороться со всем миром, отворачивается от тебя, презрительно кривя губы, а ты сжимаешь руки в кулаки, вонзая собственные удлинившиеся когти в ладони, и бросаешь все силы, всю волю на то, чтобы не ползти за ним, чтобы не унижаться и не умолять, целуя следы узких стоп на каменном полу. Не дай Творец и тебе узнать, что это такое, Аэтддин – терять. Когда ничего не можешь сделать, бесишься от бессилия, и понимаешь, что опоздал. Клянешь гордость, и готов уже ползти, целовать и умолять, да поздно.
С этими словами Эр поднялся и направился в спальню Северуса, где свернулся клубочком, обняв подушку, пахнущую его Нгар, и постарался не думать о том, что будет, если Аэтти из чистого упрямства откажет Его Светлости. Хаэрри знал, что отец не переживет повторную потерю.
***
Весь понедельник и вторник ифрит был очень задумчивым и едва ли сказал несколько десятков слов. Эр его не трогал, как и Абигор, с которым они встречались на ЗОТИ. Во вторник же вечером Эрри резко стало не до чужих переживаний – руками профессора Снейпа в Хогвартс был возвращен легендарный Герой, Мальчик-Который-Выжил, главный враг почетного врага Англии, тайное оружие Дамблдора, символ добра и света Гарри Поттер. Который, кстати, был совершено не рад такому повороту событий. О чем не преминул заявить лично директору Хогвартса Альбусу Дамблдору и вообще всем, кто присутствовал при столь торжественном моменте под названием «Возвращение блудного сына». Отличие сложившейся ситуации от библейской состояло в том, что сама заблудшая душа не спешила падать на колени, целовать руку «скорбящему отцу» и раскаиваться в содеянном.
Глава 98. Героизм негероистого героя
– Гарри, мальчик мой! – Дамблдор чуть не прослезился от полноты чувств, когда на пороге его кабинета появился весьма хмурый и чем-то недовольный Снейп, крепко держащий под локоть весьма агрессивно настроенного Поттера.
Строить презрительную гримасу Северусу было тяжело, все-таки он держал – практически в объятиях! – собственного супруга, магию которого чувствовал буквально каждой клеточкой кожи. Супруга, которого не видел на протяжении двух суток и по которому успел соскучиться. И вот, вместо того, чтобы затащить наглеца в свои покои в подземельях и как следует исследовать, не случилось ли с ним чего за это время, он будет вынужден выслушивать маразматический бред старого интригана.
– Вы гей? – нагло ухмыльнулся Поттер, и Дамблдор подавился чаем, а Северус, зарычал, чтобы сдержать смех:
– Поттер-р-р-р! Да как ты…
– Как я что, профессор? Я вас безмерно уважаю, конечно, и многое переосмыслил за последнее время, но попытайтесь меня понять – обращение «мой мальчик» является синонимом слова «любовник». Что, согласитесь, при нашей с директором разнице в возрасте… Если вы настроены на конструктивный диалог, – Гарри перевел поблескивающие за стеклами очков глаза на нахмурившегося директора, – то давайте придерживаться рамок официального общения.
На Дамблдора было страшно смотреть: по его лицу пошли пятна, он пытался и не мог взять себя в руки, хмурился и что-то лихорадочно обдумывал.
– Кто вам дал право, мистер Поттер, так разговаривать с… – подал голос Северус, уже взявший себя в руки.
– С кем, профессор? С человеком, который осудил Сириуса, даже не допросив его с веритасерумом? С тем, кто отправил меня к Дурслям, морившим меня голодом и запугавшим так, что я вздрагивал от каждого резкого движения? С добрым и светлым волшебником, который врал мне все эти годы? Да, я знаю про хоркрукс, застрявший у меня в голове, знаю, что должен умереть, чтобы жили другие. Но узнал я об этом не от вас, директор. Вы лишь использовали меня. Если бы вы не отправили за мной профессора Снейпа, я бы рано или поздно явился бы сам, потому что осознаю, что не могу выкупить у Судьбы свою жизнь ценой жизней многих других, которым суждено погибнуть от руки Волдеморта. Я лишь хотел перед своей преждевременной и неизбежной кончиной хоть немного пожить для себя, познать простые радости этой жизни: надышаться океаном, насладиться свободой, любовью и просто пожить для себя, не будучи заточенным в четырех стенах этого каменного гроба под названием «Школа магии и волшебства». Оказаться подальше от ваших бесконечных причитаний о долге, чести и любви, о которых вы сами, директор, имеете весьма отдаленное представление. Так что не рассчитывайте, что я по-прежнему буду смотреть вам в рот и прыгать в огонь по щелчку ваших пальцев. Насколько я понимаю, вы уничтожили хоркруксы? Остался только я и Волдеморт? Отлично, значит, мне нужно лишь красиво подставиться, умереть, забирая с собой своего врага. Я согласен. Но не ждите от меня, что я буду паинькой. Я буду делать то, что считаю нужным. И вы будете терпеть и меня, и мои выходки. Мне недолго осталось, так что вам особо и напрягаться не придется. А надумаете на меня давить… я найду способ умереть так, что от этого не будет того эффекта, на который вы рассчитываете. Я все сказал.
Дамблдор некоторое время молчал, разглядывая что-то видимое ему одному на абсолютно гладкой столешнице, а потом, подняв голову, внимательно посмотрел в глаза невозмутимому, но как-то очень повзрослевшему Поттеру. Глядя на этого обреченного мальчишку, не видевшего еще ничего в своей жизни, директор вдруг почувствовал себя бесконечно старым и беспомощным, одиноким и уставшим. Он осознавал, что с удовольствием сам стал бы хоркруксом сумасшедшего маньяка, умер бы, представься ему такая возможность, так, как всегда мечтал – красиво и небесполезно. Мальчишку было откровенно жаль, но долг давил на плечи Дамблдора тяжестью в несколько сотен стоунов, как тогда, когда он был вынужден поднять палочку против Геллерта, человека, с которым они могли быть не только друзьями, сложись все иначе.
