Но еще больше, чем пугать студентов, доводить до приступа неконтролируемого отвращения, Опал любил смущать их. Желательно до жгуче-красного румянца и потупленных глаз. С хитрющим выражением лица совал кому-нибудь под нос печень или почки, а то и вовсе – гениталии. И чем более ошарашенным выглядел студент, тем дольше расспрашивал его пантера, требуя рассказать об органе во всех красках и деталях.

Прямо-таки классикой жанра стало для Опала отсекать мужские гениталии и заставлять девушек громко произносить их названия, перечислять функции и возможности. Если речь шла об оборотнях с особенно мощным либидо, жутик требовал подробного отчета: как долго они могут заниматься любовью, сколько семенной жидкости при этом выплескивается и какова вероятность зачатия с первого же раза.

И добивал фирменными вопросами: «А это больно, если орган готов, а женщина нет? Для организма вредно? И если вредно, то что же делать?»

Я приблизилась к голубой кушетке, накрытой тонким листом полиэтилена, стремясь получше разглядеть внутренности василиска, и почему-то снова подумала о Рике. Подопытный был очень крупным, гораздо больше начальника, высоким и мускулистым, как и положено любому уважающему себя оборотню. Двусущие почти никогда не полнели, только если редко «выгуливали зверя» – бегали в животной ипостаси.

Чаще всего набирали лишний вес вовсе не драконы с василисками, а лисы с медведями. Рик объяснял это склонностью к медленному обмену веществ, а я – природной ленью.

Внутри василиск мало отличался от человека, если не считать нескольких дополнительных желез и пары органов. В остальном, он вполне походил на мужчину в самом расцвете лет. Даже в том месте, которое резво отчекрыжил Опал и в мгновение ока сунул под нос Амалле – еще одной маргонке. Изящная, гибкая, как лиана брюнетка, с миндалевидными глазами, похожими на влажные маслины, отшатнулась от гениталий, как от оружия массового поражения. Ее тонкие, длинные пальцы нервно затеребили ворот белого платья.

– Что это? И для чего оно нужно? – сдерживая смешки, допытывался Опал.

Амалла зарделась, как школьница при виде обнаженного красавца, опустила взгляд на орган, и посмотрела на меня с немой мольбой.

Я хотела громко назвать то, что отрезал василиску Опал, но препод сделал предупреждающий жест рукой.

– Если вы хотите ЭТО лечить, научитесь ЭТО хотя бы называть! – крикнул он так громко, что эхо облетело просторный зал, осыпаясь с выложенных белоснежной плиткой стен и пола.

Амалла стала уже даже не красной – скорее пунцовой. Причем вся – уши, нос, грудь, шея и даже руки.

– Эмм… нижний орган оплодотворения? – робко промямлила она.

Группа зашлась хохотом. Леолайл захохотал у крана, обрызгался с ног до головы, но смеяться не перестал. Опал поддержал всеобщее веселье, взвесил добычу в руке, перехватил двумя пальцами и потряс перед лицом Амаллы, словно каким-нибудь фруктом.

– Простите мне мое любопытство. А верхний орган оплодотворения он… хм… какой? – спросил жутик у маргоны. – Не нос ли часом?

Группа загоготала еще громче. Эхо нашего хохота отразилось от стен, и, казалось, где-то рядом загудела вода.

Да-а-а. Занятия по анатомии всегда превращались в шоу одного актера.

Только со мной у Опала ничего не выходило. С каждой парой он спрашивал меня все реже, и только в особо сложных, исключительных случаях.

После двухгодичной стажировки в больнице и общения с Риком, что такое тушеваться, я забыла давно. А уж крови, кишок и костей насмотрелась на сто лет вперед. Никакое вскрытие не сравнится с одной ночью в перекрестной больнице скорой медпомощи.

Вот и сейчас вдруг ужасно захотелось щелкнуть Опала по носу, а заодно спасти красную как рак Амаллу. Она брезгливо морщилась, косилась на орган, висевший перед самым лицом, и до крови кусала губы.

– А мне вот интересно другое. Как нам ЭТО лечить, если ОНО, простите, в ипостаси крылатого змея прячется внутри тела. Кстати? Опал? Не расскажете, могут ли василиски заниматься сексом в зверином обличье? – самым невинным тоном спросила я и нарочито небрежно коснулась отрезанной у василиска части тела. Благо хирургические перчатки мы надевали сразу при входе в анатомичку, даже если сегодня резал только преподаватель, а группа лишь наблюдала. Надевали так, на всякий случай. А скорее на случай «сезонного обострения» чувства юмора у жутика. В такие дни он мог кинуть кому-нибудь очередной орган со словами: «Лови, дарю, как запаска пригодится!»

Анатомичка снова взорвалась хохотом. Пантера не сдержался – тоже рассмеялся и внезапно, вполне серьезно ответил:

– Василиски, дорогая моя Самира, могут и так, и сяк. А как именно… хм… ты можешь изучить сама. Все-таки работаешь с одним из них. Да еще с тем, чья репутация бабника известна во всех семи мирах.

Вот оно как! А я и не знала! И не успела я поразиться тому, что этот прославленный на все перекрестье бабник так скромно вел себя в моем присутствии, Опал добил:

– А то что-то с твоим приходом у него резко появились моральные принципы и даже способность к целибату. Не заболел бы с не привычки-то…

Однокурсники продолжали заразительно смеяться. Амалла посмотрела на меня с благодарностью. После нашей познавательной беседы ужасно довольный собой жутик убрал орган от ее лица и вернул обратно к телу. Я подмигнула маргонке, думая о Рике. Надо же! Чего только не узнаешь вот так, случайно, глядя на расчлененного василиска!

А ведь я ни разу не видела Рика с женщиной! Ни разу не замечала, чтобы он оказывал кому-то особенное внимание, даже просто флиртовал.

***

После занятий я забежала домой – перекусить и глотнуть немного крепкого чая.

Нужно было срочно взбодриться перед сменой.

Несколько кусков индейки, тушеная картошка, разогретые в энергопечи, – и желудок перестал урчать и сжиматься. Но вот бодрости не прибавилось ни на грамм. Наоборот, после сытного ужина меня неумолимо клонило в сон.

Крепкий черный чай помог лишь немного. Влив в себя три кружки, я надела длинный черный шерстяной кардиган и отправилась в больницу.

Вечерело. Серо-синяя дымка легла на перекрестье, но было еще очень светло. Темнело тут почти одномоментно. Только что ты вышагивал почти по дневному поселению, и уже спустя несколько минут ориентируешься в кромешной тьме только благодаря белым жемчужинам фонарей.

Сиреневый туман уже выполз из расщелин между булыжниками мостовой, выскользнул из закоулков между зданиями и клубился под ногами. Пока еще тонким-тонким слоем, но часа через два прохожие не увидят даже своих колен.

В воздухе запахло влагой. Поднялся сильный ветер, и из цветочных магазинов потянуло густым запахом роз. Ненавижу местные ветра – не холодные, но и не теплые. А еще ненавижу розы! Они всегда казались какими-то ненастоящими, лживыми. Если знакомые мужчины ленились узнать – какие цветы любят их женщины, или просто ленились подумать о том, какой купить букет, непременно брали розы. Универсальное мерило любви и желания. Чем больше роз, тем более откровенные у мужчины намерения.

Я посильнее закуталась в кардиган, поддернула ворот голубого шерстяного свитера и заторопилась. Улица с одинаковыми светлыми двухэтажками осталась позади, и впереди замаячила больничная ограда. Высокие, черные металлические колья, на какие и преступника можно посадить, устремлялись высоко в небо. Я всегда гадала – какова высота забора? Четыре василиска или пять драконов?

Распахнутые двери ограды дергались на ветру, и громыхали. Длинная вымощенная бордовыми булыжниками дорожка почти скрылась в сиреневом тумане. Он стелился по ней, подкрадывался к светло-голубому двухэтажному зданию больницы, окутывал его основание и делал похожим на плавучий дом.

Еще торчали над туманом верхушки пышных зарослей мяты и мелиссы по сторонам от дорожки, источая знакомый аромат.

Несколько серых в розовые полоски котов важно сопровождали меня к дверям. Размером с кавказскую овчарку, с кисточками на ушах, как у мейн-кунов они вышагивали грациозно, легко, словно вообще ничего не весили.