Странная привычка была у Ткаш-мафы — не боялась она волков, а как собачий лай услышит — бросалась наутёк, потому и держалась вдали от людского жилья. Бывало, заманит красавец лесоруб её домой, у его жены и матери сердце тревожно билось, как бы с ума не свела и чтобы поскорее убралась из дома, волосы спящей лесной девы молоком обливали.

Ткаш-мафа и от Очокочи скрывается, который её преследует и любви просит. Испуганная Ткаш-мафа мчится как ветер, с пронзительным криком, но если вдруг их пути пересекутся, не отступит, поборется, на месте их поединка трава не растёт, словно огнём или лавиной по земле прошлись.

Верно сказано: «В лес дремучий без топора не ходят!»

Есть вода — существуют и водяные. Обитатели водного царства живут кто в море, кто у моря или реки. Если у леса есть царь, чем вода хуже? Цкаро — вода, мафа — царь, но Цкариш-мафа тоже женщина-царица, а вокруг неё русалок бесчисленное множество. Цкариш-мафа живёт вблизи реки. Её волосы похожи на волны, тело — прозрачное, прохладное, одежда из тени деревьев соткана, бирюзовые глаза бездонные, как озёра, ресницами из камыша прикрыты. Никто не смеет обижать обитателей водного царства. Цкариш-мафа тоже имеет волшебную расчёску; если её найдёт человек, то Цкариш-мафа за ним последует и в дом счастье, изобилие, здоровье принесёт, но худо будет тому, кто потеряет или сломает гребень, — проклянёт его царица. Весной она собирает дождинки, брызги, капли и в дар морю рекой посылает. Злой дух Бугра покоя Цкариш-мафе не даёт. Замутит, всклокочет своим огромным хвостом воду, разбушуется, разволнуется спокойный поток, закрутится водоворот — разнесут волны мосты, разметут мельницы, заманят человека в глубину и утопят. Сам Бугра на лучину похож — тёмный, обманчивый, подлый, грозный. Говорят, злому человеку лишь бы зло совершать, его стороной обходить надо, как и недобрую воду. Умный человек к зловещему потоку не приблизится.

Цкариш-мафа следит за русалками и водяными. Немало путников видело этих огненно-рыжих, белокожих темноглазых девиц — то с хвостом, то с ногами. С рассвета до заката волосы расчёсывают, ногти подпиливают, потом начинают развлекаться: петь, танцевать, хохотать, в водопаде купаться, а в лунные ночи и вовсе неукротимыми становятся — прокрадываются в деревню и, на кого обиду держат, у тех корзины, плетёнки, бурдюки забирают, садятся в них и плывут по реке с песнями, а потом разбегаются кто куда.

Вышел однажды дед в поле и повстречался с русалкой, стала она деда поддразнивать. Он с косой, а она длинной палкой размахивает и деда к себе приманивает. «Ну, посмотрим, кто кого», — подумал дед, завязал себе ноги верёвкой, и русалка верёвкой обвязалась. Привязал себя дед к дереву, русалка — тоже. Размахнулся дед и разрубил верёвку косой, а русалка размахивает палкой, да ничего с верёвкой поделать не может. Вот тут и схватил дед её, отрезал волосы и ногти да в дом невесткой привёл. У русалки волосы и ногти главное богатство, и, пока они в доме хранятся, она как белка в колесе крутится, по хозяйству управляется. Но всё-таки одним глазом в лес глядит — как сбежать думает. Рассердился однажды дед на внука и отлупил непослушного. Русалка приманила обиженного мальчика, леденцами угостила да и выпытала у него тайну волос. «Я подглядел, как дедушка что-то закопал в очаге», — прихвастнул он. Выкопала русалка из золы волосы и ногти, завернула в платочек и исчезла, унося с собой благополучие семьи. Недаром говорят: «Язык мой — враг мой». Знал бы это мальчик, не подвёл бы семью, да и подглядывать нечестно.

Мать воды, как лёд, белая, боится дня, а ночью у неё раздолье. Человеку худо не сделает, но смелости и отчаянности не простит — закрутит, завертит, без чувств бросит. Стоит растеряться в воде — обратно не вернёшься; если воду кинжалом разрубить, мать воды испугается и убежит. Она и волков боится. Волки воют — мать воды поток останавливает, может и усыпить. Верно сказано: и воду сон одолевает. Раз в семь лет вода застывает, и тогда с мельничных крыльев вниз летят чинки. Если уснувшая вода человеку на глаза попадётся, сразу желание надо загадывать — обязательно исполнится, но только не во вред другому. Воду можно разбудить, если новой шапкой и рукой зачерпнуть.

Около речки девочка Лици живёт, шалунья и непоседа, она за солнечными зайчиками, радугой следит, никому не вредит — играет, напоит, водой обольёт, брызгами освежит. Но долго смотреть на неё нельзя — в глазах зарябит. Лици — речная девочка, но весело играет и с другими детьми источников, родников, ручейков. Больших рек сторонится. Знает много пословиц про реки. Спроси — журчанием ответит: «Воду сначала дай младенцу»; «Сухим из воды не выйдешь»; «Воду в ступе не истолочь». А я ещё одну бы напомнила: «Воды текут — песок остаётся».

Есть страна, где одни лишь чёрные камни и зола. Лучше держаться от неё подальше, чтобы вернуться домой невредимым. Её называют разными именами — адское, подземное, тартарары, пекло. К ней перекинут волосяной мост. Она делится на маленькие царства — садэвети, сакудианети, сачинкети, сакаджети, — где прячутся злые духи. Они набираются сил, чтоб потом выбраться на поверхность и навредить людям, даже друг друга не щадят. Раз в год собираются на высокой горе, Мабикони.

Мир только создавался. А дэвы в глубине гор уже кузницу устраивали, пламя из пасти изрыгали и огнём горы разжигали, вонючий запах из ноздрей испускали, щёки раздували и сопели. Как кузнечные меха. Они раскалённые скалы из земли вырывали и в воду кидали. У них даже имена подходящие были: Стихион, Громило, Горнодув, Главоглот, Скалодер. Если б не сыновья божьи, несдобровать бы народу. Испугались дэвы, скукожились, сгорбились, под землю ушли, а то и вовсе стёрлись с лица земли. Их потомки тоже не отличались порядочностью — грязные, оборванные, полуголые, волосатые, чесались, ковырялись в носу, обгрызали ногти, слюнявились, сквернословили. А о себе имели высокое мнение. Их сила в голове была, а голова — в миске. Неудобство доставляли и рога, которые трудно было чесать огромными лапами, а сколько рогов могло быть на трёх, шести, девяти, двенадцати головах, посчитайте сами, а ведь у некоторых на каждой голове росли по три, а то и больше рога… Не лучше обстояло дело и с глазами — встречались одноглазые, трёхглазые, даже семнадцатиглазые.

Один голову себе раскалённым железным обручем обхватил, другой железным посохом размахивал, опустошая огромные миски с варевом, жирную посуду на голову нахлобучивали, а стекающий на волосатое лицо жир слизывали и изрыгали. И обжору Балтакву обжорство погубило. Чтобы земля от страха содрогалась, дэвы громыхали огромными котлами, звуки от ударов до Гудамакары (Гудамакара — деревня высоко в горах) доходили. Пустые головы глупцов и безмозглых сколько ни рубили, на их месте появлялись новые, и те такие же бестолковые, тупые и дурные, как и предыдущие. Зато бахвалились дэвы недюжинной силой — похищали женщин, воду, земли прихватывали. Ударят человека-богатыря, втопчут в землю по колено — успеть бы ему выскочить да самого дэва по пояс втоптать, да ещё и голову отрубить, а то дэв огромными ногами затопчет и землёй засыплет. Какими бы плохими они ни были, а для их матушки лучше сыновей на свете не нашлось бы. Несдобровать тому, кто хоть слово недоброе в их адрес сказал бы или малейший вред причинил бы её любимчикам — Бачичаури, Шавшалике, Мифе. Сыновьям в огромном бездонном котле еду варила, тяжёлым пестом помешивала, и горе тому, кто дурно о сыновьях отозвался: ударит по голове — свет мраком покажется. Сами дэвы своих матерей ужас как боялись. Поведёт бровью — сразу в трубу вылетали.