– Так-то оно так. Больно поздно умишком раскинули, Федор Кузьмич! Леса жалко. Опять пилить придется.

– Не жалей, Степан Варфоломеевич! Лес пошел в дело. Любо глядеть на лежневку. Да и не только глядеть. Сам взвесь! Крепеж на горбу тащить или по косогору, через бугры, кусты, колдобины, или по ровной дороге. Да мужики тебе сто раз спасибо скажут. А стоек понадобится не пуд и не два, а сотни пудов. Теперь понял, мы не промахнулись. А олени без подков – не тягловая сила. Природа им не заложила силу, как лошадям. Копыта о дерево собьют в два счета.

– А Пальчин с Болиным какого рожна молчат? Не знают, что олени по настилу не пойдут? Может, сказать боятся? По-своему бормочут, а нам ни слова. Хвостов уж точно отходил бы хореем и тебя, и меня за оленей. А уж этим каюрам всыпал бы по самый капор, – огорчился Буторин. – Ладно, мы умнее и сильнее оленей! Справимся и с породой, и с рудой, лишь бы люди выдержали. Работа-то каторжная!

Плывун разбросали по склону. Кое-где он обсох под солнцем, застыл, превратившись в черные и коричневые комья. Рядом, с метками для штолен, сложили крепеж: боковины, нижние и верхние огнива. У штабелей по три тачки-одноколки. Здесь же ведро дегтя для смазки колес. У конца лежневки две лесины с легко вбитыми железными скобами для связки стоек, а справа – настилы с узкими навесами, где приготовлены кайла, кирки, ломы, молоты, бадейки. Все готово для проходки! Степан Буторин дал сегодня отдых. Мужики лежат на полатях, выходят на улицу покурить, говорят мало, поглядывают на пугающую гору. У каждого в душе не только тревога, но даже страх. Это у видавших виды мужиков! Страх за завтрашний день! Как он начнется для каждого в доселе невиданной работе? Молчат, о шутках забыли. Каждый думает, как встретит гора, когда они начнут кромсать ее загадочное и пугающее тело.

Но неустойчива погода в горах! Сегодня затихли птицы в лесу и на озерах. Лишь изредка появится в небе канюк и тоскливым криком огласит притихшую тундру, полоснет голосом по сердцам загрустивших людей.

Природа издалека чует идущее ненастье. С севера тянет ветер и несет низкие мутные облака. Они садятся в распадках и дышат туманом. Огромное облако повисло над Угольным ручьем и просеяло густой дождь. Стучат по листьям деревьев струи, гнут вместе с ветром стебельки трав, перекатываются по кустам ивняка, сливаются в мутные горные ручейки и по извилистым желобкам устремляются в Угольный ручей. Земля становится болотом, не успевая принимать потоки воды. Федор Кузьмич со Степаном Варфоломеевичем стоят под навесом на крыльце барака и с горечью наблюдают за густым холодным дождем.

– Ни к чему ветер пригнал облака, – поеживаясь от прохлады, говорит Буторин. – Хай чуток бы подождал, пока штольни не зачнем. Будто хочет помешать. Боюсь, чтобы от заминки мужики не перегорели.

– Дождь дождем, а завтра начинаем штольни! – перекрестился Инютин. – Я не люблю отступать от намеченного. По другим знаю: отступил, не начал в срок, потом не догонишь. Время не терпит. А ненастье может быть все лето. Не падать же ниц перед ним.

Как назло, стих ветер. Тучи застыли над горами, покрыв все сплошным туманом.

– Ладно, Федор Кузьмич! Не будем печалиться! Утро вечера мудренее. Может, ветер опять проснется и унесет облака с туманом куда-нибудь, в Авамскую тундру. Утром проснемся, а солнце на вершине ждет!

– Дай-то Бог! – обнадежился Инютин и снова осенил себя крестом.

К ним присоединились заспанные старшины: Иван Кирдяшкин и Михаил Меняйлов.

– Хорошо под дождь кемарить? – съязвил Степан Буторин. – Так и лето проспать можно.

– Не шибко спится, Степан Варфоломеевич, когда дума думается, – ответил Иван. – Не идет сон даже в непогоду. Глаза закрыты, а сна нет. Гора дрожит перед глазами. А кого чуть сморило сном, тот вздрагивает и что-то лопочет. Пальчин с Болиным сказывали, богатство гор шайтан караулит. Еще мангазейцы здесь страху натерпелись. Им бабушка Манэ поведала, а ей – прабабушка. Давно это было. Лет двести назад. Ратники-мангазейцы здесь руду плавили. Пропадали люди, горели срубы, падали от копытки олени, кочи садились на мель из-за козней шайтана.

– Все-таки они плавили руду, несмотря на неудачи. И добивались своего. Киприян Михайлович рассказывал, еще в те далекие годы черную медь этих гор доставляли на парусниках сначала Енисеем, потом по Турухану, а далее волоком до Таза, снова рекой – в самую «златокипящую Мангазею». Мангазейцы – опытные воины и великие мастера. Им многое было под силу. А шайтан – выдумка тунгусов. Шаманы придумали шайтанов. Надо ж народ в покорности держать, – внушал Буторин. – Я уже лет десять в низовье и ни одного шайтана не видел.

– Как бы ты его увидел, если он дух? – спросил Михаил Меняйлов.

– Я добрых духов-варагов видел сегода в чуме нганасан, когда шаман камлал. Это маленькие деревянные человечки, – подтвердил Федор Кузьмич. – Будто детские игрушки, а не духи. И обладают ли идолки чарами – я не знаю. Степан Варфоломеевич топориком таких красавцев настрогает каждому из вас. Вешайте их себе на шею как оберег, если в Бога не верите. У каждого из вас на груди святой крест. Он вас охраняет от козней выдуманного шайтана.

– Так-то оно так! Но пугает нас гора. Как бы штольни не стали дорогой в ад, – высказал сомнение Иван Кирдяшкин.

– Никакого ада в горах нет. Я за жизнь столько штолен прошел, что вам и не снилось. И до сих пор жив-здоров. Ни на Алтае, ни здесь ни одного шайтана не встретил, как и Буторин. В штольнях бывают обвалы, распухают и плывут стойки, стонет от навалившейся тяжести крепь, где-то в расщелине «дышит» вода, что-то перебегает вдоль стен, и рудокопам чудится шайтан – это правда. Но эти стоны, трески лопающихся каменных стен, бульканье воды предупреждают горнорабочих об опасности, не дают забыться, увлечься рубкой камня и не прислушиваться, как ведет себя штольня. Особо опрометчивыми бывают старатели. Доберутся до жилы, от радости рубят налево и направо, пытаясь настичь самородок. Забывают об опасности и в азарте гибнут под завалами. Поэтому главное в забое – не смелость и сила, а осторожность и рассудок, – рассказывал Инютин. – Успокойтесь сами, успокойте артельщиков. А завтра утром на штольни.

День ли, ночь ли штольни бьют посменно. А там темень, что днем, что ночью. Потрескивают берестяные факелы, стучат молоты, звенят лопаты, грохочут тачки, гулко отдаются голоса. Под ногами лужи воды. Срываются с потолка капли. Одни в лужу, другие шлепаются на нижнее огниво и разлетаются мелкими брызгами. Где-то в темноте плюхает жирный ошметок глины прямо в тачку. Тяжело дышат люди, кашляют от смешанного с берестяной гарью воздуха. Потом покрываются тела горнорабочих. Плотники спешат удлинить настил. Рудокопы ждут, стряхивают грязь и каменную пыль, смахивают струйки пота. Сняли вареги, смотрят на порозовевшие вздувшиеся ладони, закуривают, присев на лежневку, вытягивают ноги, постанывают. Ноют руки, поясницы, колени.

– Это не плоты гонять, мужики! – вздыхает Иван Кирдяшкин. – Там тоже не мед, но там простором дышишь. Я думал, тяжелее и опаснее нашей работы нет. А теперь понимаю, что такое скалу колоть почти на ощупь. Верно говорил Инютин, силушкой тут не возьмешь.

– Как не дуйся лягушка, а до вола далеко! – съязвил Иван Маругин. – Привык на плоту во весь рот дышать, а теперь березовым дымом потчуйся. В груди – хрип да кашель.

Мужики прыснули. А Иван Кирдяшкин добавил:

– Ну коль смеетесь, первый страх прошел. Брехня, мужики, все равно руду достанем. Понадобится, гору свернем. Через месяц, через два, но найдем зеленую. Не в этой штольне – в другой!

Показался из пещеры Степан Буторин. Смахнул пот с лица. Тыльную сторону ладони положил на поясницу, выпрямился, потянулся, лицо скорчилось.

– Что, Варфоломеич, спину потянул? Бывает. С твоей силушкой нельзя шастать по шайтановым владениям, – поддел его Иван Кирдяшкин. – Это не кренделя деревянные топором строгать. Это горы каменные ворочать. Тут хоть топорик и в счет, но кроме него еще кое-что нужно иметь за душой.